Иван Лазутин - Обрывистые берега
— Прости, милый… прости, родной… Я не хотела причинить тебе боли. Я не знала, что все так получится. Я хотела тебе только счастья. Поверь мне, сын мой, ты у меня единственная радость и опора в жизни.
— Зачем ты это сделала? Неужели ты не могла мне скапать всю правду? Ведь я люблю тебя, мама. Разве я не достоин быть твоим верным другом? — Губы Валерия дрожали. Он умолял мать рассказать ему всю правду о своем рождении. — Пусть не сейчас. Пусть потом. Я вижу, тебе это трудно сделать сейчас… Но потом, потом… Я должен знать правду. Ты соберись духом и расскажи мне все. — Валерий закрыл глаза ладонью, как будто свет резал ему глаза. — Пообещай, что ты обо всем мне расскажешь.
— Сынок, я все тебе расскажу. Но только не сегодня. Для этой горькой правды нужны силы.
— Ты можешь мне ответить на один лишь вопрос? Только на один? Скажи: мой отец, мой родной отец — он жив?
Валерий, встретившись взглядом с матерью, теперь уже пожалел, что задал ей такой прямой и мучительный вопрос, от которого к лицу ее прилила кровь.
— Если ты не сможешь ответить сейчас, я не настаиваю, — пожалел мать Валерий.
— Нет, сынок, я отвечу на этот твой вопрос. И лучше сейчас, чем потом. Ты это должен знать. — Голос Вероники Павловны несколько окреп. Вытерев со щек слезы, она подняла голову и, глядя в глаза сына, ответила: — Твой отец жив, сынок. Спроси еще что-нибудь о нем — я отвечу! Я должна тебе ответить. Ну, спрашивай.
— Он подлец? Или хороший человек? — Теперь в голосе Валерия звучали ноты мщения и готовность постоять за честь матери.
— Нет, сынок… Он не подлец. Он в высшей степени порядочный человек! — Голова Вероники Павловны упала на колени сына, и снова в приступе рыданий задрожали ее плечи. — Он лучше меня, сынок. Прошу тебя, больше пока ни о чем не спрашивай. У меня так болит сердце…
Длинный звонок в коридоре заставил обоих встряхнуться. Был уже второй час ночи. Кто бы это мог быть?
Дверь открывать пошла Вероника Павловна. Услышав за дверью приглушенный разговор, она посмотрела в дверной глазок. И сразу сжалось сердце. За дверью стояли два милиционера. Они о чем-то переговаривались.
— Кто? — бросила через дверь Вероника Павловна.
— Это квартира Воронцовых?
— Да… — ответила Вероника Павловна.
— Откройте, пожалуйста, — раздался глухой голос за дверью.
— Кто вы такие?
— Мы из уголовного розыска.
— Что вам нужно?
— Нам нужен Воронцов Валерий! — донеслось из-за двери в ту минуту, когда в коридоре появился Валерий.
— Сейчас я вам не открою, приходите утром. Я вас не знаю, и я вас боюсь. — Зубы Вероники Павловны выбивали дробь, ее колотила нервная лихорадка.
— Ну, тогда мы пойдем за дворником или разбудим соседей, чтобы войти к вам с понятыми.
— Мама, нужно открыть! — Отстранив мать, Валерий рывком отодвинул защелку замка и широко распахнул дверь. — Входите!..
Двое молодых мужчин в милицейской форме неторопливо вошли в коридор. Один из них с погонами лейтенанта милиции, окинув взглядом Валерия и Веронику Павловну, достал из кармана красное удостоверение, раскрыл его и поднес почти к лицу Вероники Павловны:
— Читайте!
— Да… Но в чем причина такого позднего визита?
Работник милиции с погонами сержанта достал из кармана бумажку и протянул ее Веронике Павловне, окинув взглядом с ног до головы Валерия.
— Что это? — Глаза Вероники Павловны округлились в диком испуге после того, как она прочитала предъявленный ей документ.
— Постановление на задержание Валерия Воронцова. Вы Валерий Воронцов? — спросил сержант, обращаясь к Валерию.
— Я, — дрогнувшим голосом ответил Валерий и в страхе попятился назад. — А что?.. Чего это?..
— Собирайтесь! — строго и сухо скомандовал лейтенант,
— Куда? — выдохнула Вероника Павловна пересохшими губами.
Лейтенант строго посмотрел на Валерия.
— Пока в отделение милиции.
Медициной доказано, что стрессовые ситуации женщины переносят более стойко, чем мужчины. Подтверждением этому была Великая Отечественная война с ее блокадным Ленинградом, осажденными Одессой и Севастополем, с концлагерями и каторгами фашистской неволи. Там, где не всегда выносил муки и страдания мужчина, их преодолевала женщина. Это подтвердила история и статистика послевоенных лет. Скрытые защитные силы человека удваиваются и утраиваются, когда беды и невзгоды падают на женщину-мать. Недаром в народе ходят легенды, как мать, увидев попавшего под непосильную тяжесть ребенка — под колеса автомобиля или телеги, под огромное бревно или под камень, в агонии бросается спасать свое дитя и поднимает тяжесть, которая в обычной спокойной обстановке непосильна трем-четырем женщинам.
