В грозу - Борис Семёнович Неводов
Попал Перепелица на работу в сад случайно: привез как-то для подкормки яблонь навоз. Разговорились. Перепелица рассказал о своем маленьком садике, разбитом около дома, о том, какие замечательные выращивал у себя в Молдавии яблоки.
— Ты вот что, душа-человек, — сказал старик, — определяйся-ка ко мне в должность. За лошадьми ходить найдут еще кого-нибудь, а мне помощник требуется.
— Ах, пожалуйста, Маркел Савельевич, я буду благодарен, садоводство такое благородное занятие.
Это польстило старику, и он выпросил Перепелицу у Червякова. Тот сначала было возражал:
— Излодырничается, так и будет спать под яблонями.
— А это что? — старик показал на посох, с которым никогда не расставался.
— Ладно, бери. Конюх из него все равно не выйдет.
Перепелица переселился в сад, устроился в крытом соломой шалаше, спал рядом со стариком на камышевой подстилке. В шалаше приятно пахло увядшими травами и листьями. В саду было тихо, яблони начинали цвести, приоделись в бело-розовые платья. Светило солнце, звонко щебетали птицы, которых раньше Перепелица как-то и не замечал. Хотелось безмятежно жить, созерцать эту красоту, раскрывавшуюся во всем своем великолепии перед его глазами, и ни о чем не думать. Старик разгонял поэтическое настроение самыми будничными распоряжениями:
— Сушняк не разбрасывай, согребай в кучу! Мороз бы не ударил, всегда — как цвет, так и мороз.
Маркел заставлял юриста рубить дрова, учил готовить пищу.
«Все нужно испытать, — думал Перепелица, разделывая пойманную стариком рыбу, — и жизнь садовника и труд дровосека».
Приходя на мельницу к Алексею, рассказывал о чудачествах старика, посмеиваясь над его начитанностью.
— Вы, спрашивает, знаете французского сочинителя Гю́го, именно Гю́го. Потешный старик, в сад влюблен, как юноша в свою первую девушку. Это трогает. Он помнит биографию каждой яблони, когда ее зайцы объели, когда мороз убил цвет. Рядом с ним чувствуешь себя чище, ближе к природе.
— Вы, кажется, увлекаетесь этим делом?
Перепелица посмотрел в раздумьи на Алексея.
— Синяя птица, вы думаете?
Алексей слегка пожал плечами.
— Сердце должно вам это подсказать.
— Пожалуй, — задумчиво произнес Петр Петрович. — Я тоже начинаю любить сад.
Да, ему нравилось ухаживать за яблонями, срезать тонкой пилкой отсохшие ветви, замазывать глиной, смешанной с охрой, следы заячьих проказ — длинные, глубокие лопины в коре стволов. Будто не было этого прошедшего страшного года, разрыва с женой, бомбежек, эвакуации. И будто он снова в своем саду, около дома в Молдавии, только нет виноградника вдоль забора и нет душистых абрикосов… Когда по утрам Перепелица шел вдоль ряда яблонь, сердце у него замирало в сладостной истоме. С яблонь осыпался белый цвет, и вся земля вокруг как снегом покрылась. На аллеях между яблонями лежала сетчатая тень. И тишина, ах, какая тишина! Но особенно приятно было вечером, после работы, забраться в шалаш и, чувствуя усталость во всем теле, подолгу лежать на подстилке, вести тихую беседу с Маркелом, пока сон не сомкнет глаз.
Однажды ночью старик разбудил Перепелицу.
— Вставай, Петр Петрович! Кажется, мороз лезет.
Перепелица вышел вслед за садовником из шалаша. Было темно и тихо. Надломилась ветка, раздался треск — оглушительный, как выстрел. Легкий, еле уловимый шорох пробежал по саду.
— Какая тишина! — произнес Перепелица.
— То-то и оно, — старик повел носом, повернулся лицом к востоку, — чуешь, душа-человек?
Перепелица ничего не чуял, но поспешил согласиться.
— Да, действительно.
— Что же стоишь, растяпа! Живо! Говорил, раскладывай хворост кучками, так нет!
Дед засуетился, его волнение передалось и Перепелице. Они быстро растащили припасенный заранее сушняк, сложили кучами между яблонями.
— Зажигай.
Костры горели неярко. Густой белый дым медленно поднимался, укутывал яблони, они стояли, как в облаках. Маркел покрикивал, по-стариковски, вприпрыжку, размахивая руками, перебегал от костра к костру, поддерживал огонь. И его согбенная, освещенная пламенем фигура, и медленно поднимающийся густой дым, и перевитые дымом яблони, и треск горящего хвороста, а над всем этим, если поднять голову, усеянное звездами небо неизменное, таинственное — все это было красиво и необычно. Перепелица слегка ворошил палкой костры, не давая пламени погаснуть, подтаскивал хворост. Старик, задыхаясь от дыма, натужно кашлял, хрипел:
— Живо, экий ты, душа-человек, неповоротливый!
В шалаш они вернулись утром, когда уже взошло солнце. На траве, переливаясь цветами радуги, сияла роса. Яблони стояли точно умытые, нежные, молодые. Медленно кружась, падали на траву бело-розовые лепестки. На высоких тополях кричали грачи: дрались из-за гнезд. Перепелица шел следом за стариком и боялся расплескать благоговение; никогда прежде не видел он того, что увидел в эту ночь.
— Гляди, какая трава сизая, — говорил старик, сбивая ногами капли росы. — Мороз — самое страшное дело для яблонь. В одночасье цвет побьет и пропадай труды человеческие. Помню в девяносто шестом году…
Около шалаша старик развел костер, поставил на таган чайник. Сидя на обрубке, ломал сухие ветки, подбрасывал в огонь. Перепелица постелил плащ, прилег на траву. Его охватила блаженная истома, так бы лежал и лежал и, закрыв глаза, слушал неторопливую воркотню старика.
— Лексей Максимыч тоже был правильный писатель, — развивал любимую тему дед. — И скажи ты мне, Петр Петрович, почему это происходит, такой же он был человек, как и я, скажем, и всякой пакости навидался немало, а жизнь описывает, ну сказка — сказка! Видал я, как женщина рожает, ничего хорошего, а прочитал у Лексея Максимовича про это, даже обидно стало: почему же я не подметил того, что он увидел. Жизнь он любил и женщин любил, ох, любил, поэтому красиво у него все получалось.
Голос старика доносился откуда-то издалека и успокаивающе журчал. Перепелица испытывал ощущение плывущего человека — подхватили волны и несут, и тело стало невесомым, и тихо покачивается, и так приятно и легко-легко. И в самом деле он увидел реку, волны касались его лица и это доставляло удовольствие. Было приятно, хотелось по-мальчишески засмеяться.
— Жалко, нет его сейчас, он бы эту войну описал… Что на фронте, не слыхал?.. Спишь, душа-человек?
Перепелица хотел ответить, но волны уносили все дальше и дальше и не было сил, да и не хотелось расставаться со сладостным ощущением от прикосновения волн.
«Теперь все равно, все равно», — мысль почти не задевала сознания. Он спал.
* * *
В самое неурочное время, в поздний обед Евдокия принесла тетке Наталье на дом в дойницах молоко.
— Принимай.
Наталья, на что женщина смирная, рассердилась.
— Смеешься что ли! Давно отвезла на сливной пункт и утренник и денник, а она явилась: принимай. Думаешь, у меня и дел, что с вашим молоком возиться. Ступай-ка, матушка, ужо вечером на стойбище приноси, не опаздывай.
Евдокия — на дыбы.
— Как это опаздывай! Только-только надоила
