Бунт женщины - Николай Павлович Воронов
— Хорошо!
— Что хорошо?
— Жить.
— Разумеется. — Дударев засмеялся и махнул рукой. — Поезжайте, путь добрый.
Кучер понукнул лошадь. Чиркая полозьями буграстый заснеженный речной лед, покатились санки. Полосками голубой стали вылетал из-под них след.
…Замо́к настолько нахолодал, что даже сквозь перчатки ожег пальцы Дударева.
Комната его была узка и длинна, пол щелястый, у стены возвышалась «грубка» — небольшая печь типа голландки. Убранство комнаты составляли: койка, покрытая стеганым одеялом, кушетка с клеенчатым верхом, этажерка, напичканная книгами, стол и несколько табуреток.
Не снимая пальто, Дударев нащепал от соснового полена тонких палочек, вместе с кусочком бересты, свернувшимся в трубочку, положил на колошник. Затем разломал ящик и затолкал дощечки в печь. Вскоре она глухо загудела, и огонь, выбиваясь снизу, начал обхватывать широким кольцом покрывающиеся пузырьками смолы дрова.
Когда Дударев уже чаевничал, ввалился в комнату землеустроитель Гуржак, широколицый, полный, в фуфайке и ватных брюках. Он налил в кружку кипятку, взял с тарелки бутерброд и устало опустился на кушетку.
Дудареву нравился Гуржак. Одежду он носит непритязательную, везде ведет себя, как дома, говорит — точно узлом завязывает слова. Недавно он вручил Дудареву план землеустройства. Замечательный план! Все учел: на каких землях осуществить полевой севооборот, на каких — лугопастбищный, на каких — фермский. У такого клочок земли даром не пропадет. Золотой работник!
— Ну, Илья Борисович? — взглянул Дударев на Гуржака, спрашивая его о поездке в лесничество, где по льготным ценам продавали строевой лес, попавший в зону затопления.
— Отвечу. Дай заморить червяка. — Гуржак дожевал бутерброд и воскликнул: — Хорошую делянку нарезали нам! Сосны стройнешенькие, крупные. Зам-мечательных домов понастроим.
— Молодец! Подробности завтра. А теперь иди ужинать. У меня, как видишь, ничего нет. Забыл в магазин сходить.
— Верно, надо бежать. Устал. — Гуржак остановился возле порога. — Хор-рошие, Василь Ваныч, сосны, будто при-снились.
Ударом плеча он отбил пристывшую к косяку дверь, исчез в облаке морозного воздуха. За окном прохрустели его частые шаги.
Разминая плечи, Дударев прошелся по комнате.
«Значит, лес есть. Превосходно! — подумал он. — Вот и начнем решать жилищную проблему».
Дударев сел к столу, выдернул воткнутую в зеркало карточку, на которой снята его жена Вера: голова, оплетенная цветами, наклонена к плечу, лукаво косятся глянцевитые глаза, сквозь прядь волос просвечивает пухлая мочка уха.
Каждый вечер Дударев вспоминал Веру, держа карточку на ладони, но сегодня он сунул ее в книгу. Невольно представил Валентину: как она мяла замшевую перчатку, как дрожали на ее ресницах бисерные капельки. Стало жаль, что, когда был молодым, встретилась на его пути не она, а Вера.
Перед рассветом Дударева разбудило дробное пощелкивание в оконное стекло. Он включил висящую над изголовьем лампочку и услышал тихое:
— Василий Иваныч, это я, Ваня Сухарев. Запчасти привез и уже сдал завхозу.
— Почему поздно?
— Забуксовал. Дорога-то проклятущая.
Ваня замолчал. По тому, как скрипел снег у завалинки, Дударев определил, что шофер переминается с ноги на ногу, не решаясь о чем-то заговорить. Но вот снег стал хрустеть громче и резче, и Дударев понял, что Ваня преодолел стеснение, и сейчас выяснится, чего он сразу не спросил.
— Не обижайтесь, что взбулгачил. Сами велели доложить… — пробормотал Ваня и, секунду помедлив, вздохнул: — А курить хочется… Маята. Ну, я пошел.
— Подожди. — Дударев отбросил одеяло, открыл ножницами пристывшую к рамам форточку и высунул наружу пачку сигарет.
— Спасибо, Василий Иваныч, спасибо! Закрывайте. Простудитесь.
Дударев погасил свет и представил, как Ваня, усталый, шагает по улице, вкусно глотая дым сигареты.
Дударев испытывал к Ване отцовскую нежность. Вот и теперь захотелось позвать его к себе, растопить печь, напоить чаем, узнать, о чем он мечтает, думает ли учиться, ладит ли с крестным, у которого живет. Но он не окликнул шофера: не до чая и разговоров Ване, намаялся в дороге, пусть спит.
Утром, как договорились накануне, Дударев и Баландин отправились в поездку по колхозам.
Потеплело. Ночью ветер стряхнул с бора остатки куржака. Не шелохнут сосны кронами. Лиловы в низинах снега. Над горизонтом оранжевый пласт зари. Выше небо прозрачное, белое. Еще выше — голубоватое, а в зените — синее, спокойное.
Баландин беспощадно дымил «Беломором», втискивал окурки в фарфоровую пепельницу-«лапоть».
За слюдяными окнами «газика» появлялись и пропадали из виду снегозадержательные канавы, ровные ряды шершавых подсолнечных будыльев — кулисы, лесополосы, сильно задутые метелями.
— Колхозники осуждают многокилометровые лесные полосы, — заговорил Дударев. — Лесополосы, говорят они, много снега жрут, а на поля кукиш с маслом попадает. Правы. Надо сделать полосы метров в пятьсот, от силы — тысячу. И чтобы промежутки между ними были — для снежного тока. А еще лучше пользоваться горчичными и подсолнечными кулисами. Смотри, где кулисы, там снежный покров почти одинаковый. Во всяком случае, там не получается: кому индейка, а кому воробей. Не продумали с полосами. Явно.
— Да не бывает так, чтобы кто-то, будь он даже семи пядей во лбу, с идеальной тщательностью обдумал ту или иную меру, — сказал Баландин. — История промышленности и сельского хозяйства, как и история вообще, не совершается без деятелей, которые ошибаются, извращают… Банальность.
Дударева рассердило, что Баландин говорит с ним раздраженно и поучающе. Он хотел резко возразить, но подумал, что это ухудшит и без того тяжелое настроение друга, и спокойно промолвил:
— Да, к сожалению, в ногах истории путаются деятели, о которых ты сказал. Но зачем же возводить это явление в степень необходимости?
— Я не возвожу. Я констатирую, — отрезал Баландин и громко щелкнул портсигаром, давая знать, что не намерен продолжать разговор.
Глядя в затылок Баландина, прикрытый куньей шапкой, Дударев грустно смежил веки и покачал головой.
До темноты они побывали в трех колхозах. Дударев с гордостью отмечал, что в деревнях, где останавливались, произошли перемены: там грузно поднялась над землей каменная овчарня, там проложили водопровод и смонтировали подвесную дорогу, там рассекли улицу надвое электрические провода, прихваченные к белым изоляторам. От сознания, что в этих переменах принимали участие рабочие МТС и он сам, у Дударева теплело на душе.
Когда закат начал жухнуть и нижний склон неба подернулся сизым налетом, кургузый «газик» въехал на окраину колхоза «Красный партизан».
