Николай Вагнер - Счастье рядом
— Еще побываете, Натан Исаакович! Вот почитайте, — Андрей взял с тумбочки «Правду». — Триста шестьдесят миллиардов рублей будет израсходовано на здравоохранение. За семилетку люди получат пятнадцать миллионов квартир!
— Ай-ай-ай, — удивленно запричитал Липкин, качая лысой с несколькими рыжими волосками головой. — Кажется-таки, дожили до настоящей жизни. И кто въедет в эти квартиры?..
— Люди! Все для них, Натан Исаакович.
— Вы, конечно, получите квартиру? У вас большая семья?
Андрей ответил не сразу. Почему-то именно этому старому человеку не хотелось признаваться в том, что он один и ни жены, ни детей у него не было. Но сказать пришлось, и вместо ожидаемого удивления, вместо вереницы уточняющих вопросов Липкин надолго замолчал. Складки на его розовом лбу слились в волнистую гармошку, короткие пучки рыжих бровей забрались высоко вверх. Казалось, что он заглянул в глубокую даль воспоминаний, и вся жизнь промелькнула перед его мысленным взглядом. Наконец он пошевелил сухими синими губами и заговорил упавшим голосом:
— Если бы старому Липкину предложили квартиру, он бы таки от нее отказался. Зачем ему квартира, когда нет ни Руфочки, ни Берты! О, если бы они были живы! Тогда Липкин пошел бы и в местком, и в райисполком, будьте уверены. Он стал бы работать так, как не работал все пятьдесят пять лет, он бы заслужил свое право. А теперь ему надо умереть, потому что одиночество страшнее смерти.
Липкин умолк, пошевелил губами.
— Андрей Игнатьевич, вы хороший человек и не дай вам бог иметь то, что имею я. Минуточку, минуточку! Я таки знаю, то вы скажете — прежде всего работа, коллектив... Так и у меня был этот коллектив и много работы. Но я вам скажу, что коллектив не пойдет с вами ужинать и не будет беседовать перед сном. А если вы доживете до шестидесяти, уйдет от вас и работа. Вот тогда вы вспомните старого Липкина. Человек человеку дает много, только и сам он немножко должен позаботиться о себе. И уж, конечно, моя Берта была мне первым человеком. Берта, Берта... Ее убили фашисты. И вот я вам скажу, провожали меня на пенсию — столько было подарков, а она их не видела, пенсию приличную прямо на дом приносят, а я покручу в руках деньги и брошу их на комод. Какой бы я купил торт, если бы была Берта! Никогда не поверю, что человек имеет полное счастье, если у него ни жены, ни внучки — никого нет. Поверите, когда я выйду из больницы, мне и слова не с кем будет сказать. Нет, одиночество страшнее смерти — это я вам говорю, Натан Липкин! Мне шестьдесят девять лет.
Рассказ Липкина прервал врачебный обход. В палату вошла старшая сестра Апполинария Александровна и звонкоголосая молодая врач Анастасия Николаевна, которую больные называли за глаза просто Настенькой, потому что в белом халате она выглядела совсем девушкой. На вопрос врача, как чувствуют себя больные, Липкин ответил вопросом: как можно плохо себя чувствовать в такой хорошей больнице? Лично его устраивает все, начиная от стола, кончая отношением медицинского персонала.
Кожевников не ответил ничего, только повернул голову к дверям и по обыкновению посмотрел на врача вопросительным взглядом: когда? когда кончится вытяжка ноги?
— Вас, конечно, интересует, когда мы выбросим эту гирьку? Возможно, сегодня, только прежде — рентген.
Кожевников снова тяжко выдохнул из широкой груди воздух и повернул лицо к стене.
— Ну, а с вами, молодой человек, — Анастасия Николаевна обратилась к Андрею, — все ясно. Дело идет на поправку, весь вопрос во времени. Именно этот вопрос вас больше всего интересует? Будем надеяться, что недельки через две сможете взяться за костыли. Раньше ничего не получится. И никто нам с вами тут не поможет.
2
Когда Евгения Кожевникова привезли с рентгена, он словно ожил.
— Теперь, братцы, все, — кряхтя и улыбаясь, приговаривал он. — Потянули из меня жилы и буде. И это приспособление — к чертовой бабушке, и грузила эти! А ну, старина, — обратился он к Липкину, — иди сюда, рассказывай свои байки.
Липкин приблизился бочком к кровати Евгения, поморгал красными веками, облизнул губы, спросил:
— Теперь не больно?
— Не больно, старина. И кость срастается нормально. Теперь не залежусь.
— Вы сказали, кость? Значит — вы тоже упали?
— Не я упал, а сани на меня. Тянул из кювета и угодил под полоз. «В нашей жизни всякое бывает...» — как в песне поется. А ты, старина, правильно толковал — без любви нельзя. На ней вся жизнь построена. Вот выгребу отсюда и — к моей березке... Эх! — Он развел в стороны тяжелые кулаки, потянулся.
