Хозяйка леса - Вера Федоровна Бабич
Баженов молчал, вглядываясь в ее лицо. Освещенное вспыхнувшим внутренним светом, оно преобразилось, дышало строгой, одухотворенной красотой. Ему вдруг захотелось заглянуть ей в душу, знать, что в ней.
Она встретила его пристальный взгляд и чуть двинула бровями.
— До завтра, Алексей Иванович, — быстро попрощалась она и пропала в морозной мгле.
Баженов постоял немного, поднял воротник пальто и зашагал по шоссе, раздумывая над последними ее словами. Сквозистое плывущее облако набежало на луну, белесовато-молочный свет, не достигая земли, рассеивался в застывшем неподвижном воздухе. Тихо. Не слышно ни звука. На мосту Баженов встретил двух пьяных в обнимку. Они заорали во все горло: «К-а-а-аки-им ты бы-ил, та-а-а-ки-и-им оста-а-а-ал-ся а…», качнулись и свалились под ноги Баженову. Он обошел их. За его спиной застонали перила моста, потом полилась ругань, и вдруг ему послышалось имя лесничей. Баженов невольно остановился.
— Гаврюха, не выражайся. Нехорошо так честить женщину, — нетвердо прогудел густой бас из темноты. — Баженов узнал по голосу Куренкова — лучшего мастера леспромхоза. — Настасья тебя в бараний рог согнет. Не расплюешься, друг-приятель.
— Пле-евать на неё! — злобно кричал тот, кого мастер назвал Гаврюхой. — Гаврила Парфенов никого не боится! Гаврила Парфенов сам себе начальник! Не тр-р-ро-гай Парфенова, и он тебя не тр-ро-нет! Мне покой дай. Покой! Пошли к ней! Я докажу ей… — В морозном воздухе снова повисла ругань.
— Свинья! — с возмущением подумал Баженов, припоминая слова старухи о помощнике Анастасии Васильевны. — За что этот пьяница ненавидит лесничую?
Дома Баженова встретила недовольная жена.
— Я сижу одна весь вечер, а ты потащился к какой-то лесовичке.
— Извини, дорогая. Задержался. — Баженов поцеловал ее руки.
Пока Баженов разжигал примус, Нина полулежала на диване и с горечью рассматривала свои руки. На что они стали похожи?! Ей самой приходится топить печь, чистить кастрюли.
Когда сели пить чай, Нина засыпала мужа вопросами:
— Лесничая молода? Красива? Замужем? Ты от нее зависишь по службе? Нет. А она? Тоже нет? Ах, она отпускает лес? Государственный контролер… Алеша, она не будет тебе ставить палки в колеса?
Баженов коротко ответил, что лесничая — женщина, по видимому, серьезная, неглупая, своеобразная, хотя прозвище у нее несколько легкомысленное.
— «Царица Тамара»? — Нина рассмеялась, — За что же ее так прозвали? За воинственность или кучу любовников? Любопытно. Пригласи ее, Алеша, как-нибудь к нам на чашку чая. Надо ее приручить, ведь она нужна тебе по службе, — Нина зевнула, сказала с деланным равнодушием — Да, Аркадий Погребицкий прислал письмо. Тебе привет.
Баженов промолчал. Письмо лежало на столе, на видном месте. Нина знала: муж никогда не контролировал ее почту. Он не симпатизировал своему бывшему сокурснику по лесотехнической академии. Нина познакомилась с Погребицким задолго до своего замужества. Он часто бывал в ее доме и после того, как она стала женой Алексея.
— Ах, Ленинград, Ленинград!
Нина с грустным сожалением глядела на изображенный на конверте памятник Петру Первому, тихо качала головой и вздыхала.
Баженов завел будильник. Нина поморщилась.
— Алеша, милый, ты меня опять разбудишь! У меня бессонница. Я поздно засыпаю. Разве тебе завтра в лес?
— Да, Ниночка. Я не должен опоздать на шестичасовой. Мы условились с лесничей.
