Виллем Гросс - Продается недостроенный индивидуальный дом...
— Да, Москва! В Москве была жизнь.
После обеда Урве сразу же углубилась в книгу — ей впервые поручили написать рецензию. Рейн ходил по комнате, перебирал вещи, рылся в шкафу.
— Здесь был клубок веревки, ты не знаешь, где он? — спросил он наконец.
— Не знаю, — небрежно бросила Урве. И через минуту добавила уже другим тоном: — Пожалуйста, не думай, что я читаю для развлечения. Эсси заказал мне рецензию на эту книгу.
Муж, продолжая ходить по комнате, ничего не ответил; тогда жена решила еще раз сказать, что согласилась на это трудное задание главным образом из-за денег.
— Едва ли это имеет какое-нибудь отношение ко мне, — пробурчал муж и опустился на колени, чтобы заглянуть под туалетный столик.
— То есть как?
— Снова купишь какое-нибудь пальто, — буркнул Рейн.
Это было как удар кнута. Она молодой работник республиканской газеты, ее ценят, ее «Письмо из Москвы» вывесили на доску лучших материалов, от нее все отделы хотят иметь «живые очерки», а собственный муж считает, что она должна всю жизнь ходить в этом старом, безобразном, до глубины души ненавистном ей плаще. Или, может быть, он думает, что и по весенней Москве она должна была расхаживать в своем зимнем пальто и вязаной шапочке.
Рейн наконец нашел клубок. Теперь можно идти. Но, заметив, что жена неподвижно сидит уставившись в пол, чуть мягче спросил:
— Рассердилась?
Ответа не последовало.
— Обновить оболочку, конечно, неплохо, кто этого не хочет... по надо все-таки отдавать себе отчет...
— Что, стройка остановится? — тихо спросила Урве.
— Слава богу, пока нет, но...
— Мы голодаем?
— Мы питаемся даже слишком хорошо. — В колючих вопросах жены было что-то такое, что заставило мужа взять более резкий тон. — Да-да, мы едим слишком хорошо. У Ваттера жена, трое детей, разбитая параличом мать жены, а на питание уходит столько же, сколько и у нас.
Урве ничего не ответила. Она быстро взглянула на мужа, и в ее глазах было что-то такое, что заставило Рейна замолчать.
Долгое время Урве не могла сосредоточиться. Многие места в книге были отчеркнуты, пестрели пометками. Эту работу она проделала раньше. А сейчас она смотрела перед собой пустым взглядом и с такой силой сжимала в руках карандаш, что пальцы побелели.
Действие романа развертывалось в колхозе, который встал на ноги благодаря новому председателю. Урве плохо знала положение в колхозах. Она только один раз ездила в колхоз, когда они заводской шефской бригадой сажали там картофель. Гораздо увереннее чувствовала она себя в мире книг и появившихся по их поводу критических статей. Ей были известны основные требования, предъявляемые к литературе. В ее язык уже прочно вошло определение «типичный». Недостатки только что вышедшего романа о колхозной жизни настолько ярко бросались в глаза, что, когда она, зайдя в отдел культуры, заговорила о них с Марет Райго, Эсси, находившийся тут же, предложил: пусть пишет рецензию.
Творческая работа требует творческой обстановки. Нельзя думать о случившемся. Надо отрешиться от всего, что мешает, постараться сосредоточиться и найти в романе хоть какие-то достоинства. Именно достоинства, ибо недостатки уже были выписаны на отдельный листок бумаги в таком порядке:
1. Волисполком плохо руководит колхозами. Автор обобщил этот отдельный случай, что абсолютно не верно.
2. Волостной парторг и пред. сельсовета (коммунист) показаны лишь как ораторы. Ненужная парадность.
3. Новый пред. колх. — коммунист, бывший фронтовик, инвалид, орденоносец — влюбляется в приехавшую из города девицу довольно-таки сомнительного поведения. Искусственная, нежизненная интрига.
4. Образ старого садовника путаный. Он все знает о враждебных настроениях своего родственника. Почему же он не разоблачает его? Кстати, на похоронах этого садовника волостной парторг произносит пышную речь. Все наоборот.
5. Нетипичен образ кулака. Забросил поля и бедствует как честный бедняк.
6. В произведении не отражен союз раб. кл. и крестьянства.
Обо всем этом предстояло написать молодому страстному публицисту. Но она не читала ни одной рецензии, в которой говорилось бы только о недостатках. Все рецензии начитались с показа достоинств.
Урве отпросилась с работы часа в два дня, чтобы писать дома. Теперь уже скоро пять, а она все еще не начинала.
