Виктор Вяткин - Последний фарт
Присмотревшись, Полозов увидел, что по льду, прихрамывая, двигается маленький человек.
— Маша, однако! — крикнул Миколка и припустил вперед. Быстрее подбежал Полозов. Как она могла оказаться тут?
Увидев их, Маша села на лед и стала разуваться.
— Ты ранена? — Полозов сдернул с ее ноги меховой носок. — Кровь! Где рана? — Ощупал колено, скатав штанину. — Не видать! Да куда же тебя?
— Не знаю!
— Вот, кажется! — Он сунул руку под штанину. Пуля задела бедро. — Сейчас мы ее… — Полозов разрезал мех, вынул носовой платок, оторвал от рубахи кусок ткани, принялся бинтовать. — Как ты оказалась здесь? Что тут произошло?
— Ты же не взял меня. Шла за вами. Стали стрелять, я спряталась за льдину. Солдата узнала сразу. Это он бил меня железной палкой. Я выстрелила в вожака потяга. Собаки бросились в сторону. Солдат упал на лед. Я подбежала, а он мне в ногу из какой-то маленькой черной штуки, а сам в кусты.
— Эх, Маша, Маша, — покачал головой Полозов. — Хорошо, что в ногу…
Из кустов вышел Петр, размахивая наганом Усова.
— Хорошо, что вот так, — повторил Полозов, оглядывая берег.
— Плохо, — улыбнулась Маша. — Пусть бы лучше две пули…
— Почему?
— Бинтовал бы еще…
Часть четвертая
Глава первая
— Так, что же, мне уходить, или как? — снова спросил Миколка, опустив голову. Он стоял у порога с узелком на спине. Возмужавший, высокий.
Гермоген, сутулясь, сидел в углу и посапывал трубкой. Шрам на виске приметно пульсировал.
— Я шел к тебе, а ты вот как?
— Долгонько добирался до своего очага. Уж если моя кровь стала лживой, кому верить? Разве не велел я тебе хранить тайну пришельца?
Миколка притих: не мог же он выдать Машу. И верно, лживым приходится быть.
— Не купцу для наживы это золото. Новая власть будет строить новую жизнь. Бедная власть-то еще, — пробурчал он едва слышно и отвел глаза.
— Плохой ты. Уходи, пожалуй. Видно, мало драл я твои уши! — крикнул старик, уловив неискренность внука.
Миколка поправил котомку и попросил:
— Поговорим еще. Может, не умею я. Послушай…
— От лжеца худо пахнет, — старик затянулся трубкой.
— А разве не бывает ложь нужнее правды? — спросил Миколка. Два раза он видел следы лыжни деда, но тот не признавался, что тайно приходил на Буянду.
Старик не пошевелился. Миколка потоптался и вышел. Он остановился на пригорке и оглянулся. Старик не выглянул.
Но как только Миколка скрылся в лесу, Гермоген суетливо собрал узелок, привязал чайник, кружку и пошел лесом к перевалу.
Тут у него давно проторенная тропа. Часто он ходил к месту, где живет нынче Миколка. Сердце его болело за внука. Вырос парень.
Молодец, хорошо держал себя: гордо и почтительно. Гермоген улыбнулся, вздохнул. Пожалуй, Машка сболтнула. Разве утерпит девка? — размышлял он.
Старик подобрал на ходу палку. Вот и склон сопки. Видна река, поляны. Закрываясь ладонью от солнца, он оглядел долину.
— Ага-а. Вот он, разбойник, — пробормотал старик с нежностью, заметив внука.
Тот шел быстро. Стройный и красивый, как олень. Гермоген, прячась за деревьями, пошел напрямик, чтобы выйти к ключу раньше Миколки. Вот и проклятый распадок. Гермоген поправил вылощенный штанами пенек. Он его притащил сюда еще при татарине. Развязал узелок, уселся и вынул еду. Славно тут. Снизу-то не заметят, а отсюда перед тобой и ключ, и весь распадок. Старик уже знал, что работает шесть человек, что Миколка землю не копает.
Надо думать, побаивается деда. Он только охотится, кормит артель. Показался Миколка. Он тащил трех глухарей. Выстрелов не было слышно. Значит, ловушкой поймал.
Удачливый в охоте, пострел, ухмыльнулся Гермоген.
Ага, вот и Машка вышла из барака с Иваном. Пожалуй, хороший он, не погнушался сироты. Ишь, как ласково держит за руку, шепчет что-то, хохочет и целует ее. Не зря ли выгнал его тогда?
Гермоген сдвинул брови. А может, и верно, напрасно он так? Может, теперь время молодых.
Он увидел, как Миколка подошел к бараку. Его сразу окружили. Вышел бородач с полотенцем и мылом. Миколка сбросил рубашку, моется, фыркает. А бородач поливает.
Любят парня, — улыбка осветила старое лицо Гермогена.
Маша поднималась на сопку с туеском в руках. Гермоген быстро встал, забросил узелок на сипну и пошел ей навстречу.
