Виктор Шевелов - Те, кого мы любим - живут

Из-под Слонима мы ушли через неделю. Обстановка

 крайне осложнилась. Тяжелые бои шли с утра до ночи. Немцы стремились во что бы то ни стало расчистить дорогу, убрать со своего пути преграду. Каждый час был на счету, потеря его — потеря успеха. А тут неожи­данно наступление остановилось. Мы держали фронт на линии почти в десять километров. В ход враг пустил отборную технику. В воздухе самолетов, как воронья. Но стену, точно она оказалась гранитной, пробить не удавалось. Тогда немцы выбросили большой десант к нам в тыл и отрезали нас от источника пополнения бое­припасами—Барановичей. Предполагая, что основные наши силы тут же будут отвлечены на уничтожение десанта, они рассчитывали нанести сокрушительный удар с запада — и дело с концом: либо нас вынудят сдаться в плен, либо мы будем раздавлены и стерты с лица земли. Ногину немного потребовалось времени, чтобы разгадать этот замысел. Он бросил часть Белостокского и весь Волковысский гарнизоны на левый и правый фланги, где наблюдалась особенная активность противника. Остаток Белостокского гарнизона и отдель­ный стрелковый полк, подкрепленные танками и артил­лерией, защищали наш центр. На них, помимо этого, возлагалась задача контрударом приостановить актив­ные действия немцев на флангах. В глубине расположе­ния, на случай непредвиденной вражеской вылазки, бы­ли сосредоточены два саперных батальона, рота ВНОС и три батареи зенитного полка — резерв. Однако Ногин допустил ошибку — он оголил тыл, уверенный, что у десантников не хватит смелости рискнуть перейти в наступление, если они не соединятся со своими основны­ми силами, теснившими нас с запада, а это исключа­лось. Ногин верил своим командирам, хотя и знал их недостаточно хорошо. Многие были вовсе неизвестны ему. Особенно беспокоил Волковысский гарнизон. Често­любие некоторых старших по званию командиров, вы­нужденных подчиняться Ногину, ослабляло силы. Его опасения оправдались: приказ отрыть добротные про­тивотанковые щели и окопы остался невыполненным. И при первом же сильном нажиме немцев Волковысский гарнизон, не зарывшись в землю, не устоял, враг просо­чился на севере. Спасая положение, ударил наш центр, продвинулся на два километра вперед. Однако это вра­га не обескуражило: нащупав у нас прореху, он соеди­нился с десантом и тут же перешел в наступление с ты­ла. В бой был брошен резерв, но он мало помог делу. Ногин приказал занять круговую оборону. Теперь оста­лось одно — героизм и мужество солдат. Боевых опера­ций ночью немцы не вели. Мы же совершали вылазку за вылазкой, искали слабое место врага. Надо было что-то придумать. Положение стало безвыходным. Мы оказа­лись изолированными. И тут еще будто нарочно отказа­ла рация. Едва наступало утро, как враг принимался долбить с воздуха и с земли переполненный людьми островок радиусом в пять-семь километров. Простре­ливался чуть ли не каждый сантиметр.

Наэлектризованный Ногин внешне сохранял спокой­ствие. Он не знал, кого винить в сложившейся обстанов­ке — себя ли, Волковысский гарнизон или неотвратимый ход событий тех дней. Мы встали перед выбором — плен или смерть. И я следил за своим старым другом, всем сердцем сочувствовал ему. Я не представлял, что можно теперь предпринять. Ногин был в ответе вдвойне еще и потому, что он взял на свои плечи непомерную тя­жесть — дерзнул стать первым, кто захотел преградить дорогу неодолимой немецкой машине. Известно, что только победителей не судят. А если эта масса людей окажется обреченной окончательно, кто откажет себе в удовольствии ткнуть пальцем в Ногина: вот он — пре­ступник.

— Метелин, — обратился Ногин ко мне, когда мы на минуту остались вдвоем. — Что бы вы предпочли — плен или смерть?

— Ни первое и ни второе. Я предпочитаю жить!

Ногин мгновение не отрывал от меня пристального, неприязненного взгляда.

— Странный вы человек, Метелин. Я знал вас дру­гим. — Он снял фуражку, носовым платком неторопли­во вытер клеенчатый ободок, лоб, виски и опять надел. Виски Ногина поседели. Я только сейчас заметил это. Когда? За эти три дня или раньше?

— Вы не остроумны, Метелин. Я у вас серьезно спрашиваю. Жить?! А кто предпочтет противное? Я тоже хочу жить... Но если потребуется все-таки умереть?

— Ив этом случае я предпочитаю жить.

— Да, — вздохнул Ногин. — Мы должны жить. И мы будем жить!

