Олег Грудинин - Комсомольский патруль
Болтов, забившись в угол, разговаривал за одним из столов с какими-то подозрительного вида парнями.
— Ну, идите быстро, — сказал он им при моем появлении, — я вас отпускаю.
Не удосужившись даже поинтересоваться, кто они такие, я налетел на него:
— Ты во что превратил штаб? Что здесь творится? Где остальные члены штаба? А ну, выгоняй отсюда всех! Всех без исключения. Безобразие! Так совершенно невозможно работать!
Посмотрев на часы, я ужаснулся.
— Черт, что делается, скоро рейд кончать, а вы... Выгоняй всех!
Болтов пожал плечами.
— Как всех, и задержанных?
— Нет, задержанные пусть все сядут вон в тот угол, мы с ними разберемся быстро.
Скоро работа пошла как по маслу: задержанные подходили к столу, за которым сидели члены штаба, я приказывал записывать анкетные данные — имя, отчество, фамилию, год рождения, грозил наказанием, говорил два-три укоризненных слова и отправлял на выход. После каждого такого «разговора» я с победоносным видом поглядывал на членов штаба, довольный своей четкостью и умением организовать дисциплину.
Лица ребят все более скучнели, но я не задумывался над этим, поминутно поглядывая на часы. Меня поджимало время. Ведь мы решили окончить рейд ровно в половине второго ночи. Кроме того, мне очень хотелось домой, так, как, пожалуй, никогда в жизни. Очень уж много за этот вечер навалилось на меня впечатлений. Я отупел.
Когда, наконец, последний задержанный вышел из штаба, я довольно потер руки.
— Ну вот, а вы говорили: «Главное — организация». Эх, и отдохнем же мы сейчас! Ну, что замолчали?
Выбранная в члены штаба Нина Корнилова, комсорг фабрики «Искра», худенькая девушка с косичками, медленно встала.
— Ты, — сказала она, — ты...
И тут лицо ее сильно побледнело. Оторопев, я откинулся на спинку стула.
— Ты что? Ребята, что с ней?!
И вдруг с полной ясностью я понял, что натворил. На меня в упор смотрели злые глаза ребят.
— Мы не бюрократы, — тихо сказал за всех член пленума райкома, а теперь тоже член штаба Костя Лепилин. — Если будешь так работать, Ракитин, лучше уйди. Болтов сорвал рейд. Но ты еще хуже Болтова. Ты — «вершитель судеб».
Не глядя на меня, члены штаба стали молча одеваться. Мы с Болтовым не пошевелились.
— Потолкуйте тут, — уже более мягко сказал с порога Лепилин, — обсудите вдвоем. Начальник и заместитель. С людьми, Ракитин, надо говорить не тебе одному и не анкетными фразами. Хотя ты и прав — дисциплина нужна.
С этими словами он вышел. Усталость мою как рукой сняло.
— Ну, давай знакомиться, — с горечью сказал я Болтову. — Наломали мы с тобой дров. И ты и я. Никогда я не был бюрократом, а вот тут приключилось. Наверно, не могу я быть начальником штаба, с чего это секретари такое придумали.
Болтов смолчал, и мне ничего не оставалось, как продолжать:
— Я хочу лучше, а выходит вон как. Весь рейд кувырком. Учиться нам надо, заместитель. Ну ладно, рассказывай, кто ты, потом я расскажу о себе. Нам ведь с тобой немалые дела делать, а мы, считай, совсем не знакомы.
Было уже далеко за полночь, когда Болтов закончил свою биографию. Странно, но я по ней не сумел составить себе ясного представления о нем. То ли в этом были повинны его бесконечные отступления, подробности взаимоотношений с людьми, совершенно не имеющими никакого касательства к основным этапам его жизни, то ли его манера вставлять в разговор псевдогазетные фразы вроде: «Этот волнующий случай из жизни...» или: «В условиях социалистического общественного строя мой отец...» Не знаю, но я его в этот вечер совсем не понял.
Получалось так, что, с одной стороны, его родители были очень хорошими людьми и даже, как он сказал, «партия и правительство не раз отмечали заслуги моего отца в деле коммунистического строительства», а с другой стороны, и с отцом и с матерью он не хочет иметь ничего общего, так как оба они люди, по его словам, ограниченные, не умеющие самостоятельно думать и живущие по прописным законам, ни на шаг не отклоняясь от нормы. Например, отец любит выпить, но выпивает лишь по праздникам, а в будни — ни-ни, потому что «инженеру это не к лицу». А мать раз в месяц приглашает к себе всех родственников, потому что «так у людей положено».
— Терпеть не могу, — сказал Болтов, — эту укатанную, размеренную инженерскую жизнь. У отца даже научное изобретение, он твердит о нем ежедневно, тянет вот уж пять лет, и не потому, что не может приступить к его реализации (тут и последовала фраза о партии и правительстве), а потому, что надо сначала проверить все мелочи в подготовке, «так, видите ли, положено».
Болтов криво усмехнулся, хрустнул пальцами.
— Отцу недавно предлагали большой пост, но он отказался потому, что не стал еще ведущим инженером группы, не был кем-то еще и не хочет перескочить через две должности прямо на главного.
Сам Кирилл, по его словам, уже несколько раз начинал учиться, пытался окончить институт экстерном, но ничего не получилось.
— Теперь, — сказал он, — я поступил в техникум прямо на третий курс и, окончив его побыстрее, поступлю на третий курс института. Я сумею, а стране нужны молодые специалисты.
Товарищи у него были всю жизнь хорошие, смелые, люди полета, как сам он выразился. Он назвал две-три нашумевших в спортивном мире фамилии, каждый раз прибавляя, что это его друг детства, потом назвал имя одного довольно известного молодого киносценариста, но тут же признался, что встречается теперь только с одним из спортсменов, потому что остальные «подзазнались» и, изменив своим прежним принципам, превратились в людей, которые на студенческом языке называются «зубрилами».
— Тянутся, как клячи в гору, — Болтов пренебрежительно махнул рукой, — выжимают из последних сил, да еще посматривают свысока, дескать, вот мы — люди. Нет, талант летает, талант парит, а усидчиво сидят одни недотепы. Сидят всю жизнь, да ничего не высиживают, кроме мозолей.
И опять меня подвела усталость. Я был не согласен с Болтовым, но смолчал. «Может быть, он действительно правдоискатель, — пришла на ум соглашательская мыслишка. — Может быть, он действительно смелый парень».
Лишь через некоторое время я усвоил на всю жизнь, что такие люди, как Болтов, не что иное, как еще одна разновидность искателей легкой жизни, анархиствующие одиночки, любые красивые рассуждения которых основаны на пустоте. А там, где фундаментом служит пустота, там всегда неизбежен провал.
Рассказывать Болтову о себе мне почему-то совсем расхотелось.
«Путаный он, — решил я, — не поймем мы, пожалуй, друг друга. До чего же плохой сегодня вечер!»
В двух словах рассказав о себе и о своих родителях, я замолчал.
— Ну и что, осуждаешь ты своих родителей или хвалишь? — подумав, спросил Болтов.
— Как это осуждаю, — изумился я, — я же сказал, что родители мои коммунисты. Настоящие, понимаешь? Больше я ведь ничего не сказал. А этого, по-твоему, мало?
— Ах, да, — Болтов покивал головой, — понятно, ты... в общем понятно. Послушай, — вдруг рассмеялся он, что-то вспомнив, — послушай, но ведь ты тоже коммунист, значит ты тоже идеал?
— Да, по мыслям я уже коммунист, — сказал я, внутренне сжимаясь, — а по делам еще нет. Не выходит, хоть и стараюсь. Но ты над такими вещами лучше не смейся.
— Хорошо, — Болтов искоса посмотрел на меня с некоторой иронией, — но у меня к тебе тогда ответная просьба: ты на меня не кричи перед ребятами, я, знаешь, этого не люблю.
Сначала мне захотелось съязвить, сказав, что если судить по его словам, то без ребят, значит, кричать на него можно, но, вовремя одернув себя, я извинился и обещал, что больше кричать на него не буду.
Наш уже почти окончившийся разговор прервали пришедшие вдруг в райком секретари. Оказалось, что Иванов и Принцев вместе со своей группой задержали крупного карманного вора-рецидивиста и только что освободились от дачи свидетельских показаний.
— Ну и тип этот рецидивист, — добавил к рассказу Иванова Принцев, — сегодня попался на краже денег из сумочки, теперь сядет лет на пять, а у него и так уже имеются три судимости. Он после последней по амнистии вышел.
— Кстати, — обратился Принцев ко мне, — куда вы дели двух таких парней: один круглолицый, с плоской физиономией, нос приплюснутый, его еще приятель блином назвал, а сам приятель — с верхней губой, отвисшей чуть ли не до подбородка. Такие дегенеративного вида парни — куда вы их дели? Мы их с частью нашей группы в штаб отправили.
— Не знаю, — покачал я головой, — я в штаб перед самым концом рейда пришел. Вот Болтов, наверно, помнит.
— Ты же сам, Валя, их отпустил, — не ожидая вопроса перебил меня Болтов. — Помнишь, когда ты пришел, я с ними разговаривал, а ты говоришь, пусть все уходят, и персонально на них указал.
— Разве я на них указывал? — усомнился я. — Ведь я, по-моему, велел всех задержанных перевести в один угол.
— А я так понял, что этих нужно выпустить, — Болтов пожал плечами, — я и выпустил. А что они такого натворили?
