У подножия Копетдага - Ата Каушутов
Порасспросив сына о здоровье, Орсгельды-ага вошел в дом, вынес оттуда нож и тут же принялся точить его о брусок. Хошгельды понял, что в честь его приезда отец хочет зарезать барана, и шутливо запротестовал. Такой почет обычно оказывают гостю, которому уж никак не меньше тридцати. А человек моложе этих лет — все равно что подросток с незрелым разумом. Разве не этому его учили родители?
Но Нязик-эдже стала энергично, возражать:
— В прошлом году мы откормили для тебя барана, а ты не приехал. Стали откармливать другого, но ты все не ехал. Хорошо хоть третий тебя дождался.
Разговаривая с сыном, мать хлопотала по хозяйству. Она поставила самовар, налила воды в котел, приготовила посуду, замесила тесто. Движения ее были точны и быстры — беседа нисколько не мешала ей. Между, делом она продолжала рассказывать:
— Каждый день, как только сядем с отцом обедать, так уж обязательно тебя вспомним. Ну и, поверишь ли, кусок в горло не идет. Три сына у нас было, так бы одному с нами за столом сидеть. Старший тоже редко навещает. Вам ведь и невдомек, каково это родительскому сердцу. Ну, ничего, сам станешь отцом, тогда и поймешь.
В это время на улице показались трое молодых людей. Впереди шел самый старший из них, одноклассник и лучший друг Хошгельды — Овез Курбанов, за ним следовали Джоммы Кулиев и Вюши Непутевый.
— Смотри-ка, правда Хошгельды приехал! — воскликнул Овез. — Здорово, Хошгельды!
Пришедшие шумно приветствовали товарища. Они не стали, как это подобает людям пожилым и солидным, долго спорить о возрасте, церемонно предоставляя друг другу законное право старшего первым осведомиться о здоровье собеседника. Они не стали задавать бесконечных вопросов, отвечающих старинным представлениям о вежливости и взаимном уважении, а ограничились простыми репликами: «Благополучно прибыл?» — «Да, благополучно!» — и сразу заговорили о том, что их по-настоящему интересовало.
Беседа быстро увлекла их. Овез и Хошгельды говорили. о своей жизни, рассказывали, где им довелось побывать, на каких фронтах воевали, чего успели достигнуть после войны.
Двор постепенно наполнялся молодежью. Подходившие запросто включались в разговор, который становился все более интересным. Недаром на груди у многих сверкали ордена и медали за боевые подвиги и награды, за успехи на трудовом фронте. Все шутили, смеялись, вспоминали прошлое, но больше всего говорили о нынешних колхозных делах.
Орсгельды-ага и Нязик-эдже тем временем хлопотали у очага: старик резал мясо, она раздувала огонь.
Молодежь несколько приумолкла, когда во двор потянулись соседи, пожилые колхозники, прослышавшие о приезде младшего сына Орсгельды Пальванова. Старики еще издали обращались к нему:
— Благополучно ли добрался, Хошгельды?
— Это хорошо, Хошгельды, что ты не забыл своего селения…
— Ты, говорят, настоящим ученым стал…
— Где пропадал, что поделывал?
Хошгельды учтиво отвечал каждому. Когда он напомнил, что учился в Москве, старики, переглянувшись, важно повторили:
— В Москве учился!
Они задумчиво поглаживали свои длинные седые бороды, словно стараясь представить себе далекую столицу, и было видно что уже одно слово — «Москва» — нашло взволнованный отклик в каждом сердце.
Старший брат хозяина дома — Ата Питик — задавал племяннику особенно много вопросов. Он слыл человеком недоверчивым, во всем сомневающимся, готовым по каждому поводу вступить в отчаянный спор. Самое прозвище его — Питик, то есть Щелчок, — не случайно закрепилось за ним с давних времен. Уже в детские годы одержимый страстью все опровергать, он непрестанно спорил с товарищами на щелчки, и они неизменно доставались ему в большом количестве.
— А правду ли говорят, Хошгельды, — недоверчиво спросил он, — будто в Москве подземный поезд и под речкой проходит?
— Да, это правда. Я каждый день там проезжал.
— И под большими домами тоже?
— Да, тоже.
— Скажи пожалуйста! А как же это поезд проходит под большим домом в десять этажей, а дом не проваливается?..
Тут вмешался в разговор другой старик:
— Если человек добился того, что поезд под землей ходит, так уж он найдет способ, чтобы и десятиэтажный дом не проваливался.
— Да, хорошо бы побывать в Москве, — заметил кто-то.
— Добираться туда долго, — откликнулся Ата Питик.
— Уж и долго, — возразил ему сосед. — Если самолетом, то за один день доберешься.
— Да, — подтвердил Хошгельды. — Сегодня на рассвете вылетите из Ашхабада, а под вечер будете уже гулять по Москве. А если назавтра обратно, тоже рано-рано утречком подниметесь и вечером свой дом увидите.
Нязик-эдже, неподалеку жарившая мясо, недовольно заметила:
— После этого и верь ему, что времени не нашлось побывать у нас.
— Чудеса, да и только! — говорили старики, увлеченные рассказами Хошгельды о столице.
— Какие же чудеса? — возразил кто-то. — Разве мы здесь, у себя, не слышим каждую ночь, как бьют часы в Москве, на Красной площади? Если бы мы сами не слышали, а нам рассказали, что можно и здесь слышать их, никто бы, конечно, не поверил. А мы. верим, потому что каждую ночь слышим своими ушами, как они бьют. Из Москвы к нам и самолеты прилетают, оттуда к нам и радио доходит… Такие чудеса уже обычным делом стали…
Другие старики охотно согласились с этим утверждением.
— Да, не будь на свете Москвы, не было бы у нас многих полезных вещей.
Солнце уже заходило, наступали сумерки.
Хозяева поставили перед гостями деревянные чашки с жареным мясом и только что вытащенный из печи румяный чурек. Разговор продолжался и за едой. Кто-то сказал:
— Вот мы, сидя у себя дома, и то многому научились: радио слушаем, тракторами пашем, растениями повелеваем, а о молодых людях, которые в больших городах побывали, науки познали, — и говорить нечего.
С другого конца шутливо заметили:
— Да уж теперь, если Орсгельды-ага не свяжет сына по рукам и ногам достойной женой, такого джигита ему не удержать.
— Что ж, пожалуй, и в самом деле пора, — согласился хозяин.
— Вот, бог даст, колхоз в этом году получит хороший доход, — мы и женим сына, — вставила свое материнское слово Нязик-эдже. — Была бы невеста подходящая, а уж той устроим наславу.
— Не так это легко найти хорошую жену, да еще ученому человеку. Не зря говориться — от хорошей жены и хорошего коня раньше смеха засмеешься, а от плохой жены и плохого коня раньше смерти умрешь.
— А то еще говорят — умный хвастает конем, а глупый — женой, — смеясь, отозвался Хошгельды.
После обеда мужчины еще некоторое
