Мост - Анна Пайтык
Джума наблюдал за товарищами, удивлялся им и ничего не замечал за собой. Чего они суетятся, думал он, а сам не мог оторвать от девушки глаз. Зохра и впрямь была удивительно хороша собой. Впрочем, спроси кто-нибудь Джуму, что в ней такого красивого — он не сумел бы ответить. И верно, что? Может быть, черные, влажные, как у козленка, глаза? Или стройный, тополиный стан и белоснежная кожа? Она вся была красива. И если вправду говорят, что красавицы прибавляют мужчинам мужество, силу, вдохновение, то Базар без сомнения станет поэтом, а Рустам — первоклассным спортсменом.
Сколько Джума ни думал о Зохре, ему хотелось думать о ней еще больше. Он только о ней и говорил. Но вот появился новый бригадир, и все внимание переключилось на него.
День уже клонился к закату. Человек лет шестидесяти, приехавший на мотоцикле «ИЖ-Юпитер», прошел в контору прораба и немного погодя вышел вместе с Давидом Моисеевичем.
— Познакомьтесь, ребята, это ваш бригадир. Зовут его Таган Сахатович. Он человек негордый, можете звать просто Таган-ага, не обидится, — пошутил прораб. Он рассказал, что бригадир участвовал в строительстве мостов Каракумского канала, что он бывший фронтовик.
Джума молча выслушал хвалебные речи прораба, холодно оглядел новичка. У этого человека было все, кроме одного весьма необходимого качества — молодости. Поэтому новый бригадир не заинтересовал Джуму.
Прораб не стал знакомить Тагана-агу с каждым в отдельности, сказал только — прекрасные ребята, а это украшение коллектива — Зохра, а вон там, на автокране, ее мать, Халима, — и торопливо зашагал к арматурщикам.
Все сразу как-то заскучали. Ведь замечательно жили, весело работали, а теперь всему конец, подумал Джума. Старики, они десять раз на дню читают нотации. Меряют всех по своей мерке…
Он исподтишка наблюдал за новым бригадиром, который оставил мотоцикл около арматуры и пошел осматривать мост. Выглядел он тихим, мягким, но Джума подумал — старики, они хитрые, сейчас кажется добреньким, а как освоится, тут-то себя и покажет. И он вспомнил, как встретил его прораб в первый день у себя дома и как в конторе…
Когда после завтрака Джума вошел в контору, за столом сидел совсем не тот человек, с которым он разговаривал два часа назад.
Что, от него убыло бы, если бы ответил на мое «валейкум»? Так нет, в день, говорит, один раз здороваются. Я ему — приехал к вам работать, а он — посмотрим, говорит. А я ведь не милостыню прошу, я ему свой труд предлагаю. Расселся за столом, строит из себя бог знает кого, разглядывает мои документы, внимательно смотрит «особые отметки», будто я прямиком из тюрьмы к нему. Изучил студенческий билет, зачетку, Нет, нет, говорит, не могу я тебя принять, езжай обратно. Какой-нибудь слюнтяй после этого, может, и уехал бы, но не на такого этот прораб напал. Раз приглашали на работу, говорю, придется брать. А он посмотрел и говорит:
— Что-то не припомню, чтобы я тебя приглашал.
— А объявление в университете? Может, я его написал?
— Объявление не про тебя написано, ты в институт поступил, два месяца проучился и бросил. Ты и здесь не задержишься. Я таких, как ты, хорошо знаю. Тебе подавай джинсы за триста рублей с цепочками да железными бляшками. И рубашку на кнопках, чтобы ходить расстегнутым до пупа. И от туфель на высоком каблуке ты бы не отказался. Тебе чего надо? Девушек в кино приглашать, покупать им билеты, мороженое. А на все это нужны денежки. Правильно говорю? Начнешь работать, а как две-три сотни заработаешь, сбежишь в город. Я тех приглашал, кто провалился, чтобы они не шатались зря, не мучились…
Джума хоть и обиделся на Давида Моисеевича, но не забыл его слов, и каждый раз, вспоминая этот разговор, находил сходство между прорабом и своим отцом. И Таган-ага был для него одним из этих взрослых. Но все это он держал при себе, никому из друзей и словом не обмолвился.
Так и пошло. О чем бы ни спрашивал новый бригадир, в ответ звучало односложное «да» или «нет», и Таган-ага должен был почувствовать, что его недолюбливают. Но тот если и чувствовал, то делал вид, будто ничего не замечает. Однажды, деланно улыбаясь, он посмотрел на свою бригаду и сказал:
— Я вам, наверное, кажусь глупым?
И хотя на лицах ребят отчетливо читалось: да, яшули, умным вас назвать трудно: в вашем возрасте торчать в одиночестве в песках, без семьи, это как-то странно — все же Джума деликатно ответил:
— Да нет, яшули, не совсем так…
— Вижу, вижу, — улыбаясь, ответил Таган-ага, — деликатность — это хорошо, но еще лучше прямота. Я все вижу по вашим глазам.
Джуме почему-то стало его жаль. Он хотел было сказать что-нибудь приятное, но Таган-ага опередил его:
— Я сюда не за деньгами приехал. У меня есть сын, дочь. Внуков целая футбольная команда… Одного у меня нет — жены. В прошлом году умерла…
И без того странный, этот человек своей откровенностью удивил ребят еще больше.
— Я сказал своим: не буду вам обузой, успеете еще за мной наухаживаться, когда одряхлею. Я ведь не такой уж старый, как вам кажется. Просто пережил много и выгляжу старше своих лет. Верблюжата мои, вы меня не чурайтесь, если помочь не смогу, так хоть чаю вскипячу. Только послушайте моего совета. Давид сказал, что вы себя считаете несчастными. Это неверно. Счастье не в том, чтобы в институт поступить. Человек сам не знает, когда ему привалит счастье, у вас оно впереди…
Он умолк, посмотрел, как парни работают. Взял пилу у Берды, который собирался пустить на опалубку хорошую доску, отложил ее в сторону. Подобрал обрезки досок, примерил, сколотил. Потом посмотрел, как Базар пытается забить гвоздь, хватая от злости один за другим, подошел, отобрал гвоздь, молоток, топор, гвоздь разогнул и пару раз ударил — гвоздь вошел, как в масло.
Это было испытание. Но и урок. Джума это понял и, как только Таган-ага отошел, сказал:
— Яшули выдержал первое испытание. Видали — инструментом работает как бог.
— Скажи лучше, яшули начал поучать, — недовольно возразил Берды. — Если сначала доски выбирать, потом пилить да согнутые гвозди выпрямлять — ничего не заработаешь.
— И все же, что ни говори, он мастер, — задумчиво глядя вслед Тагану-аге, сказал Джума. — А где, по-вашему, он будет жить?
— Не с арматурщиками же. В своей бригаде будет жить, — безразличным тоном произнес Рустам. — Вот придете домой, в комнатушке и так тесно, а тут он еще лежит. Постелил кошму на
