Михаил Соколов - Грозное лето
— Слушаемся, ваше…
— Довольно, довольно, господа. Можете быть свободны.
Августейшим атаманом войска Донского был цесаревич Алексей.
Великий князь знал, что делал, ибо это его повеление непременно станет ведомо царю — и ему будет приятно, что своенравный дядя покровительствует подопечным наследника, донцам.
Александр и Максим Свешников, узнав, что пирушкой заинтересовался Николай Николаевич, приготовились к самому худшему: академии им не видать, а уж в аресте и сомневаться было нечего. И вдруг такая милость снизошла от грозного великого князя, что голова могла закружиться. Но голова у Александра Орлова не закружилась, а закружилось все вокруг него: друзья, преподаватели, начальство, а тут еще Жилинский добавил и, вызвав его к себе, сказал:
— Гордитесь, поручик Орлов, августейшим к вам вниманием великого князя и полагайте, что вы уже зачислены в академию. Я рад, что не ошибся в вас, и поздравляю от всей души.
Потом Александр и Надежда обвенчались в скромной церкви и устроили прием. Впрочем, прием устроила Мария, в Финляндии на загородной даче дяди, военного министра Сухомлинова, по всем правилам своего круга. С участием отпрысков видных государственных деятелей. И Александр с Надеждой прямо отсюда пошли вверх.
Александр был принят в академию без сучка и задоринки, как и повелел великий князь, а Надежда была принята в офицерский госпиталь, и началась у них новая жизнь, полная напряжения такого, что некогда было пойти в театр. Родные в письмах упрекали: пора бы подарить и внуков, Верочка вон сразу осчастливила двойней, но Александр отговаривался: успеется, жизнь только начинается, да и со службой еще не ясно, куда придется ехать и чем заниматься после академии. Собственно, чем заниматься придется — это ясно: или служить в Главном артиллерийском управлении, куда его уже пригласил Кузьмин-Караваев, его начальник, или командовать батареей, что было бы делать куда легче у себя, в Новочеркасске, где и его знают, где и он всех знает, но в Новочеркасск не было вакансий. Вакансии были в Варшавском военном округе, которым командовал теперь Жилинский, но тут произошла первая семейная сцена: Надежда решительно отказалась покидать Петербург и заявила:
— Ни в коем случае, милый муженек мой, в Варшаве нам делать нечего. И Новочеркасск — это наше прошлое. Наше будущее — Петербург. Притом не ординарное, имея в виду такое к тебе отношение начальства. Да и мне положительно нет никакого смысла покидать столичный госпиталь и менять его на ординарный лазарет Варшавы или Новочеркасска.
— Но сие от нас с тобой, дорогая, не зависит. Куда прикажут, туда и поедем служить, — возразил Орлов с легким возмущением.
— Нет, Саша, нет, милый, мне не все равно, где служить и с кем. И тебя же ожидает блестящая карьера именно в Петербурге. Подумай: сам Николай Николаевич благоволит тебе, можно ли желать лучшего? — старалась убедить его Надежда.
Александр грустно усмехнулся. Наивные эти женщины! Великий князь давно и забыл о нем, а она все еще пребывает в блаженном состоянии, как будто он зачислил ее в свою свиту.
И мягко сказал:
— Надя, не будем говорить прежде, чем все окончательно не станет на свое место. Меня еще не выпустили из академии, мне еще предстоит практикум в полевых условиях, и я предпочитаю уехать для этого в Персиановку. Что будет, если я провалюсь на первых же стрельбах, а затем — при выпуске из академии? Конец карьеры.
— Ерунда. Ты слишком образован для того, чтобы конца не последовало.
— Покорно благодарю за столь лестное мнение обо мне, дорогая, но прошу тебя: прекратим сей бесполезный разговор, право, — сказал Александр, раздражаясь все более, и жестко добавил: — Будет так, как угодно судьбе. У солдата не спрашивают, куда он намерен идти в атаку: ему приказывают идти туда, куда требуют обстоятельства.
Надежда подошла к нему, погладила его по голове, поправила пробор с левой стороны и проворковала:
— Саша, милый, я люблю тебя, но позволь мне напомнить тебе, что я не только твоя жена, но и медичка и давала клятву Гиппократа служить людям. Извини, но служить только мужу, даже любимому, это далеко не все для современной женщины вообще, а для медички — особенно. Не пытайся убедить меня в противоположном.
Александр грустно улыбнулся и произнес иронически:
— Понимаю: эмансипация, проклятый вопрос нашего бытия. Прекрасная половина рода человеческого имеет право и должна пользоваться всеми возможностями сильных. Но…
— А мой супруг не желает этого понять потому, что он — ретроград, — прервала его Надежда.
