Лидия Вакуловская - Свадьбы
Но хоть плохая она болезня, короста, а все ж от нее никто не помирал. А вот с другими болезнями люди до Марфы шли, — это Саввину мать так звали, которая при Фросе жила. Если б вы до них в хату вошли, сами б удивились, — каких только трав там не было! И в сенцах пучки висят, и кухня вся завешана, и в комнате на рушниках сохнут. Там и васильки, и ландыш, и ромашка, и полынь, и каштановый цвет, — чего только не было! Марфа их в ступе толкла и в горшках в печи запаривала, и семя из них выбивала да просевала, и настои разные делала. Одним словом, мастерица она в этом деле была и от многих хвороб своими травами лечила. А случалось, так прямо чудеса свершались. Помните, я вам тот раз про слепую бабку говорила? Ее до меня на подводе привезли, чтоб я излечила. Так представьте, после меня она у Марфы побывала, и та ей зрение вернула. Я потом у Фроси спрашивала и узнала, что Марфа повелела ей примочки делать из настоя васильков. Но особливо она бесподобно рожу лечила. Тут уж я первая свидетельша буду, потому как сама Оксану Череду из нашей Гречихи до нее водила. У Оксаны ж эта рожа на полноги раскинулась. Вы б глянули на тот страх — спугались бы. Оксана после того три раза до Марфы наезжала — и конец, как рукой сняло! А как и чем она лечила, этого уж я не знаю. Видала только, что нога у Оксаны красной материей обмотана, а что там под материей было: травка ли какая, или каким настоем было смочено, — бог его знает! Марфа только в ночь перед смертью своей секрет Фросе выдала, а до этого и ей не открывалась, как рожу лечить. А померла она, сказать вам, по своему желанью. Не болела и на здоровье не жалилась, а только в один вечер сказала Фросе: «Постели мне, доченька, на перине в сенцах и двери раскрой на улицу, чтоб воздух шел. Я этой ночью помру». Как сказала, так и случилось. Вот в тот час она и открыла Фросе секрет и взяла с нее клятву строгую, что Фрося никому его не выдаст до самой своей смерти, бо ей так мать ее заказывала. З-за этого секрета и случилась у Фроси война с доктором Леонидом Васильевичем, о чем я с самого перва собиралась рассказать. Собраться собралась, да, вишь, какого кругаля в сторону дала! Ну так я вас сперва трошки в курс делов введу насчет Леонида Васильевича…
Ах ты господи!.. Вы погляньте, что мой аист выделывает! Когда ж это он с крыши слетел, что я не заметила?.. Ну, видали ль вы, чтоб аист так перед курками выплясывал? Чистый гусак, ей-богу! Это он до них женихается, не иначе как женихается! А они — ах вы дурочки! — вон как обхаживают его!.. По правде вам сказать, так я и понять не могу, что с ними сталось: все до одной нестись надумали. То в день одно или двойко яечек найдешь, а последние два дня по восемь штук из гнезда беру. Я уж про себя смышляю: не Жучка ли на них испуг наводит своим брехом? Теперь, как Ниночка возвернется, я за Жучкой строго прослежу и, случай чего, буду ее в хату на день закрывать, чтоб курочек не путала… А может, вам парочку свеженьких яечек всосмятку сварить? Это дело мигом делается. Самовар наш с вами еще шумит, я в кружку брошу, кипятком залью, и в момент готово… Да что ж это вы от всего отказуетесь? Вон и медку ложечку спробовали и кинули, а он крепко пользительный… Вы после еще за аистом понаблюдайте. Как курочки спать пойдут, он трошки походит круг хаты и на крышу взлетать почнет. Но одним разом никак не поднимется. Сперва на погреб махнет, с него — на сарай, а тогда уж до трубы. Завсегда у него три пересадки выходит. Трудно с одним крылом, а другое, видите, как до спины приросло?..