«На что он надеется?» — подумал я.

Истекали пятые сутки. Продукты питания, боепри­пасы — всему был подведен итог. Он равнялся почти нулю, едва хватит, чтобы продержаться день-два. На­строение резко падало. Осажденные со всех сторон, мы сидели на клочке прострелянной горячей земли. Танко­вые, штыковые атаки... Сколько их еще предстоит от­бить? Правду говорят, что в обороне — смерть. Самоле­ты — почему их так удручающе много у немцев? — с утра до ночи кружат над головами. Есть ли у нас еще в живых люди?.. И вдруг на шестой день ни одного выстрела. Страшная могильная тишина. Она непривыч­но давит на сердце и без того все в кровоточащих ранах. Тишина. Страшна она больше, чем тысячи обрушенных на нас бомб. Неужто у немцев проснулось великодушие и нам дана передышка? Что они затевают? В тишине было страшно жить и еще более мучительно ждать. Шорох, хруст сухой сломанной ветки отдавались в ушах громом. К вечеру появились самолеты. На этот раз они сбросили не бомбы, а листовки. Много листовок. Точно метель закружилась над лесом. Нас призывали: «Будьте благоразумны, не проливайте бессмысленно братскую кровь; солдаты, разделывайтесь с комиссарами, переходите на сторону немецких войск. Барановичи, Новогрудок, Пуховичи, Минск давно взяты... Перешедшим гаран­тируется работа по выбору и после скорой немецкой победы возвращение к родным.

На размышление — двадцать четыре часа».

Ногин созвал командиров. Собрались у штабного окопа.

— Обстановка накалена до предела. Но самое опас­ное, пожалуй, — листовки. Моральный фактор — всегда главное. В любом, даже в самом хорошем стаде может отыскаться паршивая овца.

— Время упущено, — из задних рядов прервали Ногина упреком. — Был выход, а сейчас его нет.

Ногин пропустил реплику мимо ушей и ровно, не торопясь, изложил свой план действий. Он сводился не к обороне, а к наступлению. Наступлению на запад. О движении на восток надо забыть...

Мы были в недоумении. План показался авантюрой. Но прервать Ногина никто не решился. Он пригласил старших командиров к разложенной на большом пне карте и показал пути операции и окончательного выхода из железного кольца окружения. Это был отчаянный риск. Но малой игрой обойтись было нельзя. Ставилось на карту главное — жизнь и честь.

— В том случае, — заключил Ногин, — если не уда­стся успешно развить наступление, мы, прорвав стис­нувшее нас кольцо, выйдем проселочными дорогами на большак, доберемся до Новогрудка и там соединимся со своими войсками.

И тут мы все поняли, что этот план был чрезвычай­но прост, ясен и единственно правилен.

— Вы забыли, товарищ майор, об одном — в Новогрудке немцы? — не то спросил, не то возразил Ногину капитан из Волковысского гарнизона.

Ногин не был простаком, чтобы поверить, будто ука­занные в фашистских листовках города заняты.

— Вы, капитан, — ответил Ногин, — дурной пример своим бойцам и командирам. Если верите вы, то что остается делать бойцу? Ему в листовках вообще обеща­на манна небесная. К счастью, ваши бойцы не похожи на своего командира. У паникеров никогда нет выхода... Пора бы вам эти истины усвоить, капитан.

Объектом начальной атаки ногинского плана было местечко Ольхово. Выдвигаясь далеко на запад, оно находилось на проселочной дороге, в стороне от больша­ка. Разведка донесла, что Ольхово наиболее уязвимо в обороне немцев. Они вообще не сооружали оборони­тельных рубежей, видя в этом напрасную потерю време­ни, необходимого им как воздух. Они так были уверены в своем победном шествии, что не помышляли об оборо­не. Да и от кого обороняться? От обескровленных войск, загнанных в мышеловку? Этим Ногин как раз и вос­пользовался. Педантичные немцы и их самоуверенные генералы допустили просчет, считая по сути чуть ли не всю Белостокско-Волковысскую группировку, оказавшую­ся в котле под Слонимом, обескровленной. Они предусмот­рительно отгородили нас от востока прочной стеной из отборных войск, заранее числя нас военнопленными, а запад, свой тыл, оставили по сути оголенным. Было ясно, что разве только безумец решится идти вглубь, по дороге, где только что победоносно прокатилась немецкая армия. Это было противоестественно, вопреки всякой логике, и поэтому абсолютно исключалось.

Вечером, по указанию Ногина, Зуев, переодетый в форму солдата, с двумя бойцами отправился в располо­жение немцев. Он нес ответ на листовки: солдаты соглас­ны пленить комиссаров, арестовать советских команди­ров, но для этого потребуется два-три дня.