Иван Шевцов - Свет не без добрых людей
Красивым жестом Макс указал на стены, с которых на Веру глядели какие-то уродливые лица, фигуры, изображенные черной тушью на белой бумаге. У Макса квадратное лицо, крепкий бычий лоб и массивные челюсти гангстера. Взгляд, движения, жесты уверенны, напористы и быстры. Глядя на него, Вера вспомнила слова Эллы: "Он настоящий мужчина". А Макс продолжал:
- За это можно уплатить миллион. Можно отдать что угодно. Это вообще не имеет цены, И я счастлив, друзья мои, счастлив и рад за моего друга, часть шедевров которого вчера из этого подвала ушла в мировую сокровищницу искусства, в вечность, в бессмертие. За тебя, Ильюша, за твой гений, твое здоровье!
Потом поднялся Радик:
- Сегодня среди нас присутствует сын известного дипломата, мой школьный товарищ Роман Архипов. Он, если можно так выразиться, представитель не искусства, а науки. Да, я не оговорился. Роман - талантливый изобретатель. Еще в школе, в кружке "Юный техник", он изобретал разные замысловатые штуковины, которые под силу только опытному, квалифицированному инженеру, профессионалу, так сказать. На флоте рядовой матрос Архипов изобрел очень ценное усовершенствование на подводной лодке, за что награжден крупной денежной премией и золотыми часами. Он имеет патент на свое изобретение. Я предлагаю выпить за его здоровье и пожелать ему в этом году поступить в Бауманский институт. А мы поможем. Анжеликин папа - доктор технических наук, он тебе поможет, Роман. За здоровье Романа, друзья!
Вера изучающе посмотрела на Радика. У него синий подбородок, блестящие гладкие волосы, черные с сизым отливом, тонкое, рафинированное лицо, жесты спокойные, расчетливые. Сам он подтянут, изысканно аккуратен. Типичный денди. А в общем все они, видно, славные ребята. Роман застенчив и грубоват, вернее, простоват. Но он, наверно, добрый.
И опять были тосты, пили много, мало закусывали. Вера пить не могла. Макс настаивал:
- Ну один бокал. Вы нас всех обижаете.
Захмелевшая Элла кричала через стол:
- Брось, Верка, кривляться. Тут твои друзья. Как будто ты никогда не пила!
Неистовствовал магнитофон. Казалось, ленте, исторгающей какие-то визгливые звуки, которые трудно было назвать музыкой, не будет конца. Певцы были безголосые, нахальные, претенциозные, под стать джазу. Какой-то надтреснутый, дребезжащий голос мужчины исполнял гимн частной торговки времен нэпа, предлагающей покупателям свои бублики. Лика шумно восторгалась:
- Бесподобно!.. Нет, это гениально!..
- Такую запись вы не купите ни за какие деньги, - пояснял гостям довольный хозяин. - На два этюда выменял.
Вера не находила ни в музыке, ни в голосе певца ничего не только "бесподобного", но даже сносного. К тому же выяснилось, что поет совсем не мужчина, а женщина, модная певица какого-то заокеанского кабаре, Роман хитро посмеивался:
- Ну и ну. А я думал, что это мужчина.
А магнитофон надрывался.
Ну, целуй, не балуй,Что нам думать о завтрашнем дне.Счастье дай, приласкай,Будем жить, будем жить, как во сне,
Макс спросил Веру:
- Вам не нравится?
Она не стала лгать, ответила откровенно:
- Я не хочу жить, "как во сне", мне хочется думать о завтрашнем дне.
- Святая наивность! - воскликнул Радик на ее слова и пропел: - "Что день грядущий мне готовит?.." Я не знаю. И вы не знаете. И никто не знает. И не надо. Ничего не надо: ни философий, ни агитаций, ни лозунгов. Надоело!.. Устарело!.. Осточертело…
Его неожиданную вспышку, так удивившую Веру, погасила Лика, капризно сморщив носик:
- Да погоди же ты, Радик, не мешай слушать…
Кто-то, должно быть эмигрант из трактирного джаза, на окостеневшем русском языке исполнял популярную русскую народную песню "Помню я еще молодушкой была". Вера знала эту песню, любимую песню своей мамы. Ей нравилась ее полнозвучная, нежная мелодия, трогательно задумчивая и плавная, нравились простые, незатейливые народные слова. А тут… Веру покоробило. Мелодия была исковеркана, изуродована, переделана на кабацкий лад, слова перевраны. Чудесная песня была обесчещена и растоптана, и это так больно задело Веру, точно ее оскорбили, наплевали в душу. Она вдруг посмотрела почему-то на Романа жестоко, гневно, точно он был виноват в таком недопустимом кощунстве над русской песней, но Роман понял ее взгляд, ее состояние и чувство, ответил краткой фразой единомышленника:
- Чем нас Америка-то снабжает.
И Вера увидела в нем своего союзника.
