Абдурахман Абсалямов - Огонь неугасимый

Из инструментального вылетел Сулейман Уразметов в кепке козырьком назад.

— Привет, Сулейман-абзы! — поздоровался Гаязов. — Вижу, жаркий денек у вас сегодня… Даже кепку надел, как в мечети, козырьком назад.

— Га! — сверкнул черными глазами Сулейман. — Кабы дело было только в кепке, Зариф, спасибо сказал бы…

— Спокойнее, товарищ Уразметов, без крика… — прервал его Муртазин нарочно официальным «товарищ Уразметов». — Из-за чего расстроился?

С того памятного дня им еще не приходилось видеться. Молча смерили они друг друга взглядом.

— Расстроился!.. Ни черта не случится, если у Сулеймана и испортится малость настроение. А вот Матвея Яковлевича как до такого довели, — за это придется и с тебя спросить, товарищ зять. — Сулейман нарочно назвал так Хасана Шакировича. — И с вас, товарищ секретарь… Тоже перестали за делами замечать человека.

Где-то начали бить молотом по железу. Завизжал чей-то станок.

— Ничего не понимаю, Сулейман-абзы, объясни толком, — наклонился Гаязов к Сулейману, чтобы слышать, что тот говорит.

— Вон пусть зять растолкует.

Сулейман махнул рукой и зашагал прочь.

— Страдает старик дурной привычкой — побушевать… Не обращайте на него внимания, — сказал Муртазин и поспешил к станку Погорельцева. В таких вещах Муртазин тонкостей не признавал.

Матвей Яковлевич, опустив руки, растерянно стоял у своего станка. Завидев директора, он повернулся к нему спиной.

Муртазин побледнел, на какое-то мгновение его охватило чувство неловкости, но он тут же переломил себя, встал перед Погорельцевым и, положив старику на плечо свою тяжелую ладонь, вполголоса произнес:

— Прости, Яковлич… — И тут же добавил другим, снисходительным тоном: — Ерунда, не беспокойся… — И, переводя взгляд на Назирова, стал строго выговаривать: — Что это вы на весь цех шум подняли? Из-за пустяка народ собрали… Чтобы смеялись над стариком?..

Матвей Яковлевич, словно никого вокруг не было, взял новую деталь, зажал в патрон, стараясь прикрыть деланным спокойствием внутреннее смятение. Дружеское прикосновение Хасана, сдержанное мужское его «прости» растрогали старика, но прозвучавшая тут же следом покровительственная нотка причинила ему такую боль, что легче было бы, кажется, если бы его током ударило, и он, дернув плечом, повернулся к Муртазину.

— Я не новичок, товарищ директор, — сухо сказал он, — чтобы мне прощать подобные провинности… Меня за брак следует хлестче других стегать.

— Почему?..

Муртазин даже побагровел. Он сам не понимал, как сорвался у него с языка этот глупый вопрос.

— Потому что нет у меня на то никаких прав… Потому что… — Погорельцев махнул рукой и отвернулся.

Гаязов с Назировым стояли у станка парторга цеха Алеши Сидорина. Гаязов расспрашивал о причине брака. Неприятный инцидент с Матвеем Яковлевичем сильно обеспокоил его.

— Причина? Штурмовщина… — объяснил Назиров.

Он рассказал, что в первой декаде чугунных деталей в цех почти не поступает.

— Литейный цех виноват? — спросил Гаязов.

— Формально да, поскольку чугунные детали в литейном цехе отливаются. Но для того, чтобы их отлить, ведь материал нужен.

— А материалов не будет, пока не прогонят Зубкова, — закончил Сидорин, не отрывая глаз от станка.

В это время вверху над ними с шумом прошел кран. Гаязов, подняв голову, проследил глазами движение установки, висевшей на крюке крана, не прошел мимо его внимания и новый лозунг на барьере крана.

— Лозунги-то хороши, — сказал Назиров, заметив, куда направлен взгляд парторга. — Но вы лучше посмотрите вон в тот угол… — И он показал рукой на парня в зеленой гимнастерке. Тот стоял над душой у токаря, заканчивавшего деталь на станке. — Рабочий сборочного цеха… Ждет… Как только деталь будет готова, сам отнесет ее в ОТК… клеймить. А когда очень к спеху, и не клеймит, случается, лишь крикнет контролерам, чтобы отметили, что он взял ее у такого-то. Та же история произошла и с деталью Матвея Яковлевича. Унесли, он и недосмотрел когда, и, не показав контролеру, поставили на установку. Хорошо, кто-то заметил вовремя. А дошло бы до испытательного цеха, вся установка вышла бы из строя.

— И что вы думаете предпринять? — спросил Гаязов.

— Надо перестраивать цех, — убежденно ответил Назиров.

