Исаак Гольдберг - Двойное шаманство
— А как парнишка? Облегчало ему?
Но никто не ответил. И в это время к запряженной лошади, возле которой собрались отъезжающие и провожающие их, подбежал сам Овидирь. У тунгуса лицо было растеряно, губы тряслись и он смотрел дико вперед, куда-то помимо людей.
— Овидирь! — крикнул ему Макар Павлыч. — А как парнишка?
Овидирь взглянул на Макара Павлыча мутным взглядом.
— Ушел, — глухо ответил он. — Харги задавили!..
Власий забеспокоился.
— Что ж мы прохлаждаемся? — спросил он Макара Павлыча, словно не слыша ответа Овидиря. — Езжать пора...
— Поедем! — спохватился Макар Павлыч. — Поедем... Прощайте, ребята!
Тунгусы молчали. Они глядели на Овидиря, на Власия. Они искали шамана, который куда-то исчез, как только завидел Овидиря. У тунгусов были встревоженные лица. И они не отвечали на обращение Макара Павлыча.
Но сквозь их толпу протолкнулся молодой тунгус, тот, который спорил о вине, который ходил с русскими людьми по тайге. Он выскочил вперед, к нартам, на которые удобней усаживались Макар Павлыч и Власий. Он с угрозой протянул в их сторону руку и закричал:
— Обманщики! Воры!.. Худое ваше шаманство! Худое!.. ни к чему ваше шаманство! Обманули!
Он кричал по-тунгуски, и Власий, знавший всего несколько тунгуских слов, все-таки понял его превосходно. Власий уцепился за Макара Павлыча и умоляюще зашептал:
— Да погоняй ты, христа ради! Чего стоишь? Гони, ехать надо!..
— Обманули! — продолжал орать тунгус. — И ты, русский шаман, и наш Ковдельги! Оба обманули! Воры!..
Макар Павлыч хлестнул лошадь. — Ты потише! — озлился он, когда лошадь тронулась. — Ты шибко-то не раззоряйся!..
Но тунгус кричал. А остальные молча слушали, молча смотрели вслед уезжавшим гостям.
Власий съежился, закутался с головой в свою теплую шубу. Власий старался ничего не слышать.
10.
В Монастырском о поездке попа и Макара Павлыча к тунгусам узнали не сразу. А когда узнали, то из сельсовета пришли и к попу и к Макару Павлычу с обыском. Искали долго, но нашли мало. Успели оба припрятать где-то пушнину, которую выменяли у тунгусов.
Сельсоветчики огорчились:
— Схоронили значит, пушнину?
— Никакой у меня пушнины не было! — отперся Власий. — Откуда же она может быть?
— Откуда? А у тунгусов разве не наменяли с Макаром?
— Напрасно, напрасно на меня... — бормотал Власий и потуплял глаза.
— Ну, ладно, — сказали ему, — пошлем ваше дело в рик[12]. По закону не имеете права пушнину скупать. По закону поступят с вами.
Власий стал с тревогой ждать, что решит против него рик. Макар Павлыч куда-то скрылся.
Прошло некоторое время и в Монастырское просочилось о том, как Власий молитвой лечил тунгусского мальчика. По деревне весть об этом расползлась изукрашенная и преувеличенная. Из дому в дом пополз рассказ о попе и шамане, которые вперебой лечили мальчишку. Мужики хохотали. Мужики по-своему рассказывали о том, что было у тунгусов.
— Язви их! — хохотали рассказчики, а за ними и слушатели. — Приехал батя в чумы, а там болящий тунгусенок. Ну, батя и стакнись е шаманом. «Давай, грит, вместе вызволять больного! Ты, грит, да я, вот мы оба совместно упремся супротив болезни да и выгоним ее». Ладно. Смекнул шаман, что поп дело говорит, согласился. И принялись они, братцы, за дело совместно! Поп с кадилом да со крестом, а шаман с бубном! Поп молитвы поет, а шаман кричит, кружится! Потеха!..
— У-у! просмешники! — отплевывались богомольные бабы. — Чего придумали! Стыда на вас нету, што ли?!
— Какой тут стыд?! Стыдиться-то надо попу, что он этакую штуку надумал! Па-астырь...
По деревне хохот пошел. Власию и показаться на улицу стыдно было. И попадья, захлестнутая приключившимся, в тревоге за будущее, обжигаясь обидой на насмешки, пилила Власия, его же попрекала:
— Дурные вы с Макаром! Не могли по-хорошему, тишком да ладком все обделать! Вот теперь проходу нет. Хоть из Монастырского совсем уезжай!
— А куды уедешь? — сжимался Власий, и не пробуя оправдываться пред женою. — Везде горько! Везде обида!..
11.
Настал день, когда тунгусы вышли из тайги. Вышел Савелий, вышел Ковдельги, шаман, вышел Овидирь, вышли остальные.
