Константинэ Гамсахурдиа - Похищение Луны
К старости даже изменника тянет на родину. И я, уже скрюченный ревматизмом инвалид, после бивуачной и походной жизни направился в Грузию, переодевшись в рваную солдатскую шинель. В Новочеркасске меня арестовали деникинцы: по моему виду решили, что я большевик. Но Новочеркасск взяли большевики и погнали деникинцев, как баранов. Я скрыл свое прошлое, — как старика меня пожалели и отпустили.
Я вернулся в Грузию. Здесь меня по доносу арестовали меньшевики; в двадцатом году выпустили на поруки.
Когда дела меньшевиков стали совсем плохи, а большевистская кавалерия уже перешла Безобдал, тогда мне и нескольким генералам предложили возродить кавалерию. Я с самого начала понимал, что это — бессмыслица: сформировать кавалерию в три месяца! Но выхода не было. Если с безумцем не согласишься, то наживешь в нем врага. Я согласился…
Зная, что в древней Грузии пользовались кавказскими седлами, я потребовал их в первую очередь. Английские седла годны лишь для европейских полей и равнин. Кроме того, в Европе кавалерия на каждом шагу пользуется понтонами и тоннелями; вдобавок, грунт европейских рек — песчаный, наши же реки — альпийского типа. Лошадям приходится преодолевать бурное течение, брать крутизны и обходить обрывы.
Я видел хевсурские скачки на таких спусках, где любая борзая разбила бы себе морду. Для такой езды годятся только кавказские седла.
Кац Звамбая вновь наполнил рог и подал его паромщику. Тот выпил, но так сморщился, будто ему дали понюхать серной кислоты.
— Какие там кавказские… меньшевики всучили нам английские седла. Нас послали в Сурам; меня самого разбирал смех, когда я привез туда вагон седел.
Ну, а дальше… сами знаете, как бесславно провалилась эта опереточная республика!
Как видишь, из-за любви к лошади я немало побродил по свету. Но не суждено человеку удержать то, что сильнее всего любишь. Я любил лошадей больше самого себя, а на руках, глядишь, осталась одна коза…
Арзакан и Кац посмотрели в угол. Седобородая коза кивала головой, как бы соглашаясь с тем, что говорил бывший генерал.
— Мне ее принес пастух года три назад. Он думал, что она все равно не выживет: такая была слабая, глаз открыть не могла… Я ее выходил, выкормил и сейчас пасу на ингурских лугах. Кормит меня на старости лет.
С изумлением смотрели отец и сын на паромщика, Кац Звамбая заговорил о скачках:
— В старину скачки устраивали лучше. Приедут, бывало, из Абхазии Шервашидзе, Эмхвари, Маан. Каждый со свитой молочных братьев. Мы, Звамбая, обычно сопровождали Эмхвари.
Арзакан вспыхнул.
— Князь, направляясь на скачки, — продолжал Кац Звамбая, — бывало, посадит на лошадь сына своей кормилицы…
— Как? — перебил паромщик.
— Правильней сказать, сын кормилицы не сидел, а стоял на крупе лошади, опираясь на молочного брата. И так они подъезжали к полю, где происходили скачки… Но вот пришли «они» и все разрушили.
Кац Звамбая никогда не говорил: большевики. Обращаясь к сыну, называл их: «ваши», обращаясь к другим — «они».
Много порассказал Кац Звамбая о прежних пирах, о скачках, о джигитовке, об охоте.
Блестя глазами, паромщик кивал головой.
— Который час? — чуть слышно спросил Арзакан.
— Еще рано, — ответил Кац.
Паромщик окинул взглядом сумы. Одна из них валялась как тряпка, зато другая была пуста только наполовину.
«Вина еще хватит», — с удовлетворением подумал паромщик и сказал:
— Уже за полночь.
Кац засмеялся, и Арзакан не мог понять — чему.
Паромщик уговаривал остаться, переждать до утра, а там обещал как-нибудь переправить… Но вообще-то говоря, вряд ли можно будет переехать на этой неделе: слишком осел канат.
Кац Звамбая еще раз наполнил рог, благословил путь-дорогу и угостил паромщика. Затем, положив рог в карман, забрал сумы и распрощался с хозяином.
Арзакан молча последовал за ним, понимая, что никакие просьбы не остановят старика.
Луна глядела с посветлевшего неба, белые облака расплылись по темной лазури.
Кац Звамбая, взглянув на звезды, повернулся в сторону Рухской крепости. Как рыцарь в шлеме, стояла она на холме. Туман на горах рассеялся. Хорошая будет погода во время скачек.
— Время к ужину, не позднее… — заметил Кац, не отрывая глаз от крепости.
Пока он затягивал подпруги, паромщик рассказывал:
— В прошлом году слышал я от проезжих людей, будто под стенами этой крепости шла когда-то война. По ту сторону стояли грузины, по эту — абхазцы и турки. Грузины тщетно пытались взять крепость… Наконец решено было кончить спор единоборством палаванов.
Грузины выставили некоего Чолокашвили, абхазцы — одного из Эмхвари. Чолокашвили был в летах, сед, а Эмхвари — безусый юноша.
Как раз там, где сейчас причал парома, встретились палаваны.
Эмхвари выхватил саблю, ринулся на противника и вдруг опустил оружие…
— Чего ты ждешь? — спросил Чолокашвили юношу.
— Жду, чтобы первым замахнулся старший.
Они расцеловались, как друзья.
— В старину боролись грузинские и абхазские дворяне, а сейчас — из-за чего враждовать грузинским и абхазским крестьянам? — сказал Арзакан.
Кац Звамбая насупился и, хлестнув по воздуху плетью, задел ею лошадь.
Паромщик не отрывал глаз от жеребца. Схватив коня за узду, он заставил его вытянуться на передних ногах и просунул между ними четыре пальца левой руки.
— Породистая лошадь. Будь светлее, сказал бы о ней больше… Откуда она?
— Не знаю. Наш отряд столкнулся с разбойниками. В схватке я убил главаря, — ответил Арзакан и вдел ногу в стремя.
Жеребец не стоял на месте. Паромщик обошел его и снова схватил за узду. Самолюбие абхазца было задето. Паромщик, поняв это, отпустил коня. Сняв с шеи изодранный башлык, он протянул его Арзакану.
— На что мне башлык?
— Послушай, я тебе гожусь в деды. Ингур обманчив, взглядом его не охватишь; если зарябит в глазах, закрой лицо башлыком.
— А как мне вернуть тебе назад?
— Будете же ехать обратно. А не придется, — тоже не беда.
Конь артачился, не хотел входить в воду. Но резкий удар плети заставил его решиться. Раздалось ржанье, похожее на мычанье буйвола, и жеребец грудью стал рассекать волны.
Некоторое время всадник слышал, как подковы стучат по неровному каменистому дну, затем глухой звук исчез. Пустившись вплавь, жеребец догнал опередившую его кобылу.
Волна уже захлестывала ее по самый круп.
С необъятной высоты на грохотавший Ингур глядела луна. По бурным изгибам воды скользили ее лучи, сверкая, как нити распущенного шелка.
Берега не было видно. Казалось, Ингур раскинул свои мутные воды до самого края неба.
Вода доходила Арзакану до колен.
Отец взял наискосок. Арзакану показалось, что он возвращается обратно. Сначала лошади плыли спокойно, но ближе к середине реки волны стали налетать тяжело и яростно. Точно крылатые кони, неслись они с грохотом и свистом.
Волна захлестывала Арзакана по седельную луку.
Кац Звамбая, погруженный в воду по пояс, отпустил поводья.
Жеребец Арзакана, борясь с бурным течением, плыл напрямик.
По волнам Ингура скользят, ныряя, сломанные деревья, гонимые буйным потоком.
Среди этого водоворота Арзакана вдруг охватила могучая радость.
В волнах плясала белоснежная луна, и по белым гребням, по белесому краю неба светились, казалось, голубые глаза Тамар.
Арзакану послышалось гиканье…
Отца не видно. Всюду Ингур. Ингур завладел всем светом!
— Ахахаит марджа! — крикнул Арзакан и, повернув голову вправо, собирался снова окликнуть отца. Не унесло бы его течением… Может, надо помочь?.. Оглушительный рев кружил голову. В безграничном пространстве неслись пляшущие волны.
Лошадь Кац Звамбая, не меняя направления, продолжала плыть наискось.
Отец видит: сбил Ингур сына с верного пути! Окликнул Арзакана:
— Спусти башлык на лицо!
Напрасно! Не услышал.
Закрутило, унесло жеребца с неопытным всадником.
«Ничего! — сказал себе Кац Звамбая. — Пусть сам справляется отпрыск. Одной со мной крови! Пусть учится уму-разуму. В его лета я один переплывал Ингур».
Кац уже приближался к берегу, когда едва видневшийся в волнах Арзакан совсем исчез из глаз.
Тогда пламенем охватила его отцовская тревога, и, повернув лошадь, он снова ринулся в волны.
Низко нахлобучив башлык на глаза, плывет по течению. Сзади обходят коварные волны, с силой бьют старого всадника. Но, крепко натянув поводья, Кац упрямо подгоняет лошадь.
Плыть верхом уже опасно, волны хлещут по газырям на чохе. Скинув бурку, прикрепил поводья к луке, бросился в речной простор.
Вода отбросила лошадь, но Кац Звамбая, рассекая волны плечом, ухватился за хвост.
Так плыли, и только голова лошади виднелась над водой.
