Ирина Велембовская - Несовершеннолетняя
Он к этому отнесся так, будто она ему сказала, что умеет ходить на голове.
— Ни к чему это сейчас, — сказал он, сочувственно вздохнув. — Теперь, милка моя, не до шелков, не до бархатов… Как у тебя насчет грамотности? Ребятишек учить некому стало.
И он послал Ангелину в деревню Тихое, где нужна была учительница в школу-четырехлетку.
— Место хорошее, учеников всего восемнадцать голов. Так что давай поезжай, дорогая гражданка!
…Дорога в Тихое шла ярким, янтарным сосняком, таким стройным и ровным на подбор, что он казался нарисованным. Еще не тронутый осенью, блестел под вечерним солнцем молодой березовый подлесок. И от этого зеленого спокойного богатства Ангелина и Марианна почувствовали себя как-то бодрее.
— Вон грибок растет! — увидела Марианна. — Можно мне сорвать?
Их вез на телеге мальчишка лет пятнадцати, неразговорчивый, но все время ругавший лошадь. Он обернулся к Марианне и сказал со взрослым равнодушием:
— На што он тебе? Кабы груздь, а то дрянь — обабок. Их сейчас уже не берут — кислые.
В Тихое приехали, когда по деревне проходило стадо. Коровы все были черные, некрупные, но сытые, они как будто с трудом несли полное вымя. Поскотина была рядом, там сонно гудели шмели над примятой, но еще не пожелтевшей и не потерявшей сока травой.
— Это что же, весь багаж ваш тут? — спросила вдова Капустиха, к которой сельсовет определил прибывших. — А зимовать как же думаете?
Действительно, у квартиранток было что на себе, то и при себе. Полненькая, золотоволосая Ангелина привезла с собой две шляпы, темно-синий бостоновый жакет в талию, короткий красный сарафан из маркизета. Правда, в чемодане у нее было еще множество каких-то пестрых шелестящих вещичек, но, как определила вдова, ничего путного. И у маленькой Марианны, кроме панамки, двух коротеньких платьев и курточки с перламутровыми пуговицами, тоже ничего не было.
— У нас есть деньги, — живо сказала Ангелина, — мы можем купить.
Капустиха усмехнулась сочувственно.
— Вряд ли вы что сейчас укупите. Может, власть вам чем пособит?
Но «власть» обещала только обеспечить дровами на зиму и землей под огород. И все же до холодов, казалось, было еще далеко, и Ангелина, надев свой яркий сарафан, гуляла с падчерицей по деревне. Дачников в этой дальней северной местности никогда не бывало, да и приезжие были редки, поэтому жители Тихого отрывались от привычных дел и с любопытством глядели им вслед.
— И не поймешь, девка ли, баба ли… А меньшая-то славненькая.
Тепло продержалось весь сентябрь, дороги были сухи, еще не оголился лес. Деревня дремала, обнесенная, как частоколом, зелеными елками, под которыми изумрудной пеной вздувался мох. Прямо с края леса горбились кочки красной брусники, крупной, как бусы. Ягоды уже поспели и легко осыпались с куста на руку. Тут же росли жирные маслята, рассыпавшись семьями по сухой траве. И боком выпирали из земли белые твердые грузди.
Рискнув зайти чуть подальше в лес, Ангелина и Марианна увидели большой пруд. У берегов вода стояла зеленая и масляная, а к середине, в которую ударял солнечный луч, серебрилась, как рыбья чешуя. Близко к себе пруд не пускал: кочкастый, вязкий его берег как будто глубоко дышал, ступить в эту зеленую мякоть было страшно.
Ангелина и Марианна долго разглядывали этот пугающий, какой-то таинственный пруд. Когда же оглянулись, им показалось, что лес сомкнулся и не осталось ни единой тропы. Но деревня была совсем рядом: они услышали тележный скрип на лесной дороге, потом гудок «кукушки», которая ходила мимо Тихого на Муроян.
— А когда мы домой поедем? — вздрогнув от этого гудка, спросила Марианна у мачехи.
Та ничего не ответила.
Они вернулись в деревню. Вдова Капустиха рыла на огороде картошку, поддевая тяжелый куст на вилы-четырехзубки. Она посмотрела из-под ладони на приближающихся квартиранток и молча покачала головой. Она не помнила в своей шестидесятилетней жизни такого дня, когда бы она шла из лесу с порожними руками, будь то мешок травы, короб с груздями, вязанец березняку на веники или лыка на мочало.
И все-таки вдова пожалела квартиранток и сказала:
— Айдате, девки, картошки молодой поешьте. Сварено у меня.
Глядя на спокойную в своей беспечности Ангелину, вдова грешным делом подумывала, не рассчитывает ли та на свою красоту. Мужики, которых в Тихом осталось не много, улыбчиво поглядывали на приезжую учительницу, издали примечая ее красный сарафан. Только времена теперь были не те, чтобы можно было много взять с этих мужиков: у каждого семья душ по семь, по восемь и нигде лишнего куска.
