Евгений Дубровин - Племянник гипнотизера

До начала переэкзаменовки оставалось три часа. Петр Музей лихорадочно листал учебник. Все было вроде бы хорошо знакомо, но иногда в памяти наступали провалы. Такое случалось с ним и раньше от волнения.

Сзади Петру передали записку:

«Приходи в коридор перед кафедрой ботаники. Третий фикус. Очень важно».

Подписи не было. Почерк женский.

Отличник захватил с собой учебник и пошел на кафедру ботаники. Кафедра располагалась на четвертом, самом последнем этаже. Эта часть была самой красивой в институте. Под стеклянной крышей в больших дубовых кадках росли диковинные цветы, было чисто и тихо.

Третий фикус стоял в самом конце коридора. Собственно говоря, это был не фикус в обычном комнатном варианте, а настоящее развесистое дерево, под кроной которого можно было легко спрятаться (что и делали парочки по вечерам).

За фикусом у окна Петр увидел Риту. Та сделала ему знак не разговаривать громко.

– Тебя никто не видел?

– Нет.

– Делю очень плохо. Знаешь, какой вчера был скандал!

– Он что, рехнулся?

– Он нашел в комнате твой блокнот, зажим и решил, что ты – мой любовник! – Рита рассмеялась. На ней было легкое платье с глубоким вырезом на груди. – Хоть бы правда было, не так обидно. Ха-ха-ха!

– Ничего не вижу смешного. Как у вас очутился мой блокнот?

– Нашел на речке один мой знакомый. Мы по нему повторяем формулы. Сильнейший блокнот. Я хотела тебе его отдать, да он куда-то девался. Оказывается, его Свирько стащил. Собирал улики против тебя. Ха-ха-ха! Но блокнот еще куда ни шло, а вот зажим с буквами ПМ… Это значит, ты раздевался. Вот умора! Откуда он взялся, понятия не имею. А я смотрю – целую неделю дуется, фыркает, косится. Но видно, он еще сомневался, а когда застал тебя в своих тапках и халате… Вчера всю ночь скандалил. Бегает с этим дурацким сапогом и скандалит. Он тебя больно ударил?

– Я это дело так не оставлю. Пойду сейчас к ректору.

– Ну и что?

– Он мне «неуд» поставил и бил сапогом. Его за это с работы снимут.

– Жди. Над тобой весь институт будет потешаться – вот и все.

– Отелло чертов!

– Куда там Отелло! Он шпионит за каждым моим шагом. Если он сейчас увидит нас, сапогом ты уже не отделаешься.

Музей оглянулся. Коридор был пуст.

– Что же мне делать?

– Стать моим любовником. Это единственный выход. Ха-ха-ха! Хоть не зря страдать будешь. Он теперь от тебя не отстанет до самой смерти.

– Он мне поставил «неуд».

– Вчера он сказал, что аспирантуры тебе не видать, как своих ушей.

– Вот гад!

– Но! Но! Не забывай. Все-таки он мой муж.

– Если и сейчас он мне поставит «неуд», я пойду к ректору и все расскажу.

– Да брось ты! Подумаешь – «неуд»! Давай я тебя поцелую, и махнем в кино!

– У тебя вечно на уме одни шуточки…

– Нет, серьезно! Теперь все равно тебе никто не поверит, что мы не целуемся. – Рита быстро обняла за шею Музея и поцеловала отличника в щеку. Петр вырвался и побежал. В конце коридора он перешел на шаг и оглянулся. Рита смеялась, очень довольная.

– Я буду в читалке до пяти! – крикнула она.

В приемной ректора было очень тихо. По ковру от шкафа к шкафу бесшумно скользила секретарша, бесшумно перемещалась в огромных, почти до потолка, часах плоская золотая тарелка маятника. Двойные, обитые черной кожей двери не пропускали из коридора ни звука, хотя там вовсю бушевал перерыв. И только из крошечной, расположенной очень высоко форточки доносилось чириканье воробья. У Петра было такое ощущение, будто он нырнул с шумного берега в глубокий стоячий омут.

Приемный день у ректора был лишь послезавтра, и в списке значилось уже девятнадцать человек, но у Петра Музея был такой жалкий, растерянный вид, что секретарша внимательно посмотрела на него, сходила к ректору и сказала, что ректор примет его сегодня, но не раньше, чем через час.

Весь этот час Петр просидел на краешке глубокого кожаного кресла, одного из десяти стоявших в ряд напротив двери в кабинет. Время от времени в приемную заходили люди, шептались с секретаршей, некоторые уходили, а некоторые садились в кресла и утопали в них по самый затылок.

Петр Музей заготовил страстную речь. Он решил во всех подробностях рассказать ректору об этой некрасивой и несправедливой истории, о моральном облике декана, который мстит лишь по одному подозрению, о том, что он только что второй раз сдавал «Механизацию» и второй раз Свирько поставил ему «неуд». Конечно, он отвечал неважно, об этом надо сказать честно, но нельзя отвечать хорошо, когда знаешь, что экзаменатор радуется каждому твоему промаху и придирается к каждому слову. Но все же твердый «уд» он заработал. Пусть ректор назначит ему третью переэкзаменовку в присутствии комиссии, и тогда все увидят подлость декана. Один на один он больше сдавать не намерен.

