Виктор Баныкин - Андрей Снежков учится жить.
Давно никто не видел Машу такой жизнерадостной, такой непоседливой. А ей все чего-то хотелось исключительного, какой-то живой, большой работы, которой она могла бы по-настоящему увлечься и отдавать все свои молодые силы.
Возвращаясь домой из конторы, она подолгу нянчилась с мальчиком, помотала Катерине по дому.
В этот вечер после обеда Маша мыла полы, а потом, закончив уборку, отдыхала. Перед ужином к ней зашла Катерина.
— Садись, Катюша, — предложила Маша. — Читаю вот роман «Сестра Керри». О бедной американской девушке, о ее мытарствах. До чего же трогательно написано... ты представить себе не можешь!
— Хорошо тебе, Мареюшка! А я вот... Получу когда от мужа письмо и целый день мусолю его, — Катерина вздохнула, морща в горькой усмешке тонкие губы. — Рано пришлось в детстве школу бросить.
— А ты знаешь, Катюша, — заговорила Маша, порывисто вставая, — я тебе помогу учиться. Хочешь? Это не так уж трудно...
— Выдумываешь! Легко ли мне теперь... Годы-то не те, — перебивая невестку, сказала Катерина, расправляя на коленях пестрый фартук. — Как-то Егор меня уговаривал, да я отругала его тогда... чтобы не приставал!
Остановившись около Катерины, Маша ласково заглянула ей в лицо:
— А ты не бойся, не бойся, говорю тебе! Если будем заниматься, ну скажем, через день, то к маю ты и писать и читать хорошо научишься. Правду говорю!
— Возилась у печки с горшками и нужды не было в грамоте, — вздохнув, проговорила Катерина. — А на бакене стала с батюшкой работать заместо Кости... Приезжает старшина. А я одна дежурю. «Покажи, говорит, дневник. Что ты там о дежурстве записала?» А я глазами только моргаю. Совестно свои закорючки показывать. Или при закрытии навигации. Приказ привез старшина. Благодарственное слово про нас с батюшкой прописано, и подпись надо поставить. Батюшка хоть и не шибко письменность одолел, а все же расписался быстро, а я царапала, царапала...
Катерина снова вздохнула и тоже встала.
— Пожалуй, и ужинать пора собирать... Заговорились мы тут с тобой.
— Завтра, Катюша, — сказала Маша, — завтра и начнем. Возьму в библиотеке учебники для взрослых и заниматься будем.
— Разве и в самом деле попытать? — нерешительно спросила невестка и шепотом добавила: — Ты, Мареюшка, нашим-то ни слова. Мы с тобой потихоньку... а то еще просмеют!
* * *Когда в субботу Маша шла с работы домой, было уже совсем темно.
Морозило, а с Волги задувал острый, колючий ветришко.
Маша спрятала в муфту руки и уткнулась подбородком в пушистый воротник.
У ворот ее поджидала Катерина.
— Мареюшка, касатка! Письмо ведь пришло. От Костеньки моего!
— Да что ты, Катюша? Вот как хорошо! — обрадовалась Маша. — Я тебе говорила... О чем же пишет Константин Дмитриевич?
— Наградили, Машенька, моего муженька! Идем скорее, почитай мне сама. А то Егорка, баловник, из школы все не воротился, и батюшка тоже пропал... Алешка — и тот где-то бегает. И ты как на грех что-то припоздала. Извелась вся, поделиться радостью не с кем!
— У нас комсомольское собрание было. Вот и задержалась на полчасика, — говорила Маша, едва поспевая за невесткой. — А как Коленька, Катюша?
— Все забавлялась с ним. Возьмет в ручонки мячик, кинет и смеется. Угомонился только что, — невестка протянула Маше угольником сложенное письмо. Заметив приставшую к нему хлебную крошку, Катерина осторожно отколупнула ее ногтем, улыбнулась. — Читай скорее.
Маше пришлось читать письмо тут же, даже не раздевшись, потому что взволнованная Катерина не хотела больше ждать ни одной минуты.
— «Как вы живете, все ли живы, здоровы? — читала Маша. — Я не писал долго по той самой причине, что не мог. А причина такая: у нас, у саперов, всю осень по горло работы: мы обеспечиваем бесперебойную переправу наших войск через Волгу. А какие сейчас дела под Сталинградом, вы знаете из газет и по радио. Прошу не серчать на меня за долгое молчание. Напишите про свои новости. Как растет сынок Павла, пропишите про учение Егора и что поделывает Алеша. Батюшку прошу почаще поглядывать на сруб дома. Чтобы ничего там не растаскали. Еще сообщаю, за исправное выполнение заданий командования я награжден медалью «За боевые заслуги». Кланяйтесь от меня всем знакомым и Евсеичу. Остаюсь ваш рядовой Константин Фомичев».
Маша положила на стол исписанный крупным почерком листик из ученической тетрадки.
Катерина провела ладонью по письму. Мелкие сухие морщинки, рано избороздившие ее лицо, разгладились, и она вдруг вся как-то расцвела, помолодела.
— Так бы, кажись, до утра сидела и слушала! — сказала она. — Пробеги-ка еще, Мареюшка, уж больно ты складно читаешь.
В это время в избу вбежал запыхавшийся краснощекий Егор в потрепанном, порыжелом пиджаке нараспашку и сбитой на левое ухо шапке. С шумом захлопнув дверь, он бросил на лавку стопку учебников и тетрадей, опоясанных полосатым шарфом, и, сверкая темными бусинами озорных глаз, возбужденно закричал:
— А я чего скажу