Михаил Ребров - За опасной чертой
— Спокойно! До земли еще далеко. Впереди уйма времени…
Это, конечно, в понимании летчика, привыкшего вести счет на секунды. А оно не ждало, это время. Самолет перешел в пикирование и одну за одной терял тысячи метров, с пронзительным свистом врезаясь в упругий воздух.
«Выпустить воздушные тормоза! Не терять головы. Ошибка может быть роковой», — говорил сам себе Мосолов.
Самолет все еще не реагировал на отклонение рулей. Летчик ждал, но не безучастно, не пассивно. Он боролся и верил в победу. Иначе… Он знал, что еще можно покинуть самолет с парашютом. Вот она, ручка катапультной установки! Одно движение — и вслед за сброшенным фонарем пиропатроны «выстрелят» в небо креслом с летчиком. Так что же ты медлишь, Георгий?
Никак не собрать воедино мысли:
«Машина горит… Пожалуй, ее уже не спасти… А если успеть посадить, прежде чем огонь доберется до баков? Но как сажать неуправляемый самолет?..»
На плечи, на все тело наваливается тяжесть перегрузки. Значит, скорость продолжает расти.
«Что же дальше? Что?..»
Теперь уже почти не оставалось времени ни на раздумья, ни на попытки спасти машину. Самолет развил на пикировании колоссальную скорость и пылающим метеором падал на землю.
«Надо катапультироваться, немедленно оставлять обреченную машину!»
Ты опоздал, Георгий. Слишком много думал о машине и слишком мало о себе! За горячим остеклением фонаря с гулом океанского прибоя рвался в клочья тугой воздух. Он безжалостно раздирал и корежил металл обшивки. А тебя он просто раздавит! И все же…
— Покидаю машину!
Это последнее, что услышали из динамика на пункте управления полетами.
Что было дальше? Кажется невероятным, но летчик запомнил все до мельчайших подробностей.
Страшный удар — который уже за несколько последних минут! Это о воздух, спрессованный до гранитной твердости безумной скоростью самолета. Словно в полусне ощутил, как отделилось от него сиденье, рывок раскрывшегося парашюта.
Еще удар — теперь уже о землю. Неведомо как проскочил между острыми верхушками сосен, и они отгородили летчика от мира высокой темной стеной. Белым парусом безжизненно повис на колючих ветках парашют. Ободранный толстыми сучьями и бесполезный сейчас, он сделал доброе дело — доставил человека на землю.
Георгий лежал на спине и смотрел на покачивающиеся под ветром высокие кроны деревьев. Потом попытался приподнять голову, но нестерпимая боль скрутила все тело, выдавила стон.
В сознании мелькнуло: «Жив! Кажется, еще жив! Но что за чертовщина: ни встать, ни пошевельнуться».
Закрыл глаза. Так легче.
«Ждать. Спокойно ждать. За мной придут, обязательно придут».
Это он знал наверняка. Он предупредил, что катапультируется.
Попробовал пошевелить пальцами рук. Не вышло. Нога тоже не подчинилась, а время, казалось, застыло на месте.
— Эй! Эо-о…
Адская боль в голове мешала громко звать на помощь. Но хоть так, тихонько. Ведь его ищут… Надо помочь…
Над головой, в разрывах между шапками сосен виден серо-голубой шатер неба.
Прошел час, второй… Стал накрапывать дождь.
Георгий все так же лежал на земле, неподвижный, с полуприкрытыми темными ресницами глазами. Высотный компенсирующий костюм и «знаменитые» кирзовые сапоги были залиты маслом. На голове и лице запеклась кровь.
Распухшие губы поймали несколько дождевых капель. Только несколько. Как хочется пить! А вокруг ни одной живой души. Никого…
Снова кричать нет сил. Да и кто услышит его в этом дремучем лесу! Здесь только ветер гуляет по верхушкам сосен да скрипят, покачиваясь, их стволы.
Но вот застрекотал вертолет. Громче… совсем рядом. Нет, не заметил… Улетел куда-то.
— Эо, эо!..
Хриплый, неузнаваемый голос приходил откуда-то со стороны. Снова кричал, звал, напрягая последние силы. Никого! Лес, как губка воду, впитывал слабые звуки.
Потом забылся. Сколько пролежал так, неизвестно. И вдруг резкий хруст валежника, топот. Ближе, ближе… Почудилось? Нет, кто-то дышит над ним, что-то кричит.
Георгий приоткрыл глаза. Рядом стоял незнакомый парень.
— Что с тобой, родной? Помочь чем?
Георгий снова попробовал приподняться и снова не смог. Не было ни одной клетки, где бы не отдавалась эта проклятая боль.
— Лежи, лежи… Я все сделаю сам.
— Ладно. Только сначала слушай внимательно, что я скажу, и запоминай. Если что-нибудь со мной случится, позвонишь по телефону, который я сейчас назову, и передашь вот что…
Георгий коротко, слабеющим голосом перечислил все, что он заметил в полете, назвал вероятные причины аварии.