К этому времени сверху, оттуда, где лежали города, где всегда жило начальство, где была шумная и совсем непохожая на таежную, жизнь, приехал врач с фельдшером.
Тунгусы принесли пушнину в кооперацию. В лавке стало шумно и весело. В лавке запахло терпкими запахами невыделанных шкурок, в лавке пошла живая торговля.
Приглядываясь к товарам, прислушиваясь к ценам, щупая ситцы, пробуя на язык муку, тунгусы смущенно переглядывались. Савелий охнул и покачал головой.
— Ты чего? — заметив его смущение, спросил приказчик.
— Ошибся мало-мало, — ответил Савелий.
— Ошибся! — повторил за ним Овидирь.
— В чем же ошибся?
Савелий переглянулся с Овидирием и снова вздохнул.
— Мы, бойе, мало-мало белку сменяли! Худо сменяли!
— Худо! — подтвердил горячо Овидирь. — Молился русский, шаман, молился, а парень умер. Товар плохой дали. Плохой! Мало!
— Ах, ошибся! — сокрушался Савелий.
Приказчик понял в чем дело...
Власия привели в лавку, куда набился народ. Председатель сельсовета, ухмыльнувшись, встретил Власия:
— Плохо торговали, отец духовный!
— Плохо! — вскипели тунгусы. — Шибко плохо!
— Отвечать теперь придется за торговлишку! За беззаконие!
Власий сморщился, словно у него схватило нестерпимой болью зубы:
— Поклеп! Чистейший поклеп!.. Вот как пред истинным...
— Да что уж тут запираться. Вот они, свидетели, налицо! Они врать не станут! Тунгус разве когда врет?
— Не торговал я, — растерянно оправдывался Власий. — С молитвой ездил. Гостинцы повез... Как спокон веку велось...
— Спокон веку! — возмутился председатель, а мужики кругом зашумели угрожающе. — Что <…>[13] ...ша воля обманывать народ!
Оглядываясь смущенно и загнанно, Власий искал от кого-нибудь из окружающих поддержки. Но никто не поддержал его. Даже тунгусы.
Вечером в церкви, которую переделали в клуб, было устроено собрание. На сцене за столом, покрытом красным коленкором, расселся президиум.
В президиуме, смущаясь и робко взглядывая в переполненный полутемный зал, рядом с монастырскими жителями сидели два тунгуса: Овидирь и тот молодой, который в чумах во время приезда туда Власия и Макара Павлыча спорил против пользы водки.
На собрании этом молодой монастырский партиец по-тунгусски делал доклад о современном положении. Тунгусам, когда их звали сюда, сказали проще: им сказали:
— Приходите послушать о новой, о настоящей жизни!
О новой, о настоящей жизни тунгусы слушали внимательно, не перебивая докладчика. Лишь изредка кто-нибудь из них изумленно качал головой и тихо присвистывал. Особенно оживились они, когда докладчик заговорил о болезнях и о том, что лечить их нужно не шаманством, все равно — тунгусским, или русским, а лекарствами, и что вот теперь будут здесь часто бывать врачи и тогда болезней станет совсем мало. Но когда докладчик рассказал, что вот скоро приедет к тунгусам доктор, который будет лечить больных оленей, тунгусы не выдержали.
— Оленей лечить?! — повскакали некоторые с мест. — Оленей?!
Было это так необычно: лечить оленей. Ведь олень не дитя, не человек. Он сам себе в тайге, в тундре найдет помощь, он сам отобьется от харги!
Было это необычно, и тунгусы смотрели на докладчика с недоверием. Но не верить ему нельзя было: так хорошо и правильно говорил он о жизни, которая меняется к лучшему, так хорошо и правильно рассказывал он о том, что было и о том, что будет.
На собрании было весело. Ах, как весело было слушать о том, что приходит новая жизнь!
Овидирь тесно придвинулся к молодому тунгусу, сидевшему рядом с ним за столом:
— Правду они это говорят? — шопотом спросил он.
— Самую настоящую правду! — убежденно ответил сосед. — Здесь обману нет!
Тогда Овидирь засверкал глазами. Он беспокойно и нетерпеливо заерзал на месте. Его подмывало сказать всем этим людям, которые вместе с ним слушали молодого русского, сказать что-то свое, сокровенное. И он дождался. Едва докладчик кончил и председатель спросил, не хочет ли кто-нибудь сказать свое слово, как он вскочил на ноги и закричал:
— Я скажу! Овидирь скажет! Слушайте!
Он сказал свое слово. Оно было сбивчиво, не раз с трудом подыскивал он подходящие слова, не раз не хватало ему слов. Но он сказал все, что хотел, все, что нужно было сказать.
Овидирь сказал:
— Ох, самые маленькие люди тунгусы были. Самые маленькие! Вроде мыши лесной маленькие. И каждый, кто хотел, обижал тунгусов. Шибко обижал!.. Друг — обижал. Начальник — обижал. Шаман — обижал. Все обижали? Почему тунгус самый маленький человек был?..