Белорусские повести - Иван Петрович Шамякин
Беленькая соседка подкладывает мне на тарелку. Иван, которого посадили отдельно от жены, лукаво мне подмигивает; подбадривает, хлопая осоловелыми глазами, раскрасневшийся председатель сельсовета Михейчик.
Я выпиваю свой стакан. Теперь от компании откупился, и меня оставят в покое. По жилам разливается приятное тепло.
— Рад тебя видеть, — говорю Антонине. — Вчера поджидал автобус.
Антонина все ж умеет играть. Минуту назад лицо ее было насмешливо упрямым, теперь она радушна, доброжелательна. Заводит через стол разговор с Иваном. Разговор пустой, никчемный, но Антонина смеется, на ее щеках появляются ямочки. Хотел бы я быть на месте Ивана. Он совсем не думает о том, что говорит, но его слушают, слова его способны вызвать смех. У меня с Антониной так не получается.
— Познакомься, — повернувшись ко мне, говорит Антонина. — Это Валя, мы с ней вместе живем.
Я называю себя, мы пожимаем друг другу руки. У Вали приятное, какое-то спокойное и безмятежное лицо с чуть заметной синевой под глазами.
— Я вас знаю, — говорит Валя. — Хотя первый раз вижу. Антонина рассказывала о вас.
Растерявшись, я в первый момент не знаю, что ответить.
— Вам, верно, боязно со мной сидеть? Она изобразила меня страшилищем.
— Совсем наоборот. Она говорит, что вы хороший…
Антонина слышит эти слова, но молчит. Как будто ее здесь нет.
Это что-то новое. Но я боюсь ошибиться.
— Мы с Антониной давние знакомые, — говорю соседке. — Только она забыла об этом.
Антонина поворачивается ко мне. Глаза ее сузились, в них скачут, кажется мне, злые искорки.
— Это ты забыл. Кавалер, называется. Хоть бы письмо написал.
Соседка как будто начинает о чем-то догадываться.
— Разбирайтесь сами, — говорит она, — только не ссорьтесь.
Мне становится весело.
— Антонина, — шепчу я, легко коснувшись ее плеча. — Хочешь, признаюсь, почему приехал в Ковальцы? Я мог бы жить в другом месте…
Антонина слушать, однако, не хочет, снова начинает говорить с Иваном.
Но сегодня я настойчив. Может, потому, что выпил.
— Я ради тебя приехал, — говорю Антонине. — Ты была маленькая, но я тебя запомнил. Служил в армии и думал, что ты уже школу скоро кончишь.
Она становится серьезной, задумчивой, как в тот вечер, когда мы до полуночи бродили по деревне.
— Неужто не мог письма написать? — спрашивает она с искренним сочувствием в голосе.
— К чему тебе письма?
— И я о тебе думала бы. Я завидовала девчатам, которые получали письма.
— У тебя кто-нибудь есть?
— Генерал. — Антонина снова делается насмешливой и колючей. — Хочет бросить свою старую каргу и жениться на мне…
— В таком случае поздравляю. Генералом я не буду.
— Перестаньте ссориться, — шепчет соседка. — Антонина, как тебе не стыдно?
— Ты не вмешивайся. Может, мне нравится его дразнить. Хочу характер проверить…
Теперь Антонина кажется веселой и беззаботной.
Вот какая она. Каждую минуту новая, не похожая на прежнюю. Как стремительная речка, которая успела измениться, пока ступил в нее второй раз.
Мне не остается ничего другого, как принять вызов.
— Хочу выпить за вас, Валя, — говорю я, наливая понемножку себе и девушкам. — Жаль, что не познакомились раньше. Но это можно исправить. Давайте как-нибудь сходим в кино.
— И конфет ей купишь? — спрашивает Антонина.
— Тебе мы об этом не скажем.
— Я все равно узнаю.
Разговор умным не назовешь. Но лучше у меня с Антониной не выходит. Весь этот год я надеялся на чудо, на то, что меж нами протянется ниточка взаимопонимания. Итог грустный — я все время как бы завязываю знакомство с Антониной, выламываюсь, становлюсь не похожим на самого себя.
Застолье шумит. Люди оторвались от работы, будней и рады повеселиться. Неужели Антонина хочет, чтобы праздник был каждый день? Мать Антонины, маленькая, скромная, хлопочет вокруг гостей. Дочь на нее совсем не похожа, больше на отца, только черты округлого лица по-девичьи тонкие, нежные.
Среди гостей есть женщина чем-то похожая на Антонину. Это директор совхоза Татьяна Федоровна. Когда я встречаю ее на улице, невольно вздрагиваю. Когда-то она было красивая, но и теперь — а ей под пятьдесят — что-то от молодой привлекательности осталось. Странная, однако, судьба: о Татьяне Федоровне тайком говорят, что она никогда не была замужем, хотя имеет сына, студента, чернявенького, щуплого, невзрачного.
Лет пять назад директором совхоза был Разуменко, его сменила Татьяна Федоровна. Но они в дружбе. Ни одно застолье у лесничего не обходится без нее. Они, если б выпала судьба, были бы хорошей парой: рослые, ясноглазые, с хитринкой в характере.
Я выхожу в прихожую покурить. И сразу за мной из сумятицы застолья выскальзывает Иван. Разминая в шершавых пальцах сигарету, усмехается:
— Необъезженная кобылка. Не хочет в оглобли. Однако не вешай носа.
Иван выходит во двор, я, пользуясь тем, что никто не видит, накидываю на плечи пальто, хватаю шапку и выскакиваю следом. Хороший вечер, похоже, поворачивает на мороз: небо звездное, светлое.
Через улицу метнулась тень, это Ванда делает свой обычный вечерний обход.
IV
Антонина, Антонина…
Внешне живу спокойно, уравновешенно, а в душе разлад. Нету дня, нету даже часа, когда б не думал об Антонине. Она как наваждение, от которого нельзя избавиться.
Улица гудит голосами. Парни, девчата, приехавшие из города, гуляют. Песни будут звучать до вечера, даже ночью не угомонятся Ковальцы, и только завтрашние утренние автобусы развезут горластую компанию.
С утра болит голова — от вчерашней выпивки. Я немного прошелся, постоял на мостике над речкой, послушал журчание воды. За ночь подсохло. На лужах тонкие стеклышки льда. Небо серое, сумрачное, сплошь укутанное лохматыми, неподвижными облаками. На луговине еще зеленая, не тронутая заморозком отава; грустно от мысли, что она скоро увянет, почернеет и долгие месяцы, до самой весны, не увидишь зеленой травинки.
Придя домой, сажусь за книги. Тетради проверены, школа на коротких каникулах, можно подумать и о дипломной работе.
Склонившись над столом, читаю, делаю выписки, постепенно уходит, рассеивается неприятное ощущение от нелепого разговора с Антониной. Хорошо, что люди выдумали математику — все эти множества, функции, бесконечно большие и малые величины. Когда углубишься в формулы, ухватишь скрытую в них мысль, уходят ненужные раздумья, становятся мелкими, не стоящими внимания.
Мне нравится моя комната за то, что она позволяет мне остаться один на один с математикой, которую я считаю самой нужной из всех наук. Всегда приятно добавить что-нибудь к тому, что знаешь, провести сопоставление и даже догадаться о скрытом смысле новой, еще неизвестной формулы. Человек хочет охватить мыслью беспредельность вселенной. И пока что единственное подспорье в этом деле — математика.
Можно оторваться от книги, открыв форточку, покурить, посмотреть на старую липу, которая темной