— Это — резонерство, Надя. И я этого тебе не говорил.
И Надежда оставила его в покое, прошлась по комнате — тонкая, гибкая, с гордо поднятой темно-русой головой и причудливой прической на ней — и вдруг заявила:
— Саша, милый, я никогда не предполагала, что ты можешь быть самым обыкновенным солдафоном. Прошу тебя: оставь свои шуточки и глупое подчеркивание превосходства мужчины над женщиной. Я не позволю даже любимому садиться мне на шею. Для того чтобы нам эмансипироваться вообще, следует прежде всего сделать это у себя дома, что я и делаю.
Александру надоело слушать подобное, так как это было не впервой, и он сказал довольно грубо:
— Вот что, Надежда: если ты решила так вести себя в семье и подобным образом добиваться эмансипации, ничего хорошего из нашей супружеской жизни не образуется. Эмансипируйтесь, как вам заблагорассудится, но прежде всего и ранее всего будьте нашими женами, любимыми, но никак не думскими цицеронами, в коих у нас нет недостатка.
— То есть ты хочешь сказать, что тебе не нравится такая жена? — спросила Надежда, сузив глаза так, что одни щелки от них остались — маленькие, черные, как две черточки на белом ватмане.
Александр вспылил:
— Я хочу сказать, что об этой твоей программе в кавычках тебе следовало бы сообщить мне тогда, в Смольном.
— И ты, надо полагать, взял бы свое предложение обратно?
И Александр рубанул сплеча:
— Я не женился бы на тебе.
И, сев за стол, погрузился в занятия.
Надежда ушла и пропала. И тогда к Александру на скромную квартиру на Рождественской приехала Мария и тотчас напустилась на него:
— Поручик, как же это вы позволили вашей законной супруге бездомничать и даже не попытались разыскать ее и извиниться? Ай-я-яй, как нехорошо. Вот каковы наши современные молодые офицеры. Езжайте сейчас же со мной, и я вручу вам ваше сокровище из рук в руки.
Она говорила это мягко, шутливо, но Александр ответил вполне серьезно:
— Госпожа…
— Мария.
Александр пристально посмотрел в ее зеленые глаза и подумал: «Час от часу не легче» — и сказал:
— Я не имею возможности поехать с вами, Мария. У меня дела.
Мария улыбнулась, прошлась из угла в угол небольшой комнаты, придирчивым взглядом окинула скромную обстановку, укоризненно посмотрела на стоявшего посреди комнаты Александра, покачала головой с кокетливой норковой шапочкой на макушке, которая держалась там каким-то чудом, и спросила звонким голосом:
— Александр Орлов, вы ко всем женщинам так относитесь?
— То есть?
— То есть грубите, доводите до слез, не беспокоитесь о нас.
— Нет, — машинально ответил Александр и ломал голову: чего от него хочет эта женщина, чего ради она вдруг решилась приехать к нему одна-одинешенька, рискуя навлечь на себя, на него определенные подозрения соседей, знакомых ему и незнакомых?
— Благодарю, поручик Орлов, я иного от вас и не надеялась услышать, — произнесла Мария, а потом взяла шинель Александра, фуражку и, подавая ему, продолжала: — Одевайтесь. Это ни на что не похоже: только что поженились и уже едва не разошлись. Мне жаль Надежду. И вас. Если бы я была вашей женой, вы так легко от меня не отделались бы, сударь.
Александр ответил ей тем же:
— Но если бы я был вашим мужем, вы, я полагаю, не поступали бы со мной так, как то делает Надежда, решившая, изволите видеть, эмансипироваться от супруга с первых же шагов семейной жизни?
— Нет, я так не поступила бы.
— Вот видите, какая несправедливость вышла: я сделал предложение не той женщине, — произнес Александр, улыбнувшись, но тотчас же добавил: — Впрочем, вам я сделать его не мог.
Мария мило улыбнулась и спросила:
— А вы уверены, что я приняла бы его?
Александр надел шинель, фуражку и ответил:
— Нет.
— Напрасно.
Александр качнул головой и заметил:
— А вы отчаянная, оказывается.
Мария поправила на его голове фуражку, провела по его впалой щеке своей мягкой душистой рукой и сказала:
— Вы неразборчивым оказались… Поехали, Надежда скоро будет у меня. Не беспокойтесь, ваше самолюбие не будет задето, я не обещала привезти вас, это моя фантазия.