Вот, значит, как немца выбили и больница обратно нашей сделалась, тут и объявился Леонид Васильевич, из Чернигова присланный. Он молодой парнишка был, только что на доктора выучился, вот ему и поручили нашей больницей командовать, потому как других докторов на то время не было: мужчины еще попервах в военные гошпиталя ушли, а женщины-докторицы в вакуацию отчалили да еще не воротились. Вот Леонид Васильевич в одном числе больницей командовал. Не могу вам объяснить, почему так случалось, что все приезжавшие на нашей улочке квартировали. Скорей потому, что до всего от нас близко: и на поезд, и до базару, и в лес сбегать, и до речки… У меня самой тогда довольно квартирантов перебывало: инспектор по налогам из райфа жил, двое девчаток — Груша и Женя, этих лаборантшами на маслозавод прислали, учительница Ярославна Богдановна. После хлопчики жили, которые на помощников машиниста учились. И другие квартировали, кого уж и не вспомнить… А Леонид Васильевич до матери Ермолайчика на квартиру стал. Сам-то Ермолайчик в то время еще погибшим числился. Он не раньш, как через год домой заявился, а тогда еще при той женщине и ее детках на дальнем хуторе находился, того не ведая, что муж ее не сёдня-завтра с войны объявится… И как стал Леонид Васильевич на квартиру, так и пошел у них с Фросей смертный бой…
Да я вам сейчас покажу… Вы привстаньте и сюда, за кустик, пройдите. Поти́хеньку только, чтоб не обцарапались… Давно этот крыжовник выкинуть собираюсь: совсем ягод не дает, одни колючки родит. Теперь глядите: по правую руку, во-он за кленом, — это хата деда Ермолайчика, а по левую, насупротив, где красненькая черепица, — это Фросина была. Так что они оконцем в оконце через дорогу смотрятся… Ну, Леонид Васильевич, долго не думаючи, враз смикитил, почему до него в больницу народ не идет, а до Фроси и пеши чешут, и на возах едут. Старая Ермолайчиха, ясное дело, все до ниточки разъяснила ему: и про Марфу-покойницу, как она всю жизнь травки собирала да ими лечила да как Фрося, с ней живучи, сама этому обучилась и теперь сама лекарит. Леонида Васильевича так это за живое взяло, так он осерчал, что прямым ходом отправился через дорогу до Фроси, чтоб высказать ей свое неудовольство. Сунулся он в хату, аж она на колок зачинена. Может, он с тем и ушел бы, да услыхал, что в огороде спивает кто-то. Я вам не сказала еще, что Фрося молодой очень красиво спивала. Бывало, как зальется-зальется у себя в дворе, да так растяжно выводит, что аж сердце, слухаючи ее, заходится. И больше за всех песен она вот эту любила:
На городи ве-ерба ряа-асна,Там стояла дивка кра-а-сна.Вона красна ще й вродлыва,Її доля нещаслы-ыва-а-а…
Кхе-хх, кхе-хх!.. Аж дух перехватило… Нет, не заспивать мне, как Фрося спивала… кхехх, кхе-хх!.. Да и не умела никогда, как она… кхе-хх, кхе-хх!.. Мне из старых певиц Оксана Петрусенко нравилась, особливо «Гандзя» ее. Когда девчатки-лаборантши у меня жили, у них «Гандзя» на пластиночке была. Они ее, как вечер придет, на патефон приладят и в окошко выставят, чтоб всей улочке слыхать было. А из новых я Зыкину люблю по радио слухать. Еще Русланова была, тоже голос хороший. Но я вам скажу, что в случае чего, если б, примером, соревнованье меж них объявили, то Фрося б им ни крошки не уступила. Ей-богу, не уступила б, до того она душевно спивала!.. Вот и тогда она своей песней Леониду Васильевичу дорожку в огород указала, где картошку саповала. На картошке у них первая сварка и случилась, а с нее они и лютыми врагами сделались.
Леонид Васильевич, конешно, на песню вниманья не обратил, а подошел до Фроси и спрашивает ее: до каких же пор будет она, Фрося, бабскими забобонами заниматься и людей калечить? Фрося спину разогнула и себе с удивлением спрашивает его: какими такими, мол, забобонами и кого это она скалечила? Тут Леонид Васильевич прямиком ей и резанул: «Шарлатанка вы, — говорит. — Вы своим дурацким зельем народ от медицины отворачиваете. По какому такому праву, спрашивает, вы больницу у себя в хате сделали и больных от меня сманиваете?» — «Да кто ж их сманивает? — отвечает Фрося. — Я ли виновата, что они сами до меня идут, а до вас не хочут? Да в вашей больнице, говорит, с роду с веку рожу лечить не умеют. Сам доктор Сосновский, когда с рожей приходили, до моей свекровки отсылал». Это она ему так… Слово за слово, и пошло у них такое, что Леонид Васильевич краской взялся и кричит: «Если сейчас же не кинете своего безобразья, я вас до ответа притягну!» А Фрося себе взбунтовалась, тоже краской пошла и кричит ему: «А ну, прочь за ворота, бо сейчас Полкана из будки выпущу, так он живо путь укажет!..» Вот такое меж ними сделалось, чего, правда, никто не видал, да мне после сама Фрося рассказывала. А то, что про доктора Сосновского она вспоминула, так это чистая правдочка была. Он уже в преклонных годах был, когда война почалась, а все ж не посмотрел на то и с молодыми в полк записался, да так и погибнул в битвах… Пускай ему земля пухом будет — такой он славный человек был! Верите, его и наши городские, и по селам — все подчистую знали. Да и как не знать, когда он столько годочков в нашей больнице отслужил? И до чего простой человек был: никогда не выставлял, что он доктор образованный, а другой до него недорос! Он и до Фросиной свекровки по-простому захаживал, я сама его в ихней хате не раз видала. Марфа его жаловала, в случае надобности травки ему из своих запасов выдавала. Он знал про ее уменье рожу излечивать, потому и направлял до нее больных. А что ж тут такого? Раз умеет человек, пускай лечит, тут свое самолюбье надобно в карман зашить. Говорят, теперь рожу в больницах хорошо лечат, а тогда этого, хоть кого спросите, не было. Это ж, скажите, какая болезня! Я так слыхала, что она даже на царский род нападала. Они по заграницам жуть сколько золота на лекарства изводили, а болячка эта не сходила с них…
