Николай Огнев - Крушение антенны
Понурые дворовые постройки почесали в затылках, сдвинув пушистые, нежные кроличьи шапки на слепые брови окон; утро подумало, помолчало, вгляделось в грязный дворовый снег, в конский неубранный навоз, в глухой, неуклюжий поворот лесной дороги, и вдруг — рывком, отдаваясь в низеньких стенах домиков — прыгая по крышам и разбегаясь куда-то в грустную ткань нагих деревьев — закувыркались слова:
— Да провались вы вместе с вашей антенной, на кой она мне прах, сторожить я ее вам нанялся, едреныть, что ли?! Па-ду-маешь! И-и вылупили в небо кукиш с маслом, и-и думают нивесть что! Ан-тенна! Теле-граф! Штаны бы себе раньше починили, едреныть!
Тогда из слухового окна выдвинулась всклокоченная рафаэлистая голова и визгом надрывным заколотила о пушистые, покорные крыши:
— Да ка-ак ты смеешь по-матерному ругаться, а? Ты знаешь, что за это — расчет, а? Ты пойми, — ведь, здесь — дети! Дети! Дети!
Человек в грязной серой шинели выскочил в ответ из конюшни, поднял голову вверх:
— Вот дак дети! Вот дак дети! Кажного женить пора. Детский до-ом! У Виктора усы в поларшина, девок на кажном шагу прихватывает! Детский до-ом! Ка-лония! Тьфу! — и, вглядевшись в свой плевок, спокойно: — А расчет без месткома не имеете крепостного права. Прошли эти времена.
Слуховое окно с шумом захлопнулось, потом опять открылось, и — зловеще:
— Я созову школьный совет, Стремоухов. Ты так и знай. Управа найдется. По-матерному ругаться нельзя.
— Созывай.
Человек в слуховом окне оглядел окрестности, пробормотал: — "все ж таки, кто сломал антенну", — и, толкаясь головой о балки чердака, полез вниз, в дом. А там уже
в клубах холодного пара громыхала в столовой очередь — за хлебом стучали кружки, надувался пыхтеньем громадный самовар и за обычным:
— С добр-утром!
— Не толкайся.
— Отстань.
— Не пищи.
— А ты не лезь.
— Холодно-то как.
— Добр-утро.
чей-то визгливый голосок в хвосте очереди пропел:
— А Шкраб опя-ать френч разорвал!
Но Шкраб торжественно и не обращая внимания:
— Дети! Кто сломал антенну?!! Кто смел сломать антенну?!!
не получив ответа:
— Антенна сломана и лежит на земле. Стеклянная изоляция, конечно, лопнула. На кой шут учить тогда азбуку Морзе, не понимаю. — Кто ломает антенны? Какая нечистая сила ломает антенны? Это уж вторая сломанная антенна.
Грузно сел за деревянный пропаренный стол, уткнул бородку в руку, услыхал приказ: "локти снять со стола", сдернул локти и ощутил перед собой большую обычную кружку с горячим чаем; большим куском хлеба тюкнули об стол. Тогда, словно вспомнив что-то, поднялся, подошел к другому столу:
— Агния Александровна, опять Стремоухов дерзит. Подействуйте хоть вы на него, бога ради. Сил никаких нет.
Агния Александровна встала, закуталась крепче в потертый платок, вышла наружу. Утро еще не веяло весной, грозилось морозом, метелью. Прошла в дворницкую, там у стола сидел Стремоухов и писал. Смутился, написанное спрятал. Спросила грустно:
— Опять у вас, Иван Петрович, нервы шалят?
В ответ — грубо:
— А какого чччорта он лается?
— Это Леонид Матвеич-то лается! Стыдно вам так говорить.
— Конечно, лается. Будто я у него антенну сломал. Стану я антенны ломать, как же. И без того — делов, делов… не оберешься.
— Вы ему должны простить; ведь, издерганный, нервный человек, всем известно.
— А я не издерганный? А я — не нервный? И потом… да ну его к чччортовой матери!
— Если будете ругаться, я уйду.
— Не буду я ругаться.
— Вы — словно ребенок; с вами и нужно поступать, как с ребенком.
Подошла, погладила по голове.
— Ну, Иван Петрович, ну, Ванюша: извинитесь вы перед ним: ну, что вам стоит?
— Ладно, извинюсь. А жить не буду.
— Куда же… в деревню?
— Хоть в деревню.
— Деревня вам ничего не дает, сами говорили. И потом… С кем вы в деревне в шахматы будете играть; Леонид Матвеич в деревню ходить не будет.
— И леший с ними, с шахматами. Все равно: сказал уйду — и уйду.
В минуте напряженного молчания заколебалась-заискрилась-замучительствовала странная линия; казалось, перешагнешь ее — и нет возврата, все пойдет по-новому, да так, как не шло никогда в мире: широко — вольно — просторно, легко задышит грудь… Но
— Что ж? Вольному воля, Иван Петрович.
— Вольному воля, Агния Алексанна.
Вышла, постояла на крылечке дворницкой, вдохнула крепкий, с морозом, ветер, пошла в дом. Чаепитие кончалось:
— Ты приготовил по математике?
— А я историю не сделала.
— Передай кружку.
— Дежурный, чаю.
— Я думаю, все-таки, что царь Борис играл личность в истории…
— Личность в истории… Роль, роль личности в истории… Дурак!
— Сам тетеря.
— Ба-атюшки! А у меня реферат не кончен. Ну вот, пол-странички не дописала… И совсем забыла.
— Деж-журный, чаааю!
Подошла, нагнулась к лохматой голове:
— Он извинится, только больше служить не будет, уйдет.
Шкраб вскочил:
— А это еще хуже, — кем его заменить? Лучше пусть не извиняется…
Сорвался с места, хотел бежать в дворницкую, да окликнули с дальнего стола:
— Леонид Матвеич, пробуйте радио.
Не понял:
— Какой там радио, когда антенна…
— Антенну водрузили, все в порядке.
— А… в изоляция?
— Изоляция цела.
Подошел поближе, не шутят ли; нет, спина у Коли Черного такая надежная, крепкая; пятнадцать лет парню, а хоть сейчас в солдаты: просмоленая, морская кость, от погибшего на фронте отца-матроса в наследство досталась. Набил полные щеки хлеба, жует-торопится: боится, до звонка не поспеет.
— Почему же… так быстро?
— А разве долго нужно? Позвал Сережку, набили поперечину на запасной шест, я слазил, да и прикрепил. А проволока цела.
А Сережка — напротив, тоже жует словно на перегонки:
— Фик ли копаться… ням-ням-ням… На урок опоздаешь.
Агния Александровна сзади:
— Сережа, сколько раз говорено, чтобы не произносить слова "фик".
— Я и не произношу… ньгам-ньгам-ньгам… я только так сказал…
Но уже с чердака, из слухового окошка, выглянул Шкраб: верно, антенна высилась на ближайшей сосне, гвоздила хмурое, смутное небо, чуть заметно покачиваясь от ветра. Бросился в телефонную; как всегда наедине, любовно погладил самодельный распределитель, надел на ухо подвязанную на веревке телефонную трубку с ненужной разговорной чашкой и тотчас же в трубке запищало, затэнькало, запело:
— Тэээээээ-тэ-тэ-тэ… Пиии-пи-пи… Пи-пи…
Сошел в столовую, там ватажно, с грохотом вставали из-за стола, крикнул в гам:
— Дежурные, к радио! Кто дежурный?
— Коля Черный и Мара.
— Коля Черный и Мара, к аппарату.
— Действует, Леонид Матвеич?
— Работает… Молодцы, ребята.
Первый разговор в телефонной.
Комариным писком:
Вагоны-вагоны… погрузили-погрузили… в Петроград… доставлены в Москву…
Низко, часто, ясно, без хрипа:
Стокгольм-Стокгольм… следите радио… лед начинается у Гохланда… задание не может быть выполнено… комра-комра-комра…
— Коля, что это за слово: комра?
— Не знаю, Марочка.
— Я не Марочка, а Мара. Сколько раз говорила.
— Мара. Успеваешь записывать?
— Кое-что пропускаю.
…ледоколы могут встретить вас не раньше марта тчк… советую в лед не входить, а ждать на якоре в безопасном месте прихода ледоколов… советую слушать — отвечать на вызовы.
— Это пароходы предупреждают.
— А кто предупреждает?
— Не знаю… Должно быть, главнокомандующий. Мара, ты обдумала, что я тогда говорил?
— Ннну… обдумала.
— И что?
— Так себе, ничего.
— Должна сказать.
— Вот. Помнишь… приставал ко мне с дружбой…
— Ну, помню. Дальше.
— А я еще ответила, что дружба обязательно перейдет в более сильное чувство, потому что… между мальчиком и девочкой.
— Ну?
— Ну, и рано. Надо школу кончить. Записывай, пропускаешь.
— Вовсе не рано. Очень ты уж… умная.
— А чего ж глупой-то быть? Я, ведь не маленькая.
Неясно, полухрипло:
Рай-рай-рай-рай…
— Мара, ктой-то рай вызывает, боженьку тревожит. Вот ад, так, небось, никто…
— Не смеши, мешаешь.
Рай-рай… Старайтесь соблюдать осторожность… осторожность… осторожность…
Пролетал над добруджинским пиком циклон — старый седой и лохматый, где-то в южных снегах проводивший каникулы, Вила Злочеста — рупором руки и крикнула что-то циклону. Тот ее подхватил и помчал.
Пролетал над Веной, — стонут предместья голодные Вены; зато с Пратера сотни рук протянулись с бокалами ввысь, в честь Вилы Злочесты.
Летели над грозным когда-то Берлином, — и Берлин затуманился весь испариной нездоровых, голодных людей; а среди испарины — танцы, цветы и огни, словно венчик в цветке из тумана (венчики смерти тоже бывают кладут их на лбы мертвецам).
