Родники рождаются в горах - Фазу Гамзатовна Алиева
Утром, уходя косить сено, я захватила с собой ягненка — подарок Тажудина младшей сестричке. В поле я задержалась дольше всех. Хорошо было, окончив работу, сидеть на только что скошенной, ароматной траве и любоваться резвым ягненком.
— Ты собирала букет? — услышала я голос Мажида.
Губы его улыбались, но глаза были грустными.
— Ты же не видишь у меня цветов!
— Может, ты их спрятала. Хотя обманывать — не в твоем характере, — он усмехнулся.
— Я тебя не понимаю.
— Вот поэтому я и хочу поговорить с тобой.
— Поздно уже, я и так засиделась здесь… Мама ждет.
— Я ее предупредил, что задержу тебя ненадолго. — Он снял китель, бросил его на траву и сел рядом.
— Ну что ж, я тебя слушаю, — сказала я, скусывая стебелек травы.
— Ответь, почему ты последние дни такая печальная? Почему избегаешь меня? — Голос его дрожал.
А мне было просто грустно.
— Мажид…
— Не печалься попусту. И запомни, что бы там ни было, ты мне не чужая.
— Мажид, Мажид, ты так добр ко мне, — только и смогла я произнести.
— «Ура» — мне, а любовь — другому… Ведь так получается, Патимат?
— В моем сердце вообще нет любви. Мне никто не нужен, — сказала я, вставая.
— А Алибег?
— И Алибега я не люблю!
— Побудь здесь еще немного. Если бы я мог помочь тебе… Ты со мной не откровенна… Не стесняйся меня, Патимат!
— Я ничего от тебя не скрываю, Мажид.
— Я ждал, Патимат, чтобы ты все рассказала сама — мне тяжело заводить этот разговор. У тебя не хватило мужества. Ты не опускай голову! Впрочем, у тебя все написано на лице.
— Мажид, перестань…
— Знай, что сговор наших родителей нас не связывает. Ты была еще ребенком, когда я уезжал в армию. Там я тебя вспоминал босую, с косами. Ты была чем-то похожа на стрекозу. Я вернулся, ты стала взрослой. Отец называл мне всех девушек аула, я молчал. Но когда я убедился, что отец от меня не отвяжется, я ему признался, что полюбил тебя. Ты знаешь характер отца, я даже не успел перемолвиться с тобой, мои родители пошли к твоей матери. А мне ведь ответ нужен был только от тебя. Я, по правде говоря, не думал, что ты кого-то уже любишь. Но, увидев тебя на сцене с Алибегом, я понял, что опоздал.
— Мажид, это ведь просто роль… В пьесе Гамзата Цадасы.
— Дело не в пьесе, а в твоей игре. Потом я видел, с какой любовью ты стирала рубашку Алибега. Не думай, что я следил за тобой. Все это нечаянно вышло.
— Мажид…
— Не плачь, Патимат. Мы должны серьезно думать о будущем. Семья… Это так сложно. Береги свою любовь…
— Любовь! Где найти ее, любовь?
— Ты вот выслушай меня. Я понимаю, что тебе не легко рассказать все моим родителям и своей матери. Не так еще свободен от предрассудков наш быт. Не так еще вольна в своих поступках наша женщина. Но ты не волнуйся. Я все беру на себя. Нам, мужчинам, легче…
Его доброта меня унижала. Было бы проще, если б он ругал меня, а не был так ласков…
— Что же ты сделаешь?
— Предоставь все мне. Самое главное, чтобы ты знала — я тебе ни в чем не помешаю. Послушай еще моего совета. Не бросай учиться… Поезжай в город.
— Ну это-то я могу обещать…
— Знай, дорогая, что с сегодняшнего дня ты — моя сестра.
Мажид поднялся, стряхнул с кителя налипшие травинки.
«Сестра, сестра, сестра», — повторяло мое сердце.
— Мне больше всех жаль свою маму, — добавил Мажид. — Она радуется, что все уладилось, и часто говорит: «Зачем мне ставить на полку чужую глиняную тарелку, когда есть своя, фарфоровая?» Надо будет подготовить ее постепенно.
Мажид пошел вперед.
Будто стопудовую гирю положил он мне на сердце. Я медленно доплелась до дома, но почувствовала, что нет сил открыть ворота. Ягненок, тихо блея, прыгал вокруг меня. И тут мне пришло на ум, что Омардада, когда ему тяжело, уходит в поле…
Спустившись на нижнюю делянку, я снова села на скошенную траву. Темнело. Ягненок присмирел и, прижавшись ко мне, смотрел в лицо, как будто хотел утешить… Я гладила его по курчавой мягкой шерсти. Если бы можно было стать снова веселой и беззаботной, как в детстве.
Тихий, спокойный вечер… Я ловила дыхание засыпающей земли и постепенно успокоилась. «Все пройдет, все печальное минует», — будто кто-то нашептывал мне… И я, забыв о своих горестях, вдруг начала думать совсем о другом… Сколько звезд на небе? Вечно ли оно было таким, как сейчас? Хорошо полететь ввысь! Я оттуда бы принесла маме в подарок полный подол звезд. Где ночует солнце? Куда уходит гулять луна днем? Надо поговорить об этом с Омардадой!.. Омардада! Воспоминание о нем, как молния, расщепило мне сердце. Он не будет больше меня любить… Дорогие мои старики, я не могла поступить иначе.
Ягненок вскочил на ноги и заблеял. Я почувствовала, что мы не одни в поле. Да, рядом снова был Мажид. Он подошел совсем близко.
— Ты, Патимат, вроде домой собиралась! — весело сказал он, будто ничего не произошло.
— Ты, Мажид, тоже отправился домой! — в тон ему постаралась ответить я.
— Я просто вышел покурить, — вытащив кисет, он начал скручивать папиросу. — Погуляю еще, а ты, Патимат, иди домой. Мама, наверное, волнуется…
— Спокойной ночи! — крикнула я уже издали.
Ягненок покорно бежал за мной.
XI
Мой горский намус, суровый намус,
Выше гор, тоньше лезвия кинжала,
Если затронут тебя вдруг,
Сердце нежное превращается в сталь.
* * *
Как много папахи носящих,
Как мало мужчин настоящих!
(Пословица)
Наша соседка получила похоронную — на фронте погиб ее сын. Крики и плач слышны были у нас сквозь закрытые окна.
— Если бы я могла пойти туда и горевать вместе со всеми! — сказала мама. Она взяла кружку, рука дрогнула, вода разлилась. Мама о чем-то спросила Хуризадай, забежавшую к нам.
— Да, это правда! — ответила та. — Он вышел со склада, в руках у него было чохто[9] с твоих волос. Это видели многие! А людям дай только зернышко, они мигом наполнят сплетнями мешки.
— Не могу поверить, Хуризадай! Он все-таки мужчина…
— Мужчины — на войне! — возразила маме Хуризадай.
— Не знаю, как быть! Я забыла обо всем, покрылось пеплом все, что я испытала за эти годы. Думаю только
