Виктор Баныкин - Лешкина любовь
«В первую же получку куплю новую спираль, — решил Лешка и подул на пальцы. — А сейчас постираю бельишко, пока дяди Славы нет». — И он сокрушенно вздохнул.
Раньше Лешке не приходилось заниматься стиркой. Когда была жива мать, она аккуратно два раза в месяц устраивала дома большую стирку. На Лешке лежала одна обязанность: натаскать в кадушку воды к приходу матери с работы.
Вернувшись из библиотеки, она кормила Лешку обедом (отец редко бывал в это время дома), закрывалась на кухне, где уже задорно потрескивали сосновые чурки в плите, и до позднего вечера стирала. А чтобы не было скучно, мать пела песни. Пела она хорошо и чаще всего — протяжные русские песни, какие теперь редко услышишь.
Затаив дыхание, Лешка на цыпочках подходил к двери на кухню и подолгу простаивал тут, прислушиваясь к негромкому грудному голосу матери.
Утром, до школы, он натягивал во дворе веревки и помогал матери развешивать белье, спорившее своей синеватой белизной с белизной снега.
А уже потом, при Матильде Александровне, новой жене отца, дома начала хозяйничать пожилая женщина, тетя Валя, говорившая басом, а белье отдавали стирать на сторону: Матильда Александровна не переносила «дурных запахов».
Очнувшись от воспоминаний, Лешка налил в умывальник горячей воды и принялся за работу. Он намочил рубашку, потер обмылком, пахнущим стеариновой свечкой, потом снова намочил и усердно зажамкал ее в оцинкованном тазу, который заменял ему корыто.
За окном уже смеркалось, по избе из углов стали расползаться фиолетовые тени, а Лешка все жамкал и жамкал свое белье, забыв даже включить свет.
Наконец он зажег лампочку и тотчас схватился за голову. По всему полу, чуть ли не до окна, разлилась лужа — белесовато-радужная, ну прямо как сказочная молочная река с кисельными берегами! Оказывается, ведро для мусора, куда Лешка сливал помои, было худое.
Кусая от досады губы, он сорвал с гвоздика посудную тряпку, намереваясь заодно уж разделаться и с полом, который неизвестно когда в последний раз мыли, но в это время кто-то громыхнул в сенях щеколдой и звонко спросил:
— Хозяева дома?
Лешка выронил из рук тряпку.
Дверь распахнулась раньше, чем он успел ответить, и на пороге появилась — кто бы вы думали? — запыхавшаяся Варя.
Варя, видимо, торопилась и убежала из дому налегке: на ней было линючее ситцевое платьице до колен, а голову покрывал полосатый шарф, концы которого она держала в кулаке под самым подбородком.
— Здравствуйте! — сказала она, и сказала это так, словно с того самого дня, когда Лешка впервые появился в Брусках, они уже встречались — встречались и разговаривали по крайней мере раз двадцать. Варя посмотрела на растерявшегося Лешку своими синими с веселой смешинкой глазами, чуть-чуть косящими, так врезавшимися ему тогда в память, и спросила, переводя дух:
— Вы разве одни? А я к Владиславу Сергеичу на минутку…
Тут она увидела под ногами у Лешки лужу, всплеснула руками и ахнула:
— Батюшки, да у вас потоп!
Лешка как-то боком подвинулся к тазу с бельем, стараясь загородить его от Вари, и, заикаясь и краснея, сказал первое, что пришло в голову:
— Н-нет… ничуть нет.
— Как нет? — оглядывая залитый помоями пол, удивилась Варя, и ее тугие брови взметнулись вверх. — Что вы такое делали?
— Ничего, — по-прежнему односложно промямлил Лешка, пятясь назад. — Это я… умывался.
Он еще раз ступил назад, поскользнулся и сел прямо в таз с мокрым бельем.
Варя опять всплеснула руками, опять ахнула и… засмеялась.
У Лешки потемнело в глазах, потемнело так, будто его хлестнули наотмашь кнутом. Проворно вскочив, он грубо оттолкнул с дороги Варю (она все еще никак не могла побороть веселого смеха, который — сама знала — сейчас был совсем не к месту) и выбежал в сени, хлопнув изо всей силы дверью.
«Что я наделала! — подумала в замешательстве Варя, теребя на груди концы шарфа. — Теперь он снова на меня рассердится…»
И она тоже метнулась к двери:
— Алеша!.. Где вы, Алеша?
Но в сенях никто не отозвался. Тогда она спустилась с крыльца и побежала вокруг дома.
Лешка стоял под кряжистой елью с широкими лапами, впотьмах казавшимися черными, стоял, доверчиво прижавшись к ее могучему стволу.
— Простите меня, Алеша, — тихо сказала Варя, с опаской дотрагиваясь до Лешкиного почему-то чуть вздрагивающего плеча. — Я не хотела вас обижать… Просто я всегда такая смешливая дура!
Лешка не ответил, он даже не пошевелился. Тогда Варя смелее потянула его за руку, ласково говоря:
— Ну, Алеша, ну не упрямьтесь… Пойдемте отсюда, а то простынете.
И Лешка, к радости Вари, безропотно побрел рядом с ней. В сенях он на секунду-другую замешкался и, как показалось Варе, украдкой вытер кулаком глаза.
Войдя в избу, Варя сказала, не глядя на Лешку:
— Оденьтесь, пожалуйста, и сходите за водой.
А когда Лешка принес воду, Варя уже мыла пол. Сбросив с головы шарф и подоткнув платье, она размашисто и сильно возила по влажным половицам тряпкой. Черная тяжелая коса ее то и дело скатывалась с плеча, и Варя небрежно отбрасывала ее мокрыми пальцами на спину.
Изумленный Лешка остановился на пороге. У Вари были музыкальные пальцы — тонкие, прозрачные, а она — удивительное дело! — не чуралась никакой работы.
Он осторожно поставил ведра и так же осторожно — ему не хотелось стеснять своим присутствием Варю — вышел на крыльцо.
Справа подступали тихие старые сосны, уже окутанные сладкой дремой. А малышки-двойняшки с растопыренными лапками, стоявшие напротив крыльца, словно нищие сиротки, чуть-чуть шевелились, как будто ежились от предчувствия близкой холодной ночи.
Прислушиваясь к домовитой возне Вари за стеной, Лешка смотрел в мглисто-лиловое подмосковное небо с первыми проклюнувшимися звездочками — маслянисто-расплывчатыми, неясными, — и ему казалось: вот-вот до них дотянутся макушки сосен. И еще ему в это время казалось, что хвалынское небо совсем, совсем другое. На Волге сентябрьскими ночами небо бездонно-синее, щемяще-пронзительное.
Голова у Лешки кружилась — то ли от горьковатых лесных запахов, то ли от долгого глядения на небо, пока еще такое незнакомое, — и в ушах тонко звенели серебряные бубенчики.
А спустя полчаса, вымыв добела полы и, несмотря на Лешкины протесты, прополоскав в холодной воде его бельишко, Варя заторопилась домой.
— Мне к семи в школу, — сказала она, набрасывая на голову легкий шарф. — Реактивным сейчас понесусь!
— В вечерней учитесь? В каком классе?
— В десятом. — Варя взялась за дверную ручку. — А вы уже кончили десятилетку?
Лешка мотнул головой:
— Последний год оставался, да вот уехал…
— А ты запишись в нашу школу, пока не поздно.
— Ну… еще успею когда-нибудь.
— Я десятый окончила бы в эту зиму, да тоже из-за переезда в Бруски год пропустила. — Варя помолчала. — А теперь… днем по хозяйству сестре помогаю, а вечером — в школу. Все бы ничего, да мимо кладбища боюсь ходить поздно из школы. Трусиха! — И она засмеялась. — Это я только с виду храбрая.
Лешка нерешительно поднял на Варю глаза.
— На себя наговариваешь?
— Нет, правда! — Варя тоже посмотрела на Лешку, и взгляды их встретились.
«Ты на меня все еще сердишься?» — спрашивали Вараны глаза, сейчас такие добрые и чуточку виноватые; они заглядывали в самую Лешкину душу.
«Нет, не сержусь», — сказали, не моргнув, правдивые Лешкины глаза — большие, карие, с голубоватыми белками.
Этот разговор длился какую-то секунду, может быть две. Но вот Варя толкнула заскрипевшую дверь, скороговоркой попрощалась и убежала. Она так спешила, что даже забыла сказать, зачем ей был нужен дядя Слава.
Не спросил ее и Лешка — ему было не до этого. Привалившись к косяку двери, он блаженно улыбался, улыбался всеми своими веснушками. И думал: какое ему сейчас коленце выкинуть — пройтись ли по избе на руках вниз головой или подпрыгнуть до потолка?
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Лешка не любил смотреться в зеркало. Зачем? Ведь он и так знал, что некрасив. А свои веснушки и непослушные рыжевато-белесые вихры, которые никакая расческа не могла пригладить, он просто ненавидел.
Правда, раньше мать говорила, будто у Лешки необыкновенно красивые глаза, а такие длинные ресницы, как у него, не часто встречаются и у девочек. Но так, наверно, говорят все матери о своих детях, если даже они у них уроды.
Сам Лешка не находил ничего особенного ни в своих глазах, ни в своих ресницах: глаза как глаза, ресницы как ресницы.
И все же, собираясь встречать Варю, он изменил своей обычной привычке не смотреться в зеркало. Косясь на дядю Славу, задремавшего на постели с газетой в обнимку, Лешка снял со стены небольшое, засиженное мухами зеркальце и недоверчиво, с опаской глянул в него. И уж лучше бы он не дотрагивался до этого зеркала!