Потом были еще тосты: за поэтический талант Лики, за здоровье и щедрую душу Авы, за прелестную Эллочку, за будущую всемирную славу Радика, за новых друзей - Веру и Романа. Вера сидела напротив Романа и все время чувствовала на себе его пристальный взгляд. На ухаживания Лики он не обращал внимания, слушал ее рассеянно, она что-то говорила ему вполголоса, задорно хохотала. Лику попросили прочитать свои стихи, и она охотно выполнила просьбу.
- Я вам прочту два стихотворения, которые будут напечатаны в журнале "Юность", это стихотворения в прозе, совсем забытый у нас жанр, - сообщила Лика, не вставая. - Первое называется "Город грядущего".
Лика широко раскрыла посоловевшие глаза и начала с глухим надрывом:
- "Город большой и больной одышкой смотрит на небо. Там, в недоступном ему просторе, плывут облака и парят птицы. Они свободны. Город завидует облакам и птицам, он тоже хочет быть свободным. Ему бы подняться в жемчужную высь, но груз мещанского уюта крепко прижал его к земле и не дает расправить крылья.
Шифоньеры, заваленные барахлом, стеллажи, заставленные скучными, серыми книгами, тяжелыми и никому не нужными, окна, закрытые фикусами, комнаты, заполненные коврами, фарфором и хрусталем, головы, набитые плесенью и пылью старых предрассудков, вкусов и привычек, - все эти тяжелые камни лежат в утробе города и мешают ему расправить крылья.
Город жаждет свободы. Человек рвется в лазоревый простор! Мой ровесник полетит в космос и, возвратясь на землю, освободит город от вериг мещанского булыжника.
Город расправит крылья. Легкий, свободный от условностей и запретов, город породнится с птицами и облаками - новый город моего поколения".
Ей аплодировали, кричали "браво", трескуче чокались глиняными бокалами. Лика отхлебнула вина и объявила:
- И еще одно, коротенькое: "Любовь моя".
Она встала, положила свою маленькую ручку на плечо Романа и начала тихо, таинственно:
- "В моей груди бьется птичка. Бьется и поет. Ты слышишь? Это ее песня. Это мое сердце. Птичка поет про любовь, нежную и свободную.
Птицы умеют любить, как никто в мире.
Хочешь, я подарю тебе мою птичку? Ты посадишь ее рядом со своей. Пусть они вместе поют нам с тобой вечную и неугасимую песню любви.
В твоей груди. В моей груди.
В нашей груди!.."
Макс спросил Веру:
- Нравится?
Она ответила неопределенно:
- Любопытно.
- И только?.. - удивился Макс такой сдержанной оценке. - По-моему, это гениально. Это философские стихи - глубина! Широта! Разве можно их сравнить с рифмованной трескотней на злобу дня десятков нынешних поэтических кузнечиков?! Как, Роман, военные моряки оценят эти стихи?
Роман Архипов был прям и откровенен. И сказал, что думал:
- На флоте, пожалуй, не поймут.
- Ну да, там надо: "И песня и стих - это бомба и знамя", - кричал изрядно захмелевший Илья.
- Верно: и бомба и знамя нужны матросу, - согласился Роман.
- И любовь? - Это спросила Лика, кокетливо улыбаясь масляными глазками. - А разве любовь, Ромочка, не нужна матросу?
- Нужна и очень нужна, - ответил Роман. - Только не всякая.
- Примитивная…
- Любовь Татьяны Лариной?
- Кому как, - ответил Роман на стремительную атаку.
- Не верю, - мотал тяжелой головой Макс. - Солдат теперь тоже другой пошел, новый солдат, со сложной психикой. Сколько наших парней призвали. Это мальчики настоящие. Они принесли и в армию и на флот свои идеи, дух нового времени.
- А скажи, Роман, у вас на подводной лодке читают журнал "Юность" или довольствуются "Красной звездой" и этим, ну как он называется, ваш - "Советский воин", что ли? - перебил Макса Радик.
- На флоте читают много разных журналов и газет. Кому что нравится, - ответил Роман.
- Ну, а Ремарка, Сэлинджера читают? - в голосе Макса звучала нехорошая настойчивость.
- Читают. Николая Островского, Шолохова, Фадеева, - очень спокойно, как будто с вызовом, ответил Роман. И продолжал негромко, выталкивая из себя тугие, круглые слова: - Вот тут читали стихи о городе Грядущего. У меня свое представление и о поэзии, и о городе будущего, и о городе прошлого. Я не поэт, как вы знаете, но стихи люблю. Я хочу прочесть вам, если позволите, тоже стихи о городе.
- Просим, просим, Роман, - раздалось сразу несколько голосов.
Илья остановил магнитофон. Тишина наступила настороженная и нетерпеливая. Роман встал, бросил на Веру короткий, но многозначительный взгляд и, глядя в стол, начал, щуря один глаз:
