Даниил Гранин - После свадьбы. Книга 1
— Ты еще собиралась купить занавески на окно. — вспомнил Игорь. — У тебя лыжных ботинок нет.
— Занавески подождут, — возразила она, жалея себя и досадуя на его уступчивость. — Ботинки можно прекрасно брать на базе.
Хмуриться она не умела. Большие глаза ее темнели. Над бровями, под тугой, белой кожей сердито перекатывались легкие волны.
— А простыни? — спросил Игорь, давая ей еще одну возможность изменить решение.
— Со следующей получки. А если в самом деле купить письменный стол?
— Может быть, лучше обеденный, раздвижной?
— Я видела письменный в комиссионном.
— Там даже дешевле.
— Дело не в цене. Мы не такие богатые, чтобы покупать дешевые вещи, — строго сказала Тоня.
Глаза их встретились. Его — счастливые, обожающие. Прозрачная голубизна их темнела, как темнеет талый лед. И ее — в чуть косом разрезе, затененные легкой сеткой ресниц, под которыми ярко блестел коричневый свет.
Игорь неуверенно коснулся ее руки — и ты еще сердишься? Она медленно помотала головой, не отрывая от него взгляда.
— Тоня, неужто ты меня любишь?
Она молча улыбалась, сжимая губы. Перед самой свадьбой они заспорили, кто из них сильнее любит. «Я могу сделать для тебя такое…» Игорь задыхался, не находя нужных слов, и тут же, смущенный собственным волнением, старался отшутиться: «Могу ради тебя съесть пирожное». «А мне ни на одного мужчину смотреть не хочется», — серьезно говорила она, негодуя на его тон. Какими они были тогда глупыми! Любить — она считала — это значит ждать его звонка, волноваться, когда завидишь издали, у Нарвских ворот, его, тонкого, угловатого, в суконной куртке, с нахлобученной серой кепочкой, замирать, чувствуя прикосновение его губ.
А разве гладить его рубашку — это не любовь? Стоять в очереди за мясом, чистить овощи (и от картошки и от свеклы руки всегда неотмываемо серые). Экономить каждую копейку. Или уступить, вот как сейчас, с этим столом?.. Она радовалась тому, что смогла пересилить себя и пожертвовать своими желаниями ради Игоря. В сущности, желания эти были мелкие, эгоистичные. Их спор решился сам собой. Она выиграла его.
Не разжимая рук, они подошли к окну. От заиндевелых стекол тянуло холодком.
— Теперь ты начнешь заниматься, и я тебя не увижу, — сказала она.
— И ты тоже сядешь за эпюры.
— И я тоже. — повторила она.
— А мне не к спеху, — небрежно сказал Игорь.
Улыбаясь, она слушала его обещания подождать с занятиями до ухода в отпуск главного механика. А пока что он намерен сидеть рядом с нею и смотреть, как она чертит.
— Нет, мы заведем твердый порядок, — сказала она. — Всю неделю занимаемся. Каждый на своем конце стола, а в субботу идем в кино.
— Встречаемся у шкафа? — И он сам рассмеялся. — Ребятам мы обещали, что будем приглашать к себе. Они, наверно, уж обижаются.
— Ладно. Одну субботу в кино, другую — пускай приходят. Только надо достать занавески.
— Без занавесок им, конечно, будет неприятно.
— Много ты понимаешь… Патефон бы еще…
— Сейчас долгоиграющие пластинки освоили. Вот штука! Знаешь, как они устроены?
Тоня рассеянно следила, как он чертил пальцем по стеклу. Он всегда хорошо чертил, умел от руки вычертить круг точно, как по циркулю. Если б не она, Игорь сейчас, тихонько сопя от удовольствия, чертил бы свой автомат.
Тоня усмехнулась: быстро кончился их медовый месяц. Уложились почти в норму. И почему это в кино и в книгах, там, где описывается любовь, люди знакомятся, гуляют, и всегда им что-нибудь мешает, они страдают и, наконец, поцелуй, свадьба, и все на этом кончается. Как будто самое трудное полюбить и выйти замуж.
Тоня щелкнула по засохшему стеблю цветка. Посыпались сморщенные лепестки. Замолкав, Игорь смотрел, как они, кружась, медленно падают на ее раскрытую ладонь. Невнятная грусть передалась ему. Они как бы навсегда прощались с празднично бестолковым началом их жизни, оно оставалось за первым поворотом пути, который казался им бесконечным. Впереди ждало тоже хорошее, но там не будет того, что было…
Тоня стряхнула лепестки. Пора выкинуть этот засохший торчок. Но тут же по-хозяйски решила не выбрасывать горшок с землей: можно, пожалуй, посадить лимончик.
