Павел Лукницкий - Избранное
Дома вода уже закипает. Ниссо бросает в котел всю добычу и, сняв себя холодную рубашку, сидя голая у огня, протягивает к нему то руки, то ноги. Понемногу тепло наполняет ее, и она перестает дрожать.
Трава варится долго. Ниссо беспечно глядит в котел, но голод уже сводит ей рот. Она зевает от голода и помешивает варево большой деревянной ложкой. Меджид и Зайбо забыли игры. Не утерпев, Меджид пытается залезть в котел пальцем, но Ниссо звонко шлепает его, и он, отдернув руку, как ни в чем не бывало продолжает глядеть на закруженную кипящей водой траву.
Наконец похлебка готова. Надо бы гасить огонь — ведь каждый кусочек сухого навоза на счету, но Ниссо медлит: так хорошо течет от огня теплый воздух! Он отгоняет мороз, проникающий сквозь щели между камнями, из которых сложены стены жилища.
Ниссо сует Зайбо деревянную ложку.
— Ешь!
Зайбо двумя ручонками ворочает ложку в котле, стараясь выудить как можно больше вареной травы.
— Скорее! — говорит Ниссо, и Зайбо ест, обжигаясь.
Ниссо передает ложку Меджиду, ждет своей очереди. Ветер дует сквозь стены, холодит голую спину Ниссо, но грудь ее раскраснелась от жары. Пятилетняя Зайбо в куске козьей шкуры, обвязанной вокруг ее тельца шерстяной веревкой, похожа на маленькую обезьянку. Меджид с ногами увяз в лохмотьях, когда-то бывших холстом. Ложка ходит из рук в руки, все едят жадно и молча, детские животы надуваются: трава съедена, но горячей потемневшей воды еще много.
Дом Тура-Мо ничем не отличается от других домов маленького селения. Вдоль грубо сложенных каменных стен тянутся широкие нары из глины. Нары разбиты на отдельные части поперечными перегородками. В углах жилища они образуют клетушки. Раньше, когда Тура-Мо жила лучше, в клетушках зимой ягнились овцы, хранились мука, сено, солома; выше — на поперечных полках стояли деревянные чашки с кислым молоком, козьим сыром, просяными лепешками. Теперь эти клетушки пусты — у Тура-Мо нет даже одеяла, и ночью укрыться нечем.
У самого входа, налево от него, — загородка: корова Тура-Мо еще жива, но страшно отощала, ее давно кормят только сухими листьями тутовника, выпрошенными в долг у Барад-бека. Если он откажется дать еще, то корову придется зарезать на мясо, а Тура-Мо скорее позволит отрезать себе руку, чем лишится коровы. Ниссо дружит с коровой. Ниссо чаще всего спит вместе с ней, свернувшись клубочком, прижавшись к ее теплому боку. Меджид и Зайбо по ночам прижимаются к Тура-Мо; прикрытая двумя джутовыми мешками, она спит прямо на нарах, у самого очага, хранящего ночью остатки тепла. Для Ниссо места здесь нет. Ну и пусть: спать с коровой гораздо спокойнее, корова привыкла к Ниссо — не придавит ее, не ударит. Ее зовут Голубые Рога, но рога у нее вовсе не голубые и очень маленькие, она черная, лоб белый. Ниссо знает, что Голубые Рога — очень доброе и нежное животное, не однажды бывало — Ниссо просыпалась оттого, что Голубые Рога лизала ее лицо своим шершавым языком. Ниссо любит корову и, пожалуй, больше никого на свете не любит. И сегодня Ниссо тоже оставила ей два пучка добытой под снегом травы, — вот сейчас, как только кончит есть похлебку, отнесет эти два пучка корове, приляжет с ней рядом и будет слушать урчание ее впалого живота и скрип плоских, стертых зубов…
Ниссо тушит огонь очага круглым камнем. Едкий дым растекается по всему жилищу. Меджид и Зайбо, свернувшись, как котята, уже заснули. Ниссо оттаскивает их в сторону, чтобы во сне они не свалились в очаг, берет свое горячее, но все еще сырое платье, пучки травы, лежавшие под ним, и направляется к загородке, за которой ее ждет Голубые Рога.
Но в жилище входит необычайно веселая Тура-Мо. Ее длинная белая рубаха, под которой только штаны, запорошена снегом, ее косы растрепаны, на конце правой привязной косы болтается большой ключ от кладовки, от той кладовки, в которой — Ниссо это знает наверное — давно уже ничего нет. Смуглое лицо тетки, большие темные глаза ее не такие, как всегда: Тура-Мо улыбается. Это удивительно, что Тура-Мо улыбается. Ниссо не помнит, чтобы тетка улыбалась. Странные глаза у тетки сейчас: смеющиеся, острые и блестящие. Ниссо старается прошмыгнуть за перегородку, но Тура-Мо толчком возвращает девочку к очагу. Ниссо молча садится, потупив взор и прикрывая платьем пучки травы, приготовленной для коровы. Но Тура-Мо как будто не обращает на Ниссо никакого внимания: отвернулась, закинула ладони под косы, полузакрыла глаза, расхаживает вдоль и поперек жилища. Ниссо искоса наблюдает за непонятным поведением тетки. Обычно Тура-Мо придет, сядет у очага, даст Меджиду или Ниссо подзатыльника или, напротив, приласкает Зайбо, начнет есть молча и о чем-то задумавшись, потом долго, сомкнув губы, сидит без движения — всегда мрачная, всегда недоступная.
