Один шаг - Георгий Васильевич Метельский
— Ты вообще благородный.
— В самом деле? Вот не ожидал! — Меня опять потянуло на смех, но я сдержался, чтобы не показать, как мне смешно от собственного благородства. — Ты мне нравишься, Галя. Еще несколько дней, и я влюблюсь в тебя, как Ром… Прости, Роман. Тебе, кажется, не нравится, что я его так называю.
— Роман хороший парень, он не бьет женщин.
— Да, конечно… — Я вложил в эти слова всю желчь, на которую был способен. — Он святой. Он умеет разводить костер. Он никому не сделал ничего плохого, не украл и не убил… Только я не люблю святых!
— Ты чем-то сегодня раздражен, Боря.
— Это от комаров… Скажи, а ты меня могла бы когда-нибудь полюбить? Вот такого раздражительного, не умеющего разжигать костер, вредного и очень не святого?
Галка молчала.
— Ладно. Это я пошутил. Скажи мне, пожалуйста, Галя, ты не знаешь, какая плотность населения в нашей тундре?
— Точно не помню. Кажется, две сотых человека на квадратный километр.
— Это выходит — один человек на пятьдесят квадратных километров. Правильно я подсчитал?
— Вроде…
— Вот это вакуум! — радостно воскликнул я. — Почище, чем в ускорителях элементарных частиц.
— А что тебе? — удивилась Галка.
— Ничего… На пятьдесят квадратных километров один человек. Это здорово!
5
— У меня что-то болит нога, — объявил я утром Галке. — Правая нога в коленке.
— Сильно?
— Сильно. Наверное, ревматизм.
— Как же ты пойдешь в маршрут с больной ногой? — забеспокоилась Галка.
— Как-нибудь.
— Ну, знаешь ли, как-нибудь — это не годится.
— Может быть, расхожусь. Так бывает, сначала болит, потом походишь — и ничего.
— А если не перестанет, что тогда? Ляжешь под кочку?
Я не ответил.
— Ребята! — Я заметил, что когда Галка сообщала что-либо важное, она всех называла ребятами. — У Бориса болит нога.
— Ах, какое событие! — издевательским тоном отозвался из палатки Ром.
— Я серьезно, — обиделась Галка.
— Не слушайте ее, — сказал я. — Ничего страшного. Поболит и перестанет. У меня это случается.
Я нарочно проковылял к кострищу и стал греметь посудой.
Филипп Сергеевич высунул из палатки бородатую голову.
— Ушибли?
— Нет, ревматизм.
— В такие годы? Странно…
— А вы бы пережили с мое, тогда б удивлялись!
Это было, конечно, глупо с моей стороны, но меня задел тон, каким бородач сказал «Странно».
— Я, милостивый государь, тоже кое-что пережил, — беззлобно ответил Филипп Сергеевич.
Я вспомнил про его изуродованную руку, но решил, что с изуродованной душой жить все-таки куда тяжелее.
— А что, если он просто притворяется? — высказал предположение Ром. Он уже встал и лениво потягивался возле палатки.
Но тут ввязался шеф:
— Как вы смеете так говорить, Роман? Кто вам дал право не верить человеку?.. В наказание вы будете сегодня готовить завтрак. Живо!
Шеф уже прокричал свой «Подъем!» и теперь сгонял жирок.
— Я полагаю, что вам лучше всего остаться, — сказал он мне, пытаясь достать до земли руками. — Наведете порядок в лагере и вообще отдохнете.
Перед уходом в маршрут он вынес из палатки небольшой флакончик, граммов на сто, не больше.
— Здесь спирт, — сказал шеф. — Спиритус вини ректификата, как говорят врачи. Самое хорошее лекарство.
— Совершенно верно, — ответил я, щелкая себя пальцем по горлу.
— Вы меня неправильно поняли, Борис. Спиртом надо растирать ногу. Больше у нас спирта нету, это последний.
— Он его все равно употребит внутрь, — рассмеялся Ром.
— Не говорите чепухи, Роман. Борис собранный и дисциплинированный человек.
Я немного покраснел от похвалы, но шеф не заметил этого и на прощание еще раз прочитал наставление:
— Если мы почему-либо задержимся, встречайте самолет. Погрузите образцы. Отдайте пилотам корреспонденцию. Примите продукты. Вот, пожалуй, и все. В общем не расхварывайтесь и ведите себя молодцом.
— Поправляйся, Борис, — сказала Галка.
— Будьте здоровы в прямом смысле этого слова, — Филипп Сергеевич галантно приподнял шляпу с лебединым пером.
Даже Ром, и тот кивнул мне головой. Он был в хорошем настроении, потому что шел в маршрут вместе с Галкой.
Я немного поморщился, чтобы все видели, как у меня болит нога, и, прихрамывая, попытался немного проводить бородача и шефа, но шеф прикрикнул, чтобы я немедленно забирался в палатку и растирал ногу спиртом.
— Если мне полегчает, я набью уток, — крикнул я им вдогонку.
— Лучше не надо. — Шеф обернул ко мне свое бронзовое, внимательное лицо. — Впрочем, если боль в колене пройдет, а ствол вашего ружья станет притягивать уток…
— Понятно, Петр Петрович, — сказал я весело.
— Не думаю, чтобы кто-либо отказался от жаркого, если оно будет, — уже издалека поддержал меня Филипп Сергеевич.
Я смотрел, пока все четверо спустились в лощину, потом поднялись на гребень. Отсюда Галка с Ромом пошли вдоль речки, а шеф и бородач прямо. С гребня Галка обернулась и, заметив меня, махнула рукой. Все-таки она хорошая девка, а я последний подонок, если смог ее ударить.
Для верности я подождал еще с полчаса, — вдруг кто-нибудь вернется? — но никто не вернулся, и я быстро принялся за дело. Прежде всего я хлебнул глоток спирта и включил рацию. Как только накалились лампы, вынул крайнюю слева, сильно труханул ее о ладонь и поставил на место. Лампа уже не горела.
— Порядок, — сказал я вслух и полез в ящик, где лежала такая же запасная, последняя, и положил ее в карман.
Потом я взял порожний рюкзак и стал собираться. Отлил во флакон диметила из большой бутылки. Достал несколько коробок спичек. Из погребка принес две банки сгущенки, но подумал и пошел еще за одной. Осталось пять банок, но я решил, что им через два дня подбросят продукты самолетом, а мне ждать подмоги неоткуда.
Пока я нагибался, снимая дерн с ямы, острые концы цоколя лампы больно впились в живот. Я хотел было кокнуть лампу обо что-либо твердое, но осколки рядом со складиком меня не устраивали, и я зашвырнул ее в заросли тальника.
Затем сунул в рюкзак котелок и ложку, отсыпал крупы, кускового сахару, отложил из мешка сухарей. Больше всего, однако, я рассчитывал на подножный корм, а потому забрал у шефа две коробки патронов по двадцать пять штук, а еще два загнал в стволы.
— И все-таки ты поступаешь подло, как последняя скотина, — сказал я сам себе.
— А как прикажете поступить в моем положении? — ответил я, пожимая плечами. — Что прикажете делать, если кругом, куда ни плюнь, одна пустая тундра, ноль целых и две сотых человека на один квадратный километр?
— Но ведь эти люди отнеслись к тебе по-человечески, они не спросили даже, кто ты есть на самом деле. Они беспокоились