Весь сентябрь и половину октября школьники копали в колхозе картошку и вязали овес. Ангелина сидела на полянке с карандашом в руках и вела учет ссыпанным ведрам и навязанным снопам. Таким образом ей удалось сохранить свои единственные туфли на французском каблуке. Мальчишки и девчонки, таскавшие плетеные кошелки с картошкой, кричали ей издали:
— Учительница! Десяту носку запиши! Гляди не путай! Бригадир Сеня, рыжий, похожий на петуха парень, присаживался рядом и спрашивал:
— Ну, как дела идут, Андилина Ивановна? Трудимся? Разрешите на списочек ваш поглядеть.
А сам невольно косился на высокую Ангелинину грудь, на крутые плечи, припеченные ветром и покусанные кое-где неотвязным мошкарьем.
— Вы не представляете, Андилина Ивановна, какие у нас раньше сельскохозяйственные успехи были! По картошке и по турнепсу — первое место в районе. Опять же всевозможный корнеплод…
Ангелина слушала рассеянно, но улыбалась. Сеня рос в собственных глазах и сыпал культурными словами:
— А теперь вот, благодаря проклятого фашизма, совершенно оголяется сельское производство. Мужчины исполняют военный долг, а в результате на полях одни, я извиняюсь, бабы и юные дети. Просто сердце рыдает, Андилина Ивановна!
Не успели в колхозе убрать овес и докопать картошку, как Сеню призвали в армию. Он зашел попрощаться и сказал:
— Желаю, Андилина Ивановна, всего самого наилучшего! Прошу проследить за прессой: Семен Коптелов о себе даст знать!
В этот вечер Ангелина грустила. Может быть, жалела Сеню, а может быть, боялась нового бригадира, черного горбатого мужика, единственного в деревне, кто остался совсем равнодушен к ее молодости и яркости.
Утром он чуть свет приходил к дому вдовы и дубасил в наличник:
— Подолгу спите, едри вашу мать!
Марианну в поле не брали. Она бродила по огороду, разглядывала торчащие из земли желтые пузики репок, бурые узлы свеклы, накрытые зонтиками из собственных листьев. Осторожно трогала рукой холодные кочны капусты в лопнувших рубахах. Ей хотелось что-нибудь съесть, но она никогда самовольно не вырвала ни одной морковки.
— Святой ребенок, — говорила вдова.
Однажды к вдове зашла соседка. Поговорили про то, про се, и соседка вдруг спросила:
— Долго ты дармоедок этих кормить будешь? Ведь ты себя оголодишь начисто. Ну, добро бы еще девчонку, а энту толстозадую чего жалеть? Ведь она тебе в огороде копка не сделала.
— Да Бог с ими, — печально отозвалась вдова. — Не поле-польское у меня картошки этой. Всего-то мешок рассаживала. Сама выкопаю.
Овес весь убрали до снега и сразу принялись молотить. Целыми днями на току трещал барабан и стукала веялка. В приводе ходило три пары бокастых лошадей, и в гривах и в хвостах их густо желтела овсяная полова. Мальчишки свистели и щелкали кнутами. Бригадир, тот самый черный, горбатый, широко разводя локти, пихал снопы в барабан молотилки. Бабы парами, будто танцуя, подхватывали на грабли обмолоченную солому и гнали ее граблями дальше по току, вытрясая неосыпавшееся зерно. За током росли овсяные клади, и ветер сбивал им макушки, словно шапку на ухо.
Марианна подошла поближе, чтобы посмотреть, и мальчишка, отгребающий от веялки зерно, сказал ей:
— Гоняла бы воробьев. Какое-никакое, а дело. Воробьи не очень пугались Марианны, хотя она усердно махала прутиком и кричала:
— Кыш!..
И все-таки бригадир, из черного ставший желтым, погладил ее по голове и в обед велел налить ей молока, как и другим молотильщикам.
Дома Марианна сказала:
— А я сегодня тоже немножко работала!
…Первый мороз пришелся на третью неделю сентября. Не убранные еще с огорода кочны капусты как будто кто-то обсыпал мелкой белой солью. Когда днем пригревало солнце, над стожком сена, сложенным у вдовы в огороде, курился голубоватый парок. Стог обсыхал, и тогда от него начинало приятно пахнуть чаем. И из леса ветер приносил преловатый, сладкий запах.
— Это чем так пахнет, тетя Агния? — спросила Марианна у вдовы.
— Опятками, чуешь. Самое им время.
После уборки колхоз выделил Ангелине пять пудов мелкой картошки и два мешка капусты, уже схваченной морозом. И еще телегу обмолоченной овсяной соломы.