Шесть дней - Сергей Николаевич Болдырев
— Холодное дутье?.. — Нелли Петровна вопросительно подняла брови.
— Не знаю… Это же мы с вами, а что он — не знаю. И как отнесется к холодному дутью, тоже не знаю. — Ковров помолчал. — Странный какой-то человек.
Нелли Петровна едва приметно усмехнулась, собираясь уходить, сказала:
— Вы больше думаете о Григорьеве, а не о том, чем может грозить его приезд вам, Середину, Черненко…
Ковров обзвонил печи, поговорил со сменными газовщиками. Все было нормально, печи шли ровно, мастера печей, по словам газовщиков, особенно внимательно следили за режимом плавки. Ковров усмехнулся: вот так бы всегда…
Хлопнула дверь, на пороге, привалившись плечом к косяку, стоял Андронов.
Ковров, сидя за своим столом напротив пустующего, исчерченного стола мастера, положил на место телефонную трубку после очередного разговора и сочувственно спросил:
— Что, Витя?.. — Вгляделся в лицо Андронова и забеспокоился. — Да ты на себя не похож! Никак вторые сутки на заводе! Ни в чем меры не знаешь!
— Отдохнул я после ночной в закутке, выспался на ватниках, сколько мог… Лариса сказала вам, что деревяшку нашла?
— Какую деревяшку? — встрепенулся Ковров.
— Какую-то деревяшку в реле. Сейчас мне сказала. «Не виноват, говорит, Ковров. Схема наполовину сработала из-за той деревяшки»…
— Не видел я ее сегодня…
— Вот сказала, что клинышек какой-то сидел в реле…
Андронов сделал два шага и опустился в кресло напротив Коврова.
— Ничего я не знаю… — Ковров насупился, подобрался на своем стуле, поежился, словно простыл. Но ему не могло быть холодно, на нем была надета грубая, некогда оливкового цвета, затертая спецовка, рукава которой почти скрывали кисти рук.
XXIV
Вошла и рабочем комбинезоне и ярко-синей синтетической куртке Лариса, присела рядом с Андроновым.
— Вот, — сказала она и, приподняв полу куртки, порылась в кармане комбинезона, — полюбуйтесь, Алексей Алексеевич.
Она вытащила потемневший затертый кусочек дерева и как бы взвесила его на ладони. Ковров сидел, весь напрягшись, скосив глаза на ее ладонь.
— Витя вам говорил? — она вскинула свои чистые светлые глаза на Коврова, потом перевела взгляд на Андронова.
— Говорил, — подтвердил Андронов.
Лариса пожала худенькими плечами.
— Кому понадобилось? Ума не приложу!
— Да-а… — неопределенно протянул Ковров.
— Вы что-нибудь знали об этой щепке… до включения? — спросила Лариса.
— Если бы знал, не включал бы, — с пасмурным видом сказал Ковров.
— Да, конечно, — произнесла Лариса. — Зачем я спрашиваю? Ясно, что не включали бы.
— Вот так и живем! — сказал Андронов, кривя губы и царапая Коврова холодноватым колючим взглядом. — Разваливаем завод! Надо дознаться, кто подсунул…
— Зачем было половину схемы выключать? — удивилась Лариса. — Уж всю, а не половину…
«Баба, а логика железная, так ей недолго и до истины добраться», — с какою-то смешной гордостью за Ларису подумал Ковров.
— Черненко! — ни с того ни с сего брякнул Андронов, по наитию попадая в точку.
— Скажешь тоже! — пробормотал Ковров, опуская глаза, чтобы только не смотреть на Андронова и не выдать себя. Чем дальше шел этот неприятный для него разговор, тем все более запутывалось дело. Он обещал Черненко ничего никому не говорить, а ведь скоро станет всем ясно, что клинышек-то мог подсунуть или Черненко, или он, Ковров. Больше некому. И Лариса со временем поймет, и Андронов тоже… А какая теперь разница для него самого, — подумал он, — все равно несдобровать. Черненко надо спасти. Обещал…
Врать для Коврова было мучительным. Но иногда приходилось, обстоятельства заставляли. Потом же он места не находил и каждый раз клялся больше не попадать в двусмысленное положение. А жизнь словно подсмеивалась над ним, как-то получалось, что вдруг, хочешь не хочешь, приходилось сказать неправду, чтобы кого-то выручить. И опять он мучился, казнил себя, убеждал, что в последний раз.
— Ну, нет! — неприятным, режущим слух голосом воскликнул Андронов. — Надо выяснить, кто такими делами занимается… Кроме Черненко, некому.
— Будет тебе, Витя, — устало сказал Ковров. Нервное напряжение, в котором он находился вплоть до разговора с Григорьевым, давало себя знать.
— Как это «будет»? — не унимался Андронов. — Где этот деятель? — вдруг вскричал он, желваки заходили по его ввалившимся, посеревшим от усталости щекам. — Куда подевался? Я из него все соки выжму, а правду добьюсь. К Григорьеву пойду, расскажу об этих проделках.
— Ну, хватит! — прикрикнул на него Ковров и стукнул кулаком по столу. — Я тоже умею за горло брать, когда надо. Иди, проспись дома как следует, все мы тут с нервами. Еще не хватало Григорьева впутывать. Молокосос!
Андронов обиделся и ушел.
— Устал, — сказала Лариса, — извелся оттого, что печь стоит. Бочарников сегодня мне рассказывает: вышел к печи и видит Андронова в робе и рукавицах с пикой в руках, к выпуску шлака готовится, ходит у шлаковой летки, как лунатик, не соображает со сна, что печь стоит. Бочарников видел, как он перед тем тут же на литейном дворе спал. Постоял так с пикой перед леткой, потом опомнился, положил пику, снял рукавицы, сунул под мышку и побрел через литейный двор к соседней, горячей печи. Я там сейчас проходила, поняла Витю: над чугунной леткой газ горит, фурмы светятся… И то сказать: живет печка. — Лариса, должно быть, заметила, что Ковров не слушает ее, не до ее рассказов, и другим, деловым тоном спросила: — Алексей Алексеевич, что с клинышком делать, вам отдать?
— Черненко отдайте, — суховато, официальным тоном сказал Ковров. — Сегодня он приболел, завтра, наверное, выйдет, и отдадите… С этой щепкой мы еще горюшка хлебнем, — неожиданно заключил он, — лучше бы и не находилась.
Лариса молчала, ждала, что он еще скажет, хотела понять, чем вызвана его тревога.
— Ну, что с парнем будешь делать? — не глядя на Ларису, как бы сам с собой, заговорил Ковров. — Вытрясет он из Черненко все потроха, да еще, чего доброго, с этим делом к Григорьеву сунется. С Андронова станет, всего можно ждать! Малец бы был, взять ремень и отодрать. А с этим горлопаном ремнем не сладишь. Что к Григорьеву, он еще на цехкоме проработку устроит, забьет старика. Нет у Андронова ни уважения к старшим, ни пощады к виноватым. Да и себя не щадит, сколько разных бед на себя накликал этой своей «критикой».
— А может, так и надо, Алексей Алексеевич? — неожиданно сказала Лариса. — Несправедливости никому не простит, за то его молодежь и провела в цехком.
— Меры не знает — вот о чем разговор.
— А вы его научите, Алексей Алексеевич, объясните, как себя вести. Умный совет Виктор поймет.
— Пожалуй, и то правда, — остывая, сказал Ковров. — Вечером надо с ним поговорить. Дома, в спокойной обстановке…