Виноват в этом Рейн. Сегодня нарыв созрел. Жадный. Каким мелким и низким становится человек, для которого самое главное в жизни материальная сторона. Камни, доски, гвозди, известь, цемент — вот и все, что его интересует. Как жить дальше? Что ж! Деньги он получит. Жена станет экономить на одежде, даже на питании и будет давать ему больше, чем он в состоянии заработать сам. Интересно, он и тогда не перестанет читать ей нравоучения? Решено — Рейн получит то, что хочет. Но пусть не надеется, что Урве забудет все, что он сказал ей сегодня. Такое не забывают и не прощают. Ведь у них же с самого начала была договоренность: не зарываться с домом, хоть как-то участвовать в жизни, стараться идти в ногу с ней.
Как прожить длинную жизнь с таким мужем?
Не будь Ахто...
Но Ахто был. Он пришел со двора вместе с бабушкой. Визжал, когда ему мыли руки, не слушался бабушки. Ему нет никакого дела, что мать пишет важную статью.
К тому же мать и не писала, а мысленно разговаривала со своим маленьким сыном. Но разве может такой малыш понять, как страшно убедиться в том, что мысли близкого человека заняты какой-то постройкой, в то время как жена с увлечением рассказывает ему о великолепной постановке «Мертвых душ» в Московском Художественном театре. Он тупо отвечает «да» и начинает вслух рассуждать, строить ли сараи с покатой или с островерхой крышей.
Если бы не существовало на свете других мужчин...
Вынув из ящика стола папку с вырезками из газет, Урве отыскала среди них большую статью под названием «Идеи Октябрьской революции в эстонской литературе». Под статьей стояла подпись — Я. Ристна. Не пошли тогда Эсси письма, Урве, очевидно, никогда бы не встретилась с этим человеком. Смешно! Ведь ничего между ними не было. Мимолетный разговор в шутливом тоне. Потом как-то встретились в МХАТе, где Урве была с Рутой Виетра. Разумеется, Яан Ристна подошел к ним в фойе только из вежливости, желая показать, что узнал соотечественницу. Кроме того, ему было приятно сообщить, что статья, заказанная при посредстве Урве Лейзик, опубликована. Вот и все. Да и что, собственно, могло быть? Но — мысли! Их так просто не выкинешь, особенно если сама жизнь заставляет сравнивать.
Урве положила статью Я. Ристны в ящик стола. Она читала ее много раз. Никогда она не сможет писать так умно. Но она стремилась к этому, она хотела двигаться вперед, учиться на лучших образцах. Ристна написал общую статью, отпираясь на множество примеров. Урве в ее узкой статье надо было взять за образец обычные рецензии и критические статьи.
Она начала писать:
«Минувший год можно с полным правом назвать годом огромного перелома в жизни эстонской деревни. Благодаря постоянной помощи братских народов и неуклонному росту промышленности нашей республики стало возможным массовое вступление крестьян-единоличников на путь коллективизации...»
С трудом, с большим трудом к первому абзацу прибавился второй, третий. Она все еще воевала со вступлением, когда начало смеркаться. Затем стукнула дверь и из кухни донесся деловитый голос мужа.
Словно ничего и не произошло, он вошел в комнату, снял сапоги, надел домашние туфли и спросил:
— Тебе сукно случайно не нужно? Завтра у нас на прессах будут менять.
Молчание.
А между тем сукно с бумажной машины — это чистая шерсть. Его натягивают на прессовочные валы, следя за тем, чтобы ширина совпадала с шириной вала. Если какой-то край остается торчать, его обрезают. Когда Рейн впервые принес домой мокрую, перепачканную в масле полоску сукна, женщины не знали, что с ней делать. Хитро улыбаясь, Рейн оторвал от нее мягкую и тонкую основу — белую нитку чистой шерсти. Бензин и мыло сделали свое дело, а блестящие спицы связали из этой шерсти носки и даже чулки. В холодные зимние дни, появляясь на улице в таких чулках, Урве с удовольствием замечала, что женщины смотрят на ее ноги. Иногда она даже спрашивала, скоро ли будут менять сукно на бумажной машине.
На этот раз Рейн сам предложил, но ему не ответили. Конечно, он мог принести полоску сукна и не спрашивая, но он не хотел. Сукно было прекрасным предлогом для того, чтобы заключить мир с женой.
Что ж, не хотят слушать, — стало быть, сукно не нужно.
Хелене Пагар, почувствовав, что атмосфера накалена, завела во время ужина разговор. Она считает, что поступила совершенно правильно, отказавшись от полагающейся ей грядки. По крайней мере, не испортила отношений с Хаукас.