В следующую минуту она заговорила энергично, решительно, каким-то новым для Игоря голосом, словно деловито подытоживая случившееся. Больше всего она боится превратиться в домашнюю хозяйку. Она не хочет стать такой, как их соседка Олечка. Придется как-то распределить обязанности по хозяйству. Она во что бы то ни стало должна кончить институт. Игорь должен следить за ней самым беспощадным образом. Каждый вечер после занятий — час гулять. Главное — соблюдать режим. Лектор недавно объяснял им: от режима производительность страшно возрастает. Сейчас как раз десять часов, они пойдут гулять. Распорядок вступает в действие немедленно. Никогда ничего нельзя откладывать.
Морозный ветер толкал их в спину, придавая легкость шагу, распахивая перед ними просторы заснеженной улицы. Стук тяжелых лыжных ботинок Игоря сливался со звонким пощелкиванием Тониных каблуков. В магазинах открывались заиндевелые двери, и вместе с теплым дыханием оттуда доносились свежие запахи кофе, яблок, сыра.
Они шли по улице, как по коридору своей квартиры. Город с его площадями и темными переулками, с вечерней толпой, с паутиной проводов, натянутых над улицей, был сейчас их домом. Он принадлежал им. Дворники заботливо усыпали их путь пригоршнями желтого песка. Обгоняя их, по мостовой ползли снегоочистители, белая пыль клубилась из-под щеток, скребки громыхали об асфальт.
Эти двое счастливых шли уверенные, что специально для них зажгли матовые пузыри фонарей, для них разукрасили улицу цветными огнями реклам и светофоров. То, что происходило с ними, и было самым важным, до остального им не было дела. Молодой эгоизм счастья надежно защищал их от окружающих тревог. Не снег скрипел под их ногами — это послушно поскрипывала земная ось. Все подчинялось им, даже будущее.
— В завкоме дают участки под фруктовые сады, — вспомнил Игорь. — Возьмем?
— А что, у нас многие берут. Посадим яблони, вишни. Будем ездить туда по воскресеньям.
— Махнем в это воскресенье на лыжах?
— Ладно. Смотри сюда. Вот такой ящик для цветов и нам надо сделать.
Увлеченные, они забыли о недавней печали, будущее нетерпеливо влекло их к себе.
Тоня взяла Игоря за руку и вдруг потащила через улицу. Они бежали, смеясь, лавируя между несущимися автомобилями с ловкостью истинных детей города.
Оказывается, Тоне захотелось в сад. На темных скамейках, подняв воротники, обнимались парочки. Даже зимой все укромные уголки здесь заняты. И на их недавнем местечке, возле заколоченной эстрады, сидел моряк с девушкой.
— Здравствуй, племя молодое… — продекламировала Тоня.
Они, взрослые люди, с удовольствием покидались бы снежками, если бы не чувство солидности, неловкости перед этими бездомными влюбленными юнцами.
Деревья протягивали им горсти снега на замороженных ветвях.
— Ты видел, как цветут яблони? — спросила Тоня.
— Только в кино.
— Вот таким белым сад становится весной.
Игорь попробовал представить себе тот сад.
Вероятно, цветы яблонь пахнут, как Тонины волосы. Он прижал к себе ее локоть. Пальцы их переплелись, крепко, до боли.
В горле сразу пересохло. Они перешли на шепот, на особый язык. «Ту-ту-ту» — это Тоня. «Ру-ру-ру» — это Игорь. Сейчас все слова другие, специально для шепота, для ночи, их невозможно произнести вслух.
Перед свадьбой Тоня перечитывала «Анну Каренину». Ей вспомнилась оттуда первая фраза: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». А у нас будет наоборот. Мы будем счастливы по-своему, не похоже на других. Весной в комнате до позднего вечера будет солнце, оно будет ждать их, когда они вернутся с работы… Летом мы поедем по туристской путевке на Волгу…
И они снова любовались будущим, уверенные, что видят его.
Глава вторая
Среди членов заводского комитета комсомола наибольшим влиянием пользовались Вера Сизова и Геннадий Рагозин. Обычно они выступали заодно, и новый секретарь комитета Шумский вынужден был, в сущности, проводить их решения, а не свои. Впрочем, никаких своих предложений он не выдвигал, но происходило это, как ему казалось, не потому, что у него не было, что предложить, а потому что Вера и Геннадий подавляли его самостоятельность. Они форменным образом обкрадывали его, каждый раз он убеждался, что их разумные доводы были его собственными доводами, которые он просто не успел высказать. Авторитет этой парочки раздражал Шуйского. Он ждал случая освободиться от зависимости, поймать их на какой-нибудь ошибке. Но сейчас, когда он впервые стал свидетелем разногласия между ними, он оробел. Если они ни на чем не сойдутся, Шуйскому придется стать судьей. Нет, это не тот случай, где он мог выступать судьей. Слушая спор Сизовой и Рагозина, он уныло листал тощее личное дело Игоря Малютина, пытаясь представить себе этого парня. «В белой армии не воевал, в царской не служил». «В оппозициях не участвовал». Весьма существенные сведения.
