Борис Ярочкин - Тайга шумит
— Разуверять не буду, Вера Михайловна, — спокойно сказал он, — думаю, время лучше меня это сделает.
Девушка окинула его негодующим взором и отвернулась.
7
— Береги-ись!..
Спиленная сосна, треща сучьями, повалилась на землю, лес гулко отозвался эхом. Через минуту последовала вторая сосна, упала накрест третья…
Павел свернул на делянку Верхутина и, познакомив спутницу со звеньевым, удовлетворенно оглядел работающих лесорубов. Здесь правила техники безопасности соблюдались.
— Как дела, Гриша? — спросил Верхутина Павел.
— Лучше. Я с Уральцевым валю с корня, Веселов — разметчиком на разделке, двое — на обрубке и уборке сучьев.
— Получается?
Верхутин улыбнулся, кивнул на образовавшийся на пасеке завал из сваленных деревьев.
— До вечера разделывать им хватит, — показал на своих товарищей. — А мы с Николаем еще столько же свалим, и с утра всем сразу работа. И удобнее звеном, чем парами — никого не пришибешь!
— Значит, и без директора можно избавиться от безобразия? — кольнула Верочка.
Верхутин непонимающе переводил взгляд с Леснова на Заневскую, Павел добродушно усмехался.
— Можно, Вера Михайловна, можно. Только старое надо ломать.
— Кто же вам мешает?
Павел загадочно молчал.
— Так здесь нет ничего нового, — сказал Верхутин. — Всем известно, что в артели — и ели и пели, а в одиночку — вздыхаешь всю ночку!
Павел задумался, машинально достал блокнот, карандаш и, нарисовав какую-то схему, протянул Верхутину.
— Видишь?
— Да.
— Понимаешь?
— Нет.
— Это схема сквозного метода. Постой, постой, выслушай, — поспешил Павел, заметив, что Верхутин хочет что-то сказать. — Так вот. Ты заготовил звеном древесину, вечером сдал ее приемщику. Тот принял, а завтра навальщики станут грузить ее на прицепы, и трактористы отвезут на лесосклад. Так?
— А при сквозном методе как? — Верхутин взглядом показал на схему и, завернув цигарку, протянул кисет Павлу.
— При сквозном навальщиков не будет, и контролер-приемщик к тебе принимать не придет…
— Выходит, я ему должен сам везти? — усмехнулся Верхутин.
— Вот-вот, — обрадовался Павел и прикурил от поданной спички. — В сквозных звеньях не пять-восемь человек, а десять-пятнадцать. Сюда войдут и трактористы. Расстановка людей примерно такая же, но дрова, рудстойку[2] и прочее вы в поленницы не складываете. Значит…
— Экономятся время и сила? — понял Верхутин.
— Верно. А когда приезжает тракторист, сучкорубы быстро грузят прицеп тем, что заготовлено, и он сдает древесину приемщику на складе.
— Выходит, обязанности навальщиков станут выполнять сучкорубы и обмана уже не будет. Одну и ту же поленницу второй раз приемщику не сдадут…
«Как будто дело стоящее», — думал Верхутин, глядя на схему. Потом спросил:
— А вы, Павел Владимирович, директору говорили?
Павел сделал рукой пренебрежительный жест.
— Говорил… Правда, разговор был неофициальный. Сделайте, мол, схему, расчеты, что бы все видно было, что да как, тогда и поговорим. А то перестроишь, а ничего не выйдет, леспромхоз и так еле-еле в план укладывается…
Верхутин хмурился, и трудно было понять, кого он осуждает; Верочка покраснела, окинула Павла враждебным взглядом.
«Отец прав, — думала она, — разве можно принять какое бы то ни было предложение, не взвесив и не обдумав его!..»
Вдруг раздался встревоженный крик:
— Верху-утин!.. Нет ли у вас бинта или чистой тряпки?
— Что случилось? — встрепенулся Павел, быстро поднимаясь и идя навстречу подбегавшему лесорубу.
— Павел Владимирович… ногу… топором ногу у нас в звене один разрубил…
— Ногу? Как?
— А так… Обрубал сучки, а ногой уперся в ствол. Ударил по сучку, а сучок-то гнилой, и по ноге ниже колена…
— Сильно разрубил? — вмешалась в разговор Верочка.
— Си-ильно! Кровищи больно много.
«И у меня нет бинта, что делать?» — с отчаянием подумала девушка, ругая себя за оплошность.
— Вот что, парень, — сказал Павел, — беги в конторку, там аптечка… кажется есть бинты…
Верочка, растолкав сгрудившихся над лежащим человеком лесорубов, опустилась на колени. Рана была глубокой.
— Дайте веревку или ремень, — резко сказала она, — кровотечение остановить надо, а не смотреть!
Лесорубы засуетились, кто-то подал кусок шпагата. Верочка, сложив его вчетверо, скрутила, наложила жгут. Кровотечение прекратилось. Принесли бинт, Заневская наложила повязку.
— Павел Владимирович, носилки есть?
— Один бинт да градусник на весь лесоучасток…
— Тогда надо позвонить в больницу, чтобы выслали транспорт и носилки. Где у вас телефон?
— Директор все обеща-ает, — подчеркнул Павел, — его сюда провести… Можно позвонить с лесобиржи. Но там надо просить железнодорожную станцию, вызвать центральную, потом район, чтобы соединил с поселком, и уж тогда больницу. Пока дозвонитесь — час пройдет: все занято да занято.
«Опять директор виноват!» — рассердилась Верочка и со злостью посмотрела Павлу в глаза. А вслух сказала:
— Все равно, идемте звонить!
Они вышли на магистральную дорогу и направились к бирже.
— Вера Михайловна, хорошо было бы, если бы вы выделили нам носилки и на каждое звено — по аптечке, — предложил Павел, поглядывая на сердитое лицо спутницы. — Да людей бы научили оказывать пострадавшему первую помощь…
— Спасибо, что надоумили, — обрезала Верочка, досадуя, что не подумала об этом сама.
Павел удрученно вздохнул и замолчал. Верочка, искоса глянула на его расстроенное лицо и, краснея, отвернулась: ей стало стыдно за свою резкость.
8
Деревья темнели. Теряя очертания, они сливались в черную стену, изрезанную по верхней кромке то зубцами еловых вершин, то кружевом возвышающихся на опушке берез, то лапами ветвистого кедра или лиственницы.
Верочка сидела у накрытого стола перед распахнутым окном. В руках она держала книгу, но смотрела куда-то в даль, в темноту.
«Ехала сюда, мечтала лечить людей, — думала она, — предупреждать болезни, а столкнулась с подхалимством, насмешками. А сколько трудностей впереди! Справлюсь ли?..»
Верочка улыбнулась, мечтательно подняла глаза.
«Вот выстроят новую больницу, образцовой ее сделаю, порядок наведу в общежитиях, столовой. Буду читать лекции. Обеспечу лесоучастки аптечками, обучу лесорубов оказывать первую помощь… А я зря сегодня нагрубила Леснову, — вспомнила она. — Но зачем он во всем винит папу?.. А телефон?»
Вошла неслышными шагами Любовь Петровна. Поставила на стол сковородку и, обняв дочь, заглянула в глаза.
— Ты что-то грустишь? Не заболела ли? — с тревогой спросила она. — У меня есть прошлогоднее варенье из малины, ты попей с ним чаю…
Верочка потянулась к матери, прижалась щекой к ее лицу.
— Спасибо, мамуля, но я не больна. Просто… устала за день.
Распахнулась дверь, в комнату вошел сияющий Заневский.
— Поздравляю, дочка, с боевым крещением, молодчина!
— Какое крещение, папа?
— Не скромничай, все знаю! — любовно глядя на нее, сказал Заневский и сел напротив.
Стул жалобно заскрипел под его тяжестью.
— Сижу, значит, в кабинете, а ко мне начхоз, — весело щуря маленькие карие глаза, начал он. — Вспотел, очки на нос сползли, галстук в сторону съехал. В глазах — отчаяние. Что случилось, думаю? А он с жалобой. Мол, что делать, ваша дочка столько беспорядков нашла, столько приказаний отдала, что я и голову потерял. Где, дескать, все достану?!
— А ты что? — подалась к отцу Верочка.
— А что я? — развел руками Заневский. — Отвечаю: «Если врач требует, значит, так надо. Ее, мол, в институте учили, знает, что делает!»
Верочка смущенно улыбнулась, с благодарностью посмотрела на отца. Любовь Петровна, радуясь успехам дочери, поцеловала ее в щеку и засуетилась у стола. Заневский вышел из комнаты и через минуту вернулся с бутылками вина и водки.
— Миша, не надо, — робко запротестовала Любовь Петровна, — для чего это?
— Что ты, мать, надо же отметить боевое крещение дочери!.. Ну, Вера, за твои успехи! — налив женщинам в рюмки вина, а себе в стакан водки, сказал он. — Горжусь тобой, в меня характером вышла. Будь здорова!
Чокнувшись, он осушил стакан, крякнул, тряхнул головой, и его густые черные волосы рассыпались по сторонам, образовав посредине извилистый пробор. Понюхав ломтик хлеба, он поддел вилкой кружок соленого огурца и налил себе второй стакан.
— Миша, хватит, — настойчивее сказала Любовь Петровна.
— Ничего, Любушка, — отмахнулся Заневский, — это для аппетита. Что же ты не пьешь, дочка?
— Хватит, папа…