— А-а, дед? Здравствуй! — обрадовалась она. — Откуда это идешь?
— На ключе Крохалином росомаха заявилась. Олешек, поганая, изводит. Западню сделал да обратно сопками подался, а то гнус тревожит внизу, — ответил он. И в свою, очередь спросил: — Как живешь? Не обижает белоголовый?
— Что ты? Не-е-ет! — протянула Маша, и лицо ее разрумянилось. — Да он, страсть какой добрый.
— Забыла старика. Все позабыли. Пришла бы, унты там починила, одежду. Старый стал, совсем плохо вижу, — пожаловался Гермоген.
— Да хоть сейчас. Можно с тобой?
— Верши у меня на Озерном, поглядеть надо, — он подумал. — Ты вот что, если можешь, приходи утром к шалашу, что в устье ключа. Там ночевать буду. — Гермоген торопливо попрощался и, опираясь на палку, пошел.
Заночевал Гермоген на берегу озера. Он разжег костер, достал еду, поставил чайник и долго сидел задумавшись.
К устью Озерного Гермоген пришел на рассвете. Сел, закурил.
У галечных наносов Колымы ключ сбивался в омуток и стеклянными струями разбегался по косе. Уткнувшись носом в большой камень, стоит в омуте огромная щука и тяжело шевелит жабрами. Мраморная раскраска выцвела, почернела. На отощавшем брюхе висят складки кожи. Неопытный глаз не сразу отличит ее от затонувшего бревна.
И снова старик загрустил. Сколько лет прожила эта щука в Озерном? Другие, более сильные рыбы выросли, а ей, горемыке, нет простора, да и постарела сильно. Э, как бока-то отвисли. Куда же она?
— Эх-х! — вздохнул старик. — Видно, каждому свое время и место в жизни.
Когда же с устья Среднекана ветер донес лязг металла, грохот, глухие крики, Гермоген встревожился и заспешил к себе.
У берега стояла маленькая шхуна. На галечный откос были переброшены трапы. У наваленных на берегу мотков троса, ящиков трое мужчин. Один высокий, худой, с усами. Второй — коренастый детина с желтыми поблескивающими на солнце зубами. Третий — бородатый человек, в темных очках, с длинной трубкой в зубах.
Гермоген остановился у скалы.
— Эге-е! Гермоген! Привет, почтеннейший! — закричал человек в очках и, помахивая шляпой, пошел по берегу.
Знает имя? Кто же такой, удивился старик.
— Не узнал, любезнейший? Принимай гостей! Тут и тебе подарки-с! — Человек снял очки.
Купец Попов? Видать, снова привез чужеземцев. — Гермоген резко повернулся и направился к юрте.
— Ну-ну, не сердись. Теперь хорошо тебе будет. Тут столько добра, — говорил купец, но старик захлопнул дверь перед его носом.
Плотный человек с золотыми зубами, заглядывая в записную книжку, проверял груз. Усатый складывал в кучу медные трубки, краны. Гермоген подошел к ним.
— Сологуб, поговорите со стариком сами, — шепнул Попов желтозубому и повернулся к худому с усами. — А вы, Адам, пойдите к юрте, соберите вещи, все повыбрасывал старый.
— Кто вы? — спросил Сологуба Гермоген.
Тот заулыбался:
— Свои мы. Поляки из Америки — Аляски, знаешь? Работать будем, дружить. Поладим, — бормотал он на ломаном русском языке. — О-кей, товарис!
— Ты документик-с! Документик ему покажи-с! — подсказал Попов.
Сологуб порылся в карманах и подал вчетверо сложенный лист.
Гермоген развернул бумажку, повертел.
Попов усмехнулся. Старик перехватил его взгляд, понял: смеются над ним. Он сложил бумагу и протянул обратно.
— Уходите! Грузите все и уходите!
— Милейший! Да это же соглашение «Норд-компании» с новой властью о торговле на побережье, — вмешался Попов.
— Ты худая компания. Вон! — повторил старик. — Ты нарушаешь закон! Ответишь перед консулом! — покраснел Попов. Он специально ввернул это слово, чтобы сбить с толку старика. Скандалить не входило в его планы.
— Орленый лист давай. Печать! Не пущу! — заявил Гермоген, вспомнив виденный, им когда-то документ.
Матросы захохотали. Попов приказал продолжать разгрузку и поднялся на палубу.
Старик бросил взгляд на юрту и, увидев Машу, повеселел. Кстати пришла девка-то! Послать ее за подмогой. Пусть придет Иван.
Полозов оставил старателей за юртой в лесу, а сам с Кановым пошел к шхуне. С наганом на боку он выглядел как настоящий представитель власти, хотя никаких полномочий не имел.
Гермоген сидел на обрубке бревна у юрты и курил свою неизменную трубку.
Разгрузка шхуны закончилась. На берегу лежали штабеля груза, закрытые брезентом. Попов расплылся в улыбке, почтительно наклонив голову.
