Александр Филиппов - Когда сверкает молния
И вдруг все встали, как-то разом встали, неожиданно, но одновременно. Это вышло дружно, как по уговору.
— Цветы собирать! — сразу же раздалось несколько голосов. Разбежались вчерашние десятиклассники в разные стороны. Цветов было много. Алые и голубые, многоликие и однотонные, желтые и сиреневые...
Зина побежала вверх по ложбинке. Легкие, еще не успевшие загрубеть на солнцепеке, листья ласково бились в лицо, влажная трава обдавала прохладой голые ее ноги. Она бежала к заветному своему месту, к высокой залысине горы, откуда открывалась взгляду вся округа и краешек улицы их поселка, где алела жестяная крыша ее дома, виднелась, как в перевернутом бинокле, уменьшенная далью зеленая березка, посаженная отцом, тем, погибшим на фронте, которого не помнила и не знала.
Зина слышала за собой чьи-то шаги, тяжелые, не девичьи. Она не оглядывалась, но хорошо чувствовала, что это бежит вслед за ней Колька Красавин. Ее Колька. В какой-то момент шаги за спиной поутихли, слились с шорохом листвы, посвистом птиц, дуновением легкого ветерка. Тайком она резко оглянулась и заметила, что Колька у самой обочины ложбины, идущей в гору, собирает цветы. Он тоже заметил замедленный ее бег и затаенный поворот головы в его сторону.
— Все равно догоню! — крикнул он. — Цветов только наберу и догоню. Все равно дальше обрыва не убежишь...
Там, наверху, где расступался лес и открывалась взгляду даль, действительно был обрыв — скалистая стена, почти отвесно уходящая вниз и кончающаяся у берега реки осыпью мелкого щебня. Он догнал ее у самого края скалы. Здесь ветер был не тем теплым и ласковым, что в лесу, он был резким и сильным. Бил в их лица, трепал золотистые волосы Зины, туго облегал ее тело. Казалось, что стоит она сейчас совсем обнаженная, как на пляже. Стройная, высокая, даже чуточку выше его.
— Это тебе, — протянул Колька букет. Цветы были разные: алые и голубые, многоликие и однотонные, желтые и сиреневые...
— А все-таки больше желтых, — заметила Зина. — А желтый цвет, говорят, к измене.
— Зинка, смотри — поколочу! — засмеялся Николай.
Они стояли совсем рядом, чувствуя, как волнение одного передается другому. Он обнял ее. Руки его дрожали. Оба глубоко дышали, то ли от быстрого подъема в гору, то ли от чувства близости. Она прикрыла глаза и уловила, что его горячие сухие губы еле-еле коснулись ее губ. Нет, они не целовались, они просто касались друг друга губами. После каждого такого, как бы нечаянного, прикосновения резко, как от ожога, отводили головы в стороны. Она не видела ничего перед собой, лишь слышала его дыхание, которое приятно щекотало ухо...
— Эге-гей! — донеслось снизу. — Где вы, разбойники?! — Возглас этот вернул их из непонятного забытья.
— Пойдем, Коля, — еле слышно прошептала она. — Нас ждут, неудобно.
Он ничего не ответил, неожиданно вздрогнул и тоже приоткрыл глаза. Вокруг шумел лес. Веселился прохладный ветер, и простиралась впереди даль, подернутая теплым маревом.
— А вон, видишь, твой дом? Маленький, как спичечный коробок.
— Вижу, Коля. Я здесь часто бываю, люблю это место. Березку около дома видишь? Это отец ее посадил, до войны еще, говорит мама.
— Не этот, не... не... — он осекся, заметив вдруг изменившийся ее взгляд, — не... отчим?
— Нет, отец.
Не торопясь, они возвращались к. ребятам. Ветер в лесу сник, отчетливее наполняли воздух голоса птиц, шорох прошлогоднего валежника и палых листьев под ногами.
— Я буду в авиационный поступать, в Уфе; у меня там дядя, живет, к нему и поеду, на первых порах у него поживу. А потом в общагу, и заживем по-студенчески, не хуже, чем Запорожская Сечь! А ты куда думаешь?
Она доверительно обернулась к нему, замедлила шаг, повисла у него на плече и прошептала в ухо:
— Вместе с тобой, куда ты — туда и я...
...В авиационный она не прошла по конкурсу. А он поступил.
* * *С дежурства Зина пришла домой перед рассветом. В окнах горел свет, мать не спала.
— Зина, — рванулась она к дочери, — отца все нет. Как ушел по вечеру, сказал, что по грибы пойдет, и до сих пор вот не вернулся. Всю ночь не сплю, чую сердцем, недоброе чего-то стряслось...
— Да брось ты, мама. Куда денется, вернется. Может, по вырубкам зашел далеко засветло, а как стемнело — решил заночевать в леспромхозе. Любой бы на его месте так поступил. К чему ноги бить по темному лесу-то?
— Не знай, дочка, не знай, что и подумать...
Зина легла спать, проснулась лишь к обеду, когда прямые солнечные лучи жгуче прогревали через оконное стекло ее постель, отгороженную от общей комнаты дощатой переборкой. Отчима все не было. Мать сидела рядом и плакала. И так жалко стало ее, так больно резануло по сердцу неожиданной догадкой, что они, мать и дочь, даже когда остаются вдвоем, все-таки одиноки. Разные и одинокие. Промелькнули в памяти слова напутствия молодоженам из кино или из книжки какой прочитанной: «Соединяйте души свои в молодости и вместе состарьтесь...»
— Чего же мы ждем, мама, у моря погоды. Бежим на почту, в леспромхоз позвоним. Негде ему быть, там он наверняка.
Из леспромхоза ответили: отчима не было ни вчера, ни сегодня. Зина подумала: «А может, ушел он совсем, грибы — это только предлог? Может, вернуться решил на родину? Разыскать сына... Да нет, нет, не может этого быть. Сколько лет минуло, камни и те постарели... Ах, что там отчим! Даже Колька, ее Колька, которого любила, к которому рвалась в институт. Три раза сдавала экзамены и все три раза ее ожидали беды. Потом плюнула, устроилась у себя, в поселке телефонисткой. А год назад...»
Да, это было ровно год назад. Она дежурила на почте. Поздно вечером задребезжала и откинулась в сторону бронзовая монетка коммутатора. Звонили из города в леспромхоз. Машинально, ни о чем не думая, слушала она чей-то голос, ровный, спокойный. Кто-то кого-то приглашал в Уфу на свадьбу. И только тут она сообразила, что разговаривают с квартирой Красавиных и что у телефона Колька.
Зина заплакала. Слезы катились по разгоряченным щекам, падали на приоткрытый учебник геометрии. Она уже не слышала слов, какая-то бездумная тоска охватила ее. Она почувствовала свою ненужность в этой жизни, отрешенность от всего. Долгое время она продолжала думать о нем. «Женился, ну и пусть, пусть радуется, черт с ним! И вовсе не любила она его, а просто так. Так просто целовались, когда он бывал на каникулах или она приезжала к нему в Уфу».
Уже не плакалось Зине. Ей казалось, что в свои 23 года она столько пережила, столько выстрадала, что все уже осталось позади. Впереди — медленное старение, одиночество. Уже с затаенной завистью слушает, слушает она ночные переборы гармошки на улице и веселые голоса совсем молоденьких девчонок. Зина жалела себя...
Обзвонив все леспромхозовские телефоны, Зина вместе с матерью пошла домой. Еще с улицы они заметили, что ворота их открыты, а во дворе стоит, большой мотоцикл с люлькой. Они прибавили шаг и почти бегом влетели сначала в дощаные сенцы, потом — в избу.
Реут, большой и грузный, лежал на кровати. Лицо его было в ссадинах и кровоподтеках, одна рука безжизненно свисала с кровати к полу. Он изредка слабо стонал, и в эти моменты слышно было, как клокотало в горле, а на потрескавшихся от сильного жара губах проступала кровянистая пена. Зина по глазам отчима догадалась, что он в сознании: из-под тяжелых его бровей, из-под полуопущенных век глядели два светлых до белизны глаза, в которых явно угадывались боль и страдание.
Мать привстала на колени около кровати, осторожно потрогала ладонью горячий его лоб. Медленно поднялась с пола, присев на краешек постели, и только тут она заметила в комнате двух незнакомых парней. Она сразу же засуетилась, стала собирать на стол, а Зине вскользь, как бы между прочим, сказала, чтоб та сбегала за врачом.
— Не надо, — ответил один из незнакомых парней, — мы сами врачи...
— А что же не видела я вас, не признала. Вроде бы незнакомые. Здешних-то я всех по округе в лицо знаю.
— Из Уфы мы. Приехали вот с товарищем поохотиться малость, грибов пособирать. А вышло — опять на работу приехали, — улыбнулся он.
— Как же так вышло-то? — будто опасаясь чего-то, тихо спросила мать.
— Нашли мы его в лесу. Разбитого. Правда, в сознании он был тогда. То придет в себя, то снова в бреду мечется. У него перелом плечевого сустава, но это еще полбеды. Главное — сильное сотрясение мозга. По видимости, перелом основания черепа.
— Жить-то будет аль уж нет? — с какой-то отрешенностью спросила она.
— Сейчас основное — покой. Лучшее лекарство — лежать и не шевелиться. В бреду он несколько двигает головой, а вообще-то у него парализованы и руки и ноги. Особенно не пугайтесь, все это пройдет со временем. А если нет перелома основания черепа, то, я слово даю, через месяц буквально он в футбол играть сможет.
Закипел, зафыркал, задымил легким свежим парком самовар. Все сели за стол, покрытый белой, вышитой по краям, скатертью.