Справившись с первыми секундами потрясения, Вероника Павловна строго посмотрела на сына:
— Что ты натворил, Валерий?
— Мама, я, наверное, попал в нехорошую историю… — склонив голову, ответил Валерий.
— Собирайтесь! — сухо сказал лейтенант, — Обо всем расскажете в милиции. — И, повернувшись к Веронике Павловне, попросил ее: — Дайте сыну какой-нибудь пиджак и пару чистого белья.
Вероника Павловна вынесла из спальни пиджак, узелок с бельем и подала их Валерию. Когда тот надевал пиджак, нервы ее не выдержали. Обвив шею сына руками, она припала лицом к его груди и горько заплакала.
— Не убивайтесь, — сказал в утешение сержант, на которого слезы несчастной матери подействовали расслабляюще. — Даже до суда может не дойти. Разберутся и, если не виноват, тут же выпустят.
Когда за Валерием закрылась дверь, силы изменили Веронике Павловне. Услышав хлопок лифта, она. медленно подгибаясь в коленях и цепляясь за стенку, расслабленно опустилась на ковровую дорожку. Что было дальше — она уже не помнила.
Глава шестнадцатая
Учитывая тяжесть совершенного группой лиц деяния, мерой пресечения по отношению к Воронцову Валерию, как и к остальным соучастникам преступления, было определено содержание его под стражей. Постановление было санкционировано заместителем прокурора района (прокурор Захаров был в отпуске), советником юстиции Воробьевым.
После трех суток пребывания в камере предварительного заключения Валерия везли по вечерней притихшей Москве в крытой милицейской машине, которую в двадцатые и тридцатые годы в народе прозвали "черным вороном". Все, что происходило с ним, он сознавал смутно. Наступали минуты, когда ему казалось, что его давит неотвязчивый зловещий сон, от которого он никак не может избавиться. И как ни щипал он себе руки, страшный сон не покидал его. За железной решеткой оконца скуповато светилась тусклыми окнами витрин и уличных фонарей ночная Москва. Вот проехали пустынную площадь Дзержинского, посреди которой в бронзовом одиночестве застыла фигура "рыцаря революции". По Сретенке выехали на Садовое кольцо. Эти старинные невысокие дома Валерий знал и раньше. По Садовому кольцу каждое лето их возили на автобусах в пионерский лагерь. Случалось, что у светофоров колонна их автобусов останавливалась, и Валерий не отрываясь смотрел в окно, любуясь архитектурой старинных зданий. Раньше он всегда ловил себя на том, что сколько бы домов ему ни попадалось на глаза, он никогда не видел не только двух одинаковых, по даже чем-то похожих друг на друга зданий.
Никогда Валерий не видел ночью три старых вокзала: Казанский, Ленинградский и Ярославский. Проезжая мимо них сейчас, он вспомнил, как год назад они с матерью рано утром приехали из Ленинграда, а такси брали у Ярославского вокзала. Он еще спросил тогда мать: какие вокзалы в Москве самые красивые? И мать ответила: "Ярославский и Казанский".
Валерий тогда согласился с ней.
При воспоминании о матери у Валерия впервые в жизни защемило сердце. Такого ощущения в груди он раньше не испытывал. Он пытался представить, что сейчас делает мать, и не мог. И оттого, что не мог представить ее в эту минуту, ему стало страшно. В заднем отсеке милицейской машины он сидел один. Перед ним, в таком же отсеке, но только незарешеченном, сидел вооруженный сержант. Лейтенант сидел в кабине рядом с шофером.
Валерий покосился на затылок сержанта и, убедившись, что тот его не видит, просунул пальцы сквозь прутья решетки. Попробовал что есть силы пошатать ее, но она была неподвижна. Упираясь ногами в стену, Валерий с, силой надавил спиной на дверцу, но и она не шелохнулась. В эту минуту он рвался к единственному: откройся сейчас дверь на полном ходу машины — он не раздумывая выбросился бы на асфальт. Голос страха перед тюрьмой во всем его существе кричал сильнее страха перед смертью. И он заплакал… Заплакал от жалости к себе и к матери.
После метро "Сокольники" ехали не больше пяти минут. Узенькие окраинные улочки и переулки были с обеих сторон затянуты чернотой деревьев и кустарников. У длинного старинного четырехэтажного здания машина остановилась против железных ворот. Выскочивший из кабины лейтенант поспешно скрылся за низенькой железной дверью, и тут же по какому-то неведомому знаку створки высоких железных ворот медленно втянулись в стену, и машина плавно въехала в тускло освещенный двор, посреди которого возвышалось несколько приземистых и тоже, судя по окнам, старинных корпусов.
