Владимир Рублев - Семья
...Вскоре зал опустел, лишь девушка в сером костюме, тревожно поглядывая на дверь, кого-то ждала.
Прозвенел второй звонок. Девушка вышла на улицу, но вскоре возвратилась. Геннадий вздохнул, направился к выходу. На душе было неспокойно: или оттого, что не пришлось посмотреть картину, или еще от чего.
Выйдя на крыльцо, он остановился и закурил.
— Вам билета не досталось?
Сердце радостно дрогнуло: рядом, вопросительно посматривая на него, стояла все та же девушка в сером костюме.
— Да...
— Мой папа не пришел, и я могу отдать вам его билет.
— Благодарю...
— Только вы со мной рядом не садитесь, а то еще могут подумать... разное...
— Хорошо...
Но все места были заняты, пустовало лишь место рядом с девушкой. Геннадий остановился около, еще раз оглядывая зал, но в этот момент погас свет, и кругом зашумели: «Садитесь! Садитесь!»
— Садитесь, — тихо потянула его за рукав девушка...
Так без слов просидели весь сеанс. А когда зажегся свет, они вместе со всеми встали и, неожиданно взглянув друг другу в глаза, улыбнулись... Потом девушка затерялась в толпе выходящих людей, но сердце Геннадия часто стучало в груди. Казалось, произошло что-то значительное, но что, никак не угадывалось... А в глазах, как живой, стоял образ белокурой девушки.
Где ее встретить еще раз? Он почти каждый вечер стал посещать кино, но девушка не появлялась... Спросить, кто она, откуда, было не у кого.
Прошла неделя. Теперь встреча с девушкой казалась Геннадию далеким, приятным сном, не более. И воспоминание об этом сне уходило все дальше в глубину памяти.
Но вчера, проходя по улице мимо дома парторга, Геннадий неожиданно остановился. Ему показалось, что у окна только что сидела незнакомка... Зайти? Если Семен Платонович дома, можно найти деловой разговор.
Шалина дома не было. Геннадия встретила старушка, вероятно, мать парторга.
— Проходите, но только Семена дома нет, а когда он придет — неизвестно.
— Ну хорошо, я зайду после... — ответил Геннадий, задерживаясь и ожидая, не выйдет ли кто из комнаты.
...Весь день на сердце было и радостно, и беспокойно. Радостно оттого, что теперь он знал: девушка здесь, и он вот-вот должен ее встретить. Но тут же рождалось беспокойство: а что дальше?
Вечером друзья ушли к реке. С ними была и Тамара. Она за последнее время сильно изменилась: взгляд еще более потемневших глаз стал серьезней, черты красивого лица построжали. Посматривая на нее, похорошевшую, довольную своим счастьем, Геннадий украдкой вздыхал. Он тоже мог быть счастливым, если бы встретил ту девушку.
От реки потянуло свежестью. Становилось все темнее. Тамара с Аркадием сидели на перевернутой лодке и о чем-то тихо разговаривали. Они счастливы... И тут, первый раз за время своей дружбы с Аркадием, Геннадий почувствовал, что он здесь лишний, и от этого стало обидно.
— Ну, до свидания... Я пошел домой.
— Я скоро тоже приду, — ответил Аркадий.
«Я скоро приду», — повторил мысленно Геннадий его слова, шагая к дому. Аркадий даже не задержал его, не пригласил побыть еще с ними... Как все же любовь эгоистична... Возможно, они и правы... Если бы я встретил ту белокурую девушку, разве нужен был бы мне третий человек, пусть даже и близкий друг? Не знаю... Наверное, при первых встречах он был бы лишним, ну, а потом... — потом пожалуйста.
Зачем делать секрет из своего чувства? А девушку эту я должен встретить... Неужели это дочь парторга? Но разве не все равно? Она хороша... Таких я еще не встречал.
21
Сегодня воскресенье... Чем заняться? День с утра был погожий: тихий, солнечный, сверкающий всеми оттенками августовских красок, небо удивительно высокое и чисто-синее. Идти никуда не хотелось. Уединение, прежде приятное сердцу, начинало надоедать Валентину. Он и сам не мог понять, почему это произошло... Возможно, потому, что в коллективе у него появились друзья и товарищи, в среде которых уединение не было в почете. С утра сегодня молодежь снова выехала за реку, на «Каменную чашу», там намечались спортивные состязания.
Валентин вчера отказался от приглашения Саньки принять участие в соревнованиях.
Но сегодня ему внезапно захотелось быть вместе со всеми, захотелось отбросить всю тяжесть своих раздумий и те оковы одиночества, которые он нес добровольно вот уже несколько месяцев. В сердце уже созрело решение поехать за реку, когда в комнату вошел Петр Григорьевич Комлев. Окинув спокойным взглядом комнату, он уселся на диван и закурил.
— Скучаешь, Валентин?