Над дверью тихо звякнуло, словно кто-то слегка дотронулся карандашом до колокольчика, и секретарша проскользнула в дверь. Маленькая, седенькая, она в этот момент очень походила на мышку, убежавшую в норку по своим делам.

– Пожалуйста…

Дверь мягко отворилась, потом неслышно закрылась, потом отворилась вторая дверь, и Петр Музей очутился в длинном огромном помещении. Здесь было еще тише, чем в приемной. В дальнем конце отличник увидел маленький полированный стол и маленького седенького старичка, очень похожего на секретаршу, словно это были брат и сестра.

– Проходите, молодой человек.

От дверей до стола тянулась зеленая ковровая дорожка. Петр пошел по ней, стараясь идти непринужденно, но ноги его невольно печатали шаг, как на параде.

– Садитесь. Я вас слушаю.

Первая фраза у Петра была заготовлена такая: «Вчера декан Свирько избил меня сапогом». Чтобы ошеломить ректора и заставить его слушать.

– Вчера… понимаете… – начал Музей, но тут на белом телефонном аппарате запрыгал красный язычок пламени и послышалось низкое глухое гудение.

– Да… Да, просил… Нет? Тогда соедините, пожалуйста, с замминистра. Никанор Алексеевич? Читов. Да. По поводу. Да. В том же самом положении. По крайней мере миллион. Меньше не стоит и мараться. Нет, нет… Я это дело не брошу. Если на следующий год не включите в смету… Войдем в ЦК… Да… Это мое последнее слово.

Ректор положил трубку и несколько секунд отрешенно смотрел на Музея.

– Так я вас слушаю…

– Вчера декан Свирько… сапогом, – забормотал Петр И вдруг понял всю нелепость этой фразы здесь, в этом кабинете…

– Что?

– Моя фамилия Музей… я отличник… Вернее, был им… – Петр попытался улыбнуться. – Мне уже два раза доцент Свирько ставит «неуд»… по-моему, не справедливо…

– Кто?

– Доцент Свирько… по «Механизации животноводческих ферм»… Я бы хотел в присутствии комиссии… Я всегда учился только на «отлично»… Я сам вырос в селе и люблю механизацию ферм. – Музей и сам не знал, зачем сказал последнюю фразу.

Ректор снял трубку, нажал белый клавиш.

– Соедините с доцентом Свирько.

Минута прошла в молчании. Ректор подписывал какие-то бумаги.

– По-моему, он меня в чем-то подозревает…

Запрыгал огонек.

– Да… Вы один принимаете экзамен? Я же вас просил, Дмитрий Дмитриевич… И был приказ. Разве трудно взять преподавателя с кафедры? Это всегда приводит к жалобам. Кто, кто… За эту неделю в институте уже третий случай. Ваша фамилия?

– Музей.

– Музей… Возьмите преподавателя… Это меня не касается… Любит, не любит девушек… На то он и молодой, чтобы любить… Лишь бы знал предмет… Так вот… да… послушайте, что я вам говорю… Возьмите преподавателя с кафедры… ну лаборанта… пожалуйста… и примите у него третий раз. Да. Вот так.

Ректор положил трубку.

– У вас все?

– Все, – пробормотал Петр. – Спасибо. До свиданья.

– До свиданья. И не увлекайтесь девушками в экзаменационный период.

– Вот гад, – бормотал Петр, идя домой, – наклепал… девушками увлекаюсь… Какой негодяй… на все идет… Теперь он меня съест с потрохами. Напрасно я, наверно, пошел к ректору…

По дороге в общежитие Петр остыл и окончательно пал духом. Безусловно, визит к ректору был ошибкой. Если раньше еще как-то можно было доказать, что он не любовник, то теперь Свирько будет мстить с удвоенной энергией. Возьмет на экзамен своего человека, придерется к чепухе, поставит третий раз «неуд», и тогда уж ничем не докажешь. Плакала стипендия… да и вообще…

От горьких мыслей у Петра на душе стало так скверно, как никогда еще не было в жизни.

II

Рано утром в одной из комнат общежития раздалось рычание. Дверь распахнулась, и на пороге возникло странное существо. Это существо нельзя было назвать человеком, даже очень диким человеком. Скорее всего это была горилла, притом с недобрыми намерениями, так как в руках она держала опасную бритву.

Худой первокурсник, «салага», бежавший из кухни с дымящейся кастрюлей, налетел на волосатое чудовище, глянул и оцепенел, словно кролик, наткнувшийся на удава. Горилла издала рык, схватила лапой свою жертву за шиворот и встряхнула ее. Затем она понюхала кастрюлю. Запах, видно, понравился обезьяне, так как она довольно заурчала, вырвала посуду из рук первокурсника и быстро расправилась с ее содержимым.