Сергей Сергеев-Ценский - Том 3. Произведения 1927-1936
Семен, заложивши патроны, все еще стоял, но сказавши:
— Это — желтобрюх… Здоровый… Я таких не видал! — тоже сел.
— Смотри! — радостно выкрикнул подпасок и, выхватив скворца из рук старого чабана, подбросил его несколько раз, как мяч, в виду полоза и бросил в сторону от стада.
Скворец, должно быть, ушибся, потому что лежал не шевелясь, темным комочком, а полоз повернул в его сторону голову и оживился вдруг чрезвычайно. Он торчком поставил хвост и стал водить им, точь-в-точь как кошка, а когда скворец очнулся, наконец, и запрыгал, трепеща голыми крылышками, полоз бросился за ним, как раскрученная пружина.
— Ужли ж догонит? — вскрикнул Петр.
— О-о!.. Он догонит! — засиял молодой чабан, а старый только качнул головой, не открывая рта.
Скворец прыгал, полоз вился за ним, и Петр видел, что он нагоняет. Скворец кинулся было вбок, но все длинное толстое тело полоза ринулось вдруг в ту же сторону, подбросилось будто в воздухе и остановилось.
— Готово! — сверкнул молодой чабан, а старый добавил:
— Сичас… он-о… кушай будет! — и дотронулся дружелюбно пальцем до Петрова колена.
— Смотри ты, что делается! — обернулся Петр к Семену, но тот отозвался снисходительно:
— Тебе никак это в диковинку, а я к этому сызмальства привык… Сколько я их перевидал, — тёмно!.. У нас же под Борисоглебском там леса да болота… Гадов этих до черта!
— Ну-у?
— Вот-те и гну!.. Ты думаешь, он его чем, шпака?.. Хвостом своим убил… А ты, небось, и сейчас смотрел — ничего не видал.
— Хво-стом?
— То-то и да, что глядеть не можешь.
— Это, должно, от известки я так.
— Одну с тобой известку-то месим.
— Ты ее давно ли начал месить?.. А я ее уж сорок лет мешу!.. И в плену года четыре был, и то ею все займался.
— А ты где же в плен попал?.. Я думал, ты и не служил…
— Неделю мы с тобой вместях работаем, а об себе не говорили… Попал я, значит, в Горлице…
— Знаю я Горлицу… Там наших много попало…
— Ну, вот… Горлица эта… Снарядов у нас нема, патронов нема, а он по нас лупит, немец, а он чешет!.. Так что нас от роты цельной человек пятнадцать, не более, осталось… «Что теперь делать?..» — у фитьфебеля спрашиваем — я да земляк мой, тоже белгородский, — мы оповсегда вместе держались… «А я почем знаю?» — говорит. — «А ротный игде наш?» — «А ротный вон в доме бетонном, знаки подает». (А это он затем знаки нам, чтоб за патронами мы в лезерв бежали.) Я своему товарищу: «Побегим, говорю, все одно смерть!..» Вот, бегим, и еще за нами трое подались… Слышим: «О-ой!..» сзаду — один… Другой: «О-ой!..» Третий… Этих всех троих свалило… По земле катаются, — конец им… Я свому кричу: «Бегим в дом бетонный!..» И ведь вот, скажи ты, — добежали, ничего… Ни одна пуля решительная ни его, ни меня не задела, как все одно мы заговоренные какие… Добегли, — и даже ротный нас похвалил… Глядим, и фитьфебель сюды приполз… Так человек там собралось… ну, одним словом, десятка полтора опять… Говорим ротному: «А дальше что будем делать?» — «Надо, говорит, до лезерву бежать, — концов, выходов больше нету…» — «Тогда, говорим, когда такое дело, давай бежать будем!..» Он это в бинокль посмотрел, перекрестился… «Ребята, за мной!..» Бегим мы, а по нас снаряд пустили… Ротный с фитьфебелем поперед бежали, глядим мы, — от фитьфебеля куда рука, куда нога, — и ротный упал… Я такое дело вижу: «Ребята! — кричу. — Назад… В дом в бетонный!..» Добегаем опять до дому того, — я свово земляка гляжу, жив ли? Жи-вой!.. Еще там человек коло пятнадцати скопилось…
— Что же у тебя все пятнадцать да полтора десятка, — как неразменный рупь!.. Скольких-то убило же? — перебил Семен.
Старый чабан покачал головою и губами пожевал, а Петр подумал, почему это могло выйти, и объяснил:
— Какие убитые были, какие новые набежали… На войне та-ак!.. Вот видим — немцы бегут, штыки держут, — колоть нас!.. Мы счас винтовки на пол, руки кверху — сдаемся! — кричим… Трое немцев к нам забежали, — одного оставили, двое подались дальше… Вот один этот-то, немец, толстый из себя, — посмотрел нас округ, — а глаза мутные, и пот с него капает, утерся рукавом и счас такую бутылочку черную из сумки вынимает, — пьет… Отпил, — а я к нему всех ближе стою, — мне протягивает: «На, грит, глотни!» По-русски, ей-богу! Глотнул, а это ром!.. «Вот, говорю, спасибо вам!..» А он мне: «Ваше дело теперь оконченное: отвоевались… А меня вот еще раз двадцать убить могут…» Ей-богу, так и сказал!.. Достал опять сухарь, мне дает… Я его — с жадностью, потому дня три тогда мы не емши…
— А ты вот, небось, на войне не был? — спросил Семен чабана.
— Я?.. Не-е, — заболтал чабан головой.
— То-то и видно… Потому и барашки тебе жалко…
— Ну, хорошо, — продолжал Петр, увлекшись. — Повел он нас всех потом один на поезд… Через два дня мы уж в Вене ихней были… До чего же там народ добрый, страсть!.. Всего нам надавали!.. Так, публика разная, — деньги суют, пирожные… Кокарды наши им интересны были… «Продай, — говорят, — русский, кокарду!» Так на кокарды свои, на то на се мы день и прожили… А уж на второй день нам обед дали — кашу ячную… «Давай, русские, котелки! — кашевары кричат. — Подходи ширингой!..» А у меня котелка и нет совсем!.. Вот мине досада: десь загубил, когда бежал!.. Я вижу тут на плотуваре коробка картонная валяется, — схватил ее да за кашей!.. Сме-ется немец!.. И полну коробку мне наложил, а она, коробка-то, спроти котелка вдвое!.. Ничего, народ дюже хороший… А как стали потом вызывать, кто по бетону может работать, — я, конечно, земляка свово толкаю белгородского: «Ты, будто, тоже по бетону знаешь, — так и говори!» Потом я до них: «Вот, — говорю, — я да земляк мой — оба мы бетонщики…» «Вот, — говорят, — отличное дело: как хорошо будете работать, мы вам по полтиннику в день, окромя харчей»… — И сколько я потом у них в плену был, все я по бетону с товарищем работал и никакого горя мы не знали… И товарища свово этому делу обучил, — ему теперь на его век хлеба кусок…
— Гляди!.. Слушать пришел! — озарился весь молодой чабан и вытянул палец.
Оглянулся Петр, — не дальше, как в аршине от него, укладывался клубком подползший полоз.
— Стало быть, шпака уж он спроворил?
И отодвинулся чуть от него Петр, добавил:
— Вот вы, чабаны, конечно, до него привычные, а мне все ка-быть гребостно!.. Мне один наш на фронте, — только он из Сибири был сам — такую штуку про змеев рассказал, что я, брат, теперь к ним… с опаской!.. Купил будто мужик двух коров, — за рога их связал, чтоб шли в ногу, — домой ведет… А вести далеко, через горы… Сибирь, — уж известно: там ничего близкого нет. Сто верст если друг от друга, — говорят: соседи… Ведет между камней таких, — не хуже этого вот, — смотрит, колеса будто в стороне рассыпаны, только, стало быть, ободья очень толсты, каких и не бывает… Ну, известно, раз колеса такие, ему, мужику, интерес… Подходит поближе, — бра-ат! — подымается на него головища змеиная, — с медведя ростом голова одна! Ахнул, да бежать… Коров кинул на произвол: своя жизнь дороже… Добежал так до селения, — лица нет на нем… Так и так: обсказал, чего с ним вышло. «Мы, там говорят, давно слышим и сами замечаем… Собирайся какие охотники!..» Человек десять собралось, — медвежатники все, — на то место, а мужик их ведет… Пришли, видят, — одна корова бегает — мычит… Эта, стало быть, жива осталась, только вроде бы с ума сошла, а уж зато дру-гу-ю — всю дотла высосал, — только голову с рогами вострыми кинул… Глядит, и его замечают, — на камнях растянулся… Как не врал, — говорил: сажень двадцать долины!.. Спит, нажрамшись… не хуже этого вот… Ну, хорошо… Вот один нацелился медвежатник ему пулею в голову, — раз!.. И от этого он проснулся, — змей, — головищу свою поднял, да как раззявит пасть, — все от него ходу!.. Ну, он уж не польстился на малость, — сыт был.
— Сочи-не-ние! — качнул головой Семен. — Что ужи коров доют, это я сам видал сколько раз, а уж чтобы змеи такие водились… Что же это, удав, что ли, какой был?
— Ну, а я же почем знаю?
— Сказки!.. Я со змеями вырос!.. Со змеями в руках да в карманах… Ты мне не толкуй!.. Конечно, маленькие ужата, например, они очень вонючие, — ну, в детском возрасте нам абы что, только бы живые… Наберешь их в карманы, да по двору и пустишь… Они и растут, как все равно скот домашний… Ты кашу с молоком ешь, а он тебе уж на спину залез да с плеча голову свою в тарелку. Его, конечно, ложкой по лбу… Он покачается-покачается, да с другого плеча в молоко… До чего молоко любят, — страсть!.. Приходилось потом ежей в дом приносить, чтоб их известь, а то корову испортили: обовьются около ноги задней да за дойку, и ну сосать!.. Куда бабе любой так выдоить, как они доют!.. Ну, ежи, конечно, за одну неделю их перевели…
— Почему же они до молока такие ласые? В лесу же того молока нема, откуда ж они про молоко знают? — очень удивился Петр и добавил чабану: — А этот черт твоих коз не доит?