Сидорин добавил, что для обсуждения этого вопроса собирает партийное собрание. Но тут же высказал опасение, как бы Погорельцев не отказался после сегодняшнего инцидента от доклада.

— Думаешь, эта промашка может заставить его отказаться?

— Боюсь…

Гаязов покачал головой.

— Плохо ты еще, оказывается, знаешь наших старых рабочих, Алеша. Не легко ему, конечно, будет пересилить себя, но его закалка выдержит испытание и потруднее. Он не из тех, кто боится говорить народу горькую правду о себе.

Сидорин повеселел.

— Выходит, зря я в панику ударился?

Гаязов подождал, пока он закрепит новую деталь, и спросил, хорошо ли подготовлено партийное собрание.

— Порядочек будет. Обстановка ясная — десять узлов по заданному курсу — и поворот для атаки.

— Поосторожнее на поворотах, Алеша, — подхватил шутку Гаязов. — Как бы атака не захлебнулась.

— Хороший парень, только молод… Маловато партийного опыта, — сказал Назиров, когда отошли от Сидорина.

— Да и вы не из стариков, — заметил Гаязов.

— В том-то вся и беда. Оба иногда промахиваемся — по горячности да по молодости лет. Будь один постарше, куда бы сподручнее было.

— Не торопитесь, — сказал Гаязов. — Старость, она незваная приходит. А молодости назад не вернешь.

У лестницы, ведущей в конторку, к ним снова присоединился директор. Втроем они поднялись по железным ступенькам наверх.

Когда в двери конторки показался директор с Гаязовым, застигнутая врасплох Надежда Николаевна, писавшая что-то за столиком, непроизвольным движением поправила волосы, проверила, в порядке ли воротничок. Чуть вспыхнув, она встала, вышла из-за стола и, не глядя на Гаязова, глаза которого вдруг затеплились каким-то особенным светом, пожала руку ему, потом директору.

Муртазину нетрудно было заметить, что Гаязов разговаривает с Надеждой Николаевной иначе, чем с остальными.

«Неужели между ними что-то есть? — подумал он, еще раз посмотрев на Яснову, на сей раз по-мужски оценивающим взглядом, и заключил про себя: — А у Гаязова губа не дура».

Он отошел к окну и несколько минут глядел на огромный цех сверху. Отсутствие четких линий в расстановке станков было отсюда еще заметнее: бесчисленные станки сгрудились тут и там, словно льдины весной на Волге в местах больших заторов.

«Да, Назиров прав, в этом хаосе технологию не так-то просто выправить. Тут надо основательно все переворошить».

Вдруг цех ярко озарился — это вышло из-за туч солнце, — и в нем стало сразу просторнее, веселее. На каком-то станке алмазом засверкала свежевыточенная деталь, на другом поблескивал вращающийся шкив, на третьем брызгами летели белые, совсем будто шелковые стружки, — там вытачивали алюминиевые детали. Отчетливо были видны сосредоточенные лица рабочих. Вон опять бегает начальник сборочного цеха. Вон согнулся над своим станком Матвей Яковлевич. Лица его, правда, не видно — он стоит к Муртазину спиной, — но по этой согнутой спине можно прочесть, как глубоко сосредоточен старый токарь на любимой работе. Встреча с ним дала Муртазину некоторое облегчение. И все же его сердце продолжало точить глухое гнетущее чувство: как мог он допустить со стариком такой непростительный промах? «Может, еще раз подойти к нему, сказать что-нибудь поласковее?»

Разрезая полосы солнечного света, пугая голубей, грозно и шумно двигался, прижимаясь к потолку, кран-мост.

Муртазин со своего места продолжал украдкой разглядывать Яснову. В волосах уже серебрятся седые нити, но лицо выглядит поразительно молодо… Совершенно не похожа на замужнюю, успевшую даже овдоветь женщину… Что-то девичье сохранилось в ней. И Хасану невольно вспомнилась жена. Ильшат тоже, правда, моложаво выглядит, а здоровьем, пожалуй, даже превзойдет Яснову, но от прежнего девичьего изящества и следа не осталось. Вся она как-то отяжелела. Почему это так?..

Впервые в жизни задавался Муртазин такими вопросами, впервые, думая о жене, сравнивал ее с другой женщиной. Ему вспомнилось, Ильшат говорила, что Надежда Николаевна подруга ее юности. «И я, должно быть, видел ее в свое время у Ильшат». Но точно припомнить Хасан не мог. В памяти возникло анонимное письмо, которое он отдал давеча Гаязову. Исподтишка покосился на Гаязова: «Не он ли то самое «одно высокопоставленное лицо»?..»

Все это промелькнуло в сознании Муртазина за короткие мгновения. Тряхнув головой, точно желая избавиться от назойливых мыслей, Муртазин обратился к начальнику цеха с просьбой показать проект, кстати пожурив Назирова за то, что тот так и не зашел к нему после их разговора в кабинете.