Сегодня с ней что-то особенное: ходит, будто танцует, и шаг у нее легкий, глядит в потолок, улыбается. Ниссо наблюдает за ней и думает: не убежать ли к корове? — но боится обратить на себя внимание тетки, — лучше не шевелиться пока!
Тура-Мо вдруг начинает петь, — без всяких слов, только тянет на все лады одно протяжное: «А-а-а…» Поет и ходит, как сумасшедшая. Ходит все быстрее и быстрее, приплясывает, и косы ее развеваются, рубаха зыблется волнами по ее тощему гибкому телу. Никогда не пела так тетка, и Ниссо уже не на шутку страшно. Что будет дальше?
Разом умолкнув, Тура-Мо садится на нары рядом с Ниссо. Лицо Тура-Мо весело и возбужденно. Сунув руку за пазуху, она протягивает Ниссо что-то розовое:
— На, глупая, ешь!
В пальцах Тура-Мо кусочек розовой каменной соли — лакомство, невиданное давно. Ниссо опасливо глядит на кусочек, не решаясь принять его.
— Ешь, — смеясь, повторяет Тура-Мо и сует соль прямо в рот Ниссо.
Ниссо чувствует во рту приятный вкус тающей соли, но все еще боится, ласка тетки так необычна, что страх одолевает Ниссо все больше.
Тура-Мо, охватив руками Ниссо, начинает покачиваться вместе с нею из стороны в сторону. Опять прикрывает глаза, опять тянет сквозь зубы: «А-а-а… а-а-а!…» Ниссо дрожит. Тура-Мо покачивается, но все тише, тише. Замолкает. Руки ее слабеют. Ниссо, думая, что тетка заснула, осторожно старается освободиться из ее рук.
Но Тура-Мо вдруг открывает глаза, глядит на Ниссо иначе — холодно, жестко, так, как глядит всегда, и грубо отстраняет девочку. Ниссо отскакивает от очага.
— Ты куда? — кричит Тура-Мо, и Ниссо разом останавливается. И уже обычным, раздраженным тоном тетка начинает: — Похлебку варила? Где огонь? Почему в котле одна только вода? Весь день тут торчала, лентяйка?
Ниссо, голая, как изваяние, стоит, опустив лицо. В руках ее платье, в котором завернуты два пучка травы.
— Отвечай!
— Варила, — тихо отвечает Ниссо.
— Значит, сама наелась, а мне не нужно? А я, что же, по твоей доброте должна быть голодной? Это что у тебя в руках? Почему не сварила?
— Голубые Рога…
— Вот как! — впадает в ярость Тура-Мо. — О корове ты думаешь, на тетку тебе наплевать?! Или я тебя, проклятую, даром держу у себя, кормлю, одеваю? Неблагодарная дрянь! Выгоню вот на снег, ищи себе жилье в волчьих берлогах! Иди теперь за огнем, а это давай сюда!
И, вырвав у Ниссо траву, Тура-Мо злобно швырнула ее в котел. Ниссо, сжав губы, без звука двинулась к выходу. Выскользнула на морозный ветер, надела на себя платье и медленно пошла к соседу — просить углей.
Ночью, когда, прижавшись к шерстистой шкуре коровы, Ниссо спала, ее разбудило какое-то всхлипывание. Ниссо прислушалась. В темноте громко плакала тетка. Умолкала и начинала всхлипывать снова. Потом раздался пронзительный, испуганный плач Зайбо. Тетка умолкла и, что-то бормоча, стала успокаивать дочку. Голубые Рога повернула голову, ткнулась мокрой мордой в колени Ниссо и вздохнула протяжно, длинным коровьим вздохом, обдав Ниссо струей горячего воздуха. Ниссо еще теснее прижалась к корове и, глядя в темноту, стала раздумывать о том, что могло быть причиной недавнего странного веселья тетки и почему она плакала сейчас, ночью? Ветер посвистывал в щелях между камнями так, будто в нем кружились демоны гор.
4
— Пойду я, — говорит Бондай-Шо. — Со мной пойдешь?
— Не пойду. Надо камни убрать. Работать надо…
Вокруг губ Тура-Мо сухая, горькая складка. Ее не было в прошлом году.
— Кому нужен твой патук? Ноги кривыми станут. Идем со мной лучше.
— Не пойду. Пусть кривые — зато не умру.
— Тебе весело жить надо, а ты не идешь. Я пойду.
— Иди. Принесешь?
— Принесу.
И Бондай-Шо ушел. Рваный халат на голом теле, двуструнка в руках, за плечами пустой козий мешок. Без мешка не переправиться через реку, а переправляться надо во многих местах. Ушел.
Вот спускается по тропе: широкие плечи, бритая голова.
Вот коричневая фигурка далеко внизу, у реки, возится, надувает плавательный мешок.
Вот поднял халат на плечи, взял мешок под живот — и в воду. Лег на него и черной точкой понесся в блистающей пене течения: взмахивает рукой и ногами.