— Понял? Повтори!
Парень сбивчиво, но в целом довольно точно пересказал все, что услышал от летчика.
— Верно. Как тебя зовут-то?
— Александром. Глазов я. Александр Васильевич.
— Саша, значит… А теперь…
Георгий показал глазами на ногу, еле слышно прошептал:
— Сними сапог и перетяни ее чем-нибудь. Только покрепче. Не могу, брат, сам…
Широкий в голенище сапог на этот раз плотно сидел на распухшей ноге. Пришлось стягивать его в несколько приемов. Наконец нога освобождена. Глазов вдруг засуетился, стал стягивать с себя рубаху…
— Да нет! Не то ты делаешь. Зачем рубаху? Режь парашют и стропы тоже.
Потом Георгий попросил снять остатки парашюта с сосны и расстелить на поляне, ближе к центру, чтобы не заслоняли деревья.
— Теперь насыпай рядом хворост и поджигай.
Александр торопливо выполнял распоряжения.
— Спасибо тебе, брат! Большое спасибо! Теперь уже скоро. Найдут обязательно.
Дым, клубясь, уходил вверх. Поднялся до верхушек деревьев. Потом выше. Его заметили. Снова в небе застрекотал вертолет.
«Интересно, кто его пилотирует?»
Такая работа
Томительно и однообразно тянулись дни, недели… Георгий постепенно поправлялся, яснели глаза, на щеках порой проступал румянец. Но временами читали друзья в этих знакомых глазах какую-то затаенную боль, замечали, что невпопад отвечает Георгий на их вопросы, а то и вовсе умолкает, как бы прислушиваясь к своим мыслям.
Друзья тревожились, а врачи не находили никаких нарушений в состоянии организма.
— Излечение идет нормально, — говорили они. — Но его угнетает какая-то мысль. Поговорите с ним по-товарищески, узнайте, кто и чем ему может помочь. Это очень важно и для него и для нас.
Но Георгий молчал…
Как-то в больницу вновь приехал Артем Иванович Микоян. Он сразу обратил внимание на то, что лицо летчика осунулось, побледнело, взгляд стал рассеянным. О чем он думал?
Генеральный конструктор наклонился к изголовью больного.
— Что с вами, Жора? Понимаю: трудно, не с вашим характером отлеживаться. Но что поделать — в жизни всякое бывает. Держитесь, ведь вы человек, рожденный дважды. Подумайте о том, что вам еще надо летать и летать…
Трудно сказать, как Артем Иванович догадался, что Мосолову не хватало именно этих слов? По мере того как крепло, наливалось силой его тело, все чаще задумывался летчик о своей дальнейшей судьбе. Неужели никогда не встретится он вновь с небом, никогда не встанет в один строй со своими друзьями-летчиками?
Правда, они не раз говорили: «Будешь летать!» Но по глазам видел — сами не очень верят! Успокаивают! Да ведь и не было еще такого в практике, чтобы к полетам на сверхзвуковых реактивных самолетах допустили человека, перенесшего хотя бы небольшой ушиб головы. У него же травма на травме, несколько серьезнейших переломов и сердце, которое чуть ли не лежало на ладони хирурга.
А Артем Иванович? Он верит? Пусть даже не очень. Зато безгранично доверяет этому душевному старшему другу и наставнику Георгий.
…Много лет назад Георгий впервые переступил порог опытного конструкторского бюро авиационного завода. Пришел он вместе со своим другом, таким же, как и он, молодым летчиком-испытателем Владимиром Нефедовым. Началось знакомство с отделами и лабораториями. Несколько часов как завороженные ходили по просторным, блистающим чистотой цехам и залам, где люди в белых халатах рассчитывали, конструировали, испытывали на специальных стендах жизненно важные для самолета системы: управления, топливную, воздушную, гидравлическую; проверяли каждый узел, каждую деталь на прочность, упругость, вибрации.
В тот же памятный день состоялась первая встреча молодых испытателей с Генеральным конструктором. Артем Иванович принял их в своем кабинете. Когда вошли, из-за письменного стола поднялся невысокий, средних лет, но уже поседевший человек с доброй, приветливой улыбкой.
Артем Иванович был не один. Он познакомил летчиков с Константином Павловичем Ковалевским и Григорием Александровичем Седовым. Эти два человека — начальник летно-испытательной станции и старший летчик-испытатель завода — оказали в дальнейшем огромное влияние на становление Нефедова и Мосолова как летчиков-испытателей, помогли им понять тот дух самоотверженного творчества, неустанных поисков, озабоченности и беспокойства за судьбы общего дела, который был традицией и осознанной необходимостью для каждого члена этого прославленного конструкторского коллектива. А Григорий Александрович Седов стал для Георгия Мосолова тем эталоном, по которому он сверял не только свое летное мастерство, но и свои гражданские и человеческие качества. В постоянно крепнущей дружбе с этим замечательным летчиком и щедрой души человеком нередко черпал Георгий силы на нелегком пути, который избрал.