— Положи на тумбочку спички, ночью посмотришь на свой противный будильник, не проспишь.
Баженов молча отвел рычажок будильника.
3
Пять лет назад пришли к реке Черной лесорубы с пилами, тракторами и бульдозером и проложили от крутых каменистых берегов реки до шоссе широкую и прямую просеку — будущую центральную улицу поселка — Первомайскую. По обе стороны Первомайской прорубили но нескольку магистралей. Так появились новые улицы. Двухэтажные и одноэтажные дома вырастали один за другим. В центре поселка возникла круглая площадь. На ней расположились магазины, ясли, парикмахерская и амбулатория. На Лесной улице выстроили школу, на Чапаевской — три добротных дома для курсовой базы, а у самого леса — клуб. За поселком, поближе к реке, раскинулись строения лесобиржи, ремонтных мастерских и депо. Лес отступал перед поселком, уходил за реку.
За поселком расстилался кустарник, дальше лежало болото с редкими буграми, а на опушке леса приткнулась ветхая, осевшая на один бок избушка. Добрых полсотни лет служила она леснику Рябинину, расстрелянному оккупантами в сорок втором году за укрывательство партизан. Парфенов поселился в пустовавшей избушке и чувствовал себя великолепно вдали от людских глаз. Помощник лесничего не любил жить с кем бы то ни было под одной крышей: всегда на виду, себе не принадлежишь.
Утро. Парфенов лежал одетый на топчане и поминутно зевал. Было ему около сорока пяти лет, но выглядел он значительно старше. Большое ленивое тело обрюзгло.
Одутловатое лицо, мешки под глазами, сизо-багровые жилки на носу и щеках красноречиво говорили о пристрастии отшельника к известному зелью. Но и в расплывшихся чертах его угадывалась прежняя красота. Так угадываются очертания берегов реки, со временем обмелевшей и занесенной илом.
В избушке было темновато. Подслеповатые окошки, годами не знавшие воды и мыла, затемненные деревьями, скупо пропускали дневной свет. Тусклый дымный луч солнца освещал батарею пустых бутылок на самодельном столе, груду грязной посуды, окурки вперемежку с игральными картами и осколками разбитого стакана. Огромная печь была завалена рыбачьими сетями, сачками, удочками. Над топчаном висела тульская двустволка, на полке теснились коробки с патронами и порохом. В углу, на рваном полушубке, сидела сибирская лайка — рыжая, с белыми подпалинами, хвост бубликом. Собака смотрела на хозяина умными глазами, поворачивала голову с торчащими ушами то в сторону двери, то к топчану и тихонько скулила.
Парфенов лежал грузно, неподвижно, устремив мутный взгляд в закопченный потолок. Его занимала свисавшая с планки паутина и суетливо сновавший по ней паук. В дверь постучали. Не меняя позы, Парфенов хрипло крикнул:
— Не заперто!
Собака с радостным лаем бросилась к двери.
— Ласка, назад! — грозно крикнул хозяин.
Собака метнулась в угол на овчину, лет ла, положив голову на вытянутые передние лапы, не сводя глаз с двери.
Звякнула щеколда, дверь отворилась, и Парфенов увидел лесничую. Анастасия Васильевна подняла табуретку, мешавшую ей пройти. Парфенов встретил лесничую тяжелым взглядом, медленно поднялся, застегнул ворот несвежей рубашки.
— Доброе утро, Гаврила Семенович! Вы больны?
— Совершенно здоров, — буркнул хозяин, зачесывая пятерней взлохмаченные волосы.
Его лихорадило. Тупая боль в голове туманила сознание, вкус кислой меди во рту раздражал. Вчера с дружком Куренковым хватил через край. Не стесняясь начальницы, Парфенов шарил в шкафчике, вытаскивая из-под топчана бутылки в надежде найти остатки. Но его старания были напрасны. Ласка, виляя хвостом, ходила по пятам хозяина, умильно заглядывала ему в лицо и не обижалась на пинки. Анастасия