— Если бы только на любви! Сколько бы горести ушло от людей... Христиане говорили: любите ближнего, а разве они любили?
— Они не любили, а мы любим, — добродушно пробасил Евгений. — У нас человек человеку — друг.
— Знаю, знаю, — замахал рукой Липкин. — Но скажу вам откровенно, в нашем обществе много превосходных лозунгов, но не все они пока осуществлены до конца.
— Это как же? — донеслось из угла, где лежал Кожевников. — Как это понимать?
— Понимайте как хотите. Одно скажу, Липкин вам врать не будет, он прочувствовал это на своем собственном опыте. Ведь случилось же так, что его выгоняли с работы, а он ли не был мастером, он ли не стоял на ногах по восемь часов в сутки?
— Это кто же выгонял?
— Плохие люди всегда найдутся. Был человек, который хотел выслужиться перед начальством и ошельмовал Липкина.
— Значит, это не человек, — определил Евгений, — а самая настоящая шельма и самого его надо было гнать в три шеи!
— Чего не умею, того не умею. Скажите спасибо, что я уже не парикмахер. Напустили на Липкина мораль и замарали его честное имя. Теперь мне все равно, а тогда было ой как больно. Кстати сказать, тот человек теперь как-нибудь управляющий трестом. Распоряжается всеми парикмахерскими и банями.
— Хорошо сказано — «как-нибудь», — подметил Евгений. — Пар в бане бывает раз в год по обещанию. А в общем-то, бани работают, и все равно мы двигаемся вперед. Шельмы — они как грязь на колесах, рано или поздно отлетят.
— Тоже замечательно, молодой человек! — воскликнул Липкин. — Только я вам скажу, что иногда не плохо колеса почистить. А кто это сделает?
— Кто-нибудь да сделает, — сладко потягиваясь, проговорил Кожевников. — А сейчас бы самое время поспать.
— Очень хорошее предложение. Через четверть часа Апполинария так и так выключит свет, — поддержал Липкин и привычными движениями здоровой руки начал расправлять постель.
Липкин и Кожевников затихли. Теперь действительно можно было поспать. Но сон не шел. Андрею невольно вспомнился Буров. Из писем Яснова он знал, что Буров уволил Плотникова. Поставил на вид Хмелеву за невыполнение каких-то правил внутреннего распорядка. А сколько было испорчено передач нелепыми замечаниями председателя!
«...Буров не один... Из недалеких времен тянулась целая вереница Буровых и Бессоновых. По старой привычке они бездумно соглашались с идеями, идущими сверху, и так же бездумно повторяли лозунги партии. А сами? Сами оставались прежними. Власть укоренившихся привычек давила на них. Старик Липкин неправ — колеса надо чистить не иногда, а каждодневно. Тем надежнее, чем круче дорога. Кравчук... О чем же говорил Кравчук? О борьбе за нового человека. Прекрасное в людях рождается в борьбе за счастье всех людей. В борьбе... В ней должны участвовать все, в том числе он. Тот, кто не сумел сохранить своих лучших качеств в минувшие десятки лет, не сможет стать лучше сам по себе, и пороки людей не отлетят вдруг, как грязь с колес... «..А ну их, всех этих Буровых! Спать!» — Он натянул до подбородка одеяло, повернулся к стене, закрыл глаза. «Спать и ни о чем не думать!» А думы не спрашивали желания, вползали одна за другой. «Фролов... Ну какое ему дело до Фролова? А как какое? Пилот Кузовлев сказал, что он брат Ивану. Ивану Фролову, который разбился прошлой зимой. Был такой же рейс на санитарном самолете. Такой же, как с Кузовлевым две недели назад — сюда, в Уву. Только в бурю, последний...» Он снова услышал слова Кузовлева: «Говорят, у вас на радио работает брат Ивана. Как бы это узнать? Надо бы отправить ему кой-какие вещички...» И вновь Андрей уверял себя: «Не может быть! Наверное, однофамильцы... Спать!»
3
Липкин на цыпочках вошел в палату. Присев на край кровати, он уставился на Андрея и, как только тот приоткрыл глаза, сказал:
— Вы знаете, я таки был прав. Приезжает большое начальство — депутат Верховного Совета Вербова.
— Валентина Григорьевна!
— Вы с ней знакомы?
— Каждый должен знать своего депутата, дорогой Натан Исаакович! Не в службу, а в дружбу, принесите горячей воды. Ради такой встречи не худо побриться. И вам тоже.
— Мне? Что мне теперь брить? Меня уже достаточно побрили годы. Разве такой была моя борода?
Липкин открыл тумбочку, достал бритвенный прибор. В дверях он остановился.