— Скучаю, — признался он. — Что-то на сердце нехорошо.
— А ты бы поехал к ребятам, оно бы, сердце-то, и перестало болеть. Это верное лекарство от скуки, когда чем-то занят. Неправильная сейчас у тебя жизнь.
— Я чувствую это, Петр Григорьевич.
Валентину было легко разговаривать с Комлевым. Спокойствие, вера в себя, отеческая чуткость старого горняка — все это заставляло Валентина тянуться к Петру Григорьевичу, искать более частого общения с ним.
Петр Григорьевич чувствовал это, охотно бывал у Валентина: этот задумчивый молодой человек нравился ему.
— Сторонишься ты людей, парень. Вижу я это, — Петр Григорьевич сожалеюще посмотрел на Валентина. — На мой взгляд, если тебе трудно, горе есть какое или на сердце неспокойно — иди к людям, они помогут тебе... Конечно, не к каждому человеку пойти надо. Иной и сам о своей жизни не задумывается, тоже не знает, зачем он живет... Понимаешь, как в жизни получается: родится человек, подрастет, начнет самостоятельно жить, а спроси у него, зачем он живет, он не скажет. Потому, что цели себе он в жизни достойной не выбрал, пустил свою жизнь на самотек. Вот если бы каждый цель своей жизни наметил, призадумался бы, достойна ли она его, человека, вот тогда бы много дурного в жизни нашей не было. Большой человек был писатель Максим Горький, знаешь, как он человеку место в жизни определил? Человек — это звучит гордо... Я так понимаю, что гордиться должен человек своим званием, отбрасывать от себя всю грязь, проходить по жизни так, чтобы светло кругом было.
Валентин изумленно глядел на старого горняка. Он никогда бы не подумал, что Комлев, всю жизнь проведший здесь, в этом захолустном шахтерском поселке, аккуратно спускающийся каждый день в забой и, казалось, больше ни о чем в жизни и не думавший, как о своей работе и семейном благе, — этот Комлев говорит слова, достойные большой души, слова, прекрасные по смыслу и удивительно поэтичные и красивые... Вот он каков, рабочий человек! В мелких, будничных делах своих день за днем, в сумятице недель, похожих друг на друга, он несет в душе прекрасные мечты, терпеливо, шаг за шагом, строит по ним свою жизнь и учит этому других.
Весь остаток дня Валентин находился в состоянии духовного подъема. В нем росла уверенность, что он нашел свое место в жизни и что это место именно здесь, рядом с Петром Григорьевичем, Санькой, Аркадием и Генкой и многими другими рабочими. Он поехал за реку, бродил с Санькой несколько часов в окрестностях «Каменной чаши», затем с гурьбой присоединившихся ребят и девчат вышли на песчаный плес реки, и, торопливо раздевшись, бросились усталые, потные, но довольные в теплую, ласковую воду... Еще раньше, когда проходили мимо гуляющих по берегу реки отдыхающих в тени леса шахтеров, Валентин внимательно и в то же время с большой приязнью вглядывался в их лица. После разговора с Петром Григорьевичем он смотрел на них новыми глазами.
Состояние необыкновенного подъема, когда ко всему относишься дружелюбнее, душевней, когда не хочешь замечать в людях их слабостей и недостатков, а стремишься быть с ними ласковым, радуясь, что они живут рядом, такие хорошие и веселые, продолжалось у Валентина и на другой день. Астанин впервые после отъезда из Шахтинска был таким. Он увидел мир совсем в другом свете. Душа его жила вчерашними глубоко запавшими словами Комлева.
...Подошел Санька.
— Нам сегодня 5-й горизонт подрубать... — недовольно проговорил он.
— Это хорошо! — обрадовался Валентин.
— Что же тут хорошего? — обиделся Санька. — Это же самое гнилое место на шахте. Кровля там, как песок, кругом вода сочится...
— Но раньше там кто-то работал?
— Комлев... Он теперь на комбайне, вот нам с тобой и придется самостоятельно рубить... Хорошо бы еще на старом месте, где мы с Петром Григорьевичем работали, когда учились.
— А я, Санька, с удовольствием пойду... Мы должны учиться работать так, как он... Что же мы с тобой за люди, если будем выбирать, где лучше работать... Эх, Санька, не понимаешь ты кое-чего в жизни.
— Я все понимаю... Понимаю, что достанется нам с тобой на орехи на 5-ом горизонте, — недовольно проворчал паренек, но скоро убежал в ламповую получать «огарки», как он шутя окрестил шахтерские аккумуляторные лампы.
А 5-й горизонт и в самом деле был очень трудный на шахте. В полутьме по стенам забоя тяжело сочилась холодная вода, время от времени от кровли отваливалась и падала порода, рассыпаясь и издавая неприятный шелестящий звук. Валентин, когда шел смотреть дорогу для врубмашины, ясно услышал, как где-то поблизости резко треснуло крепление.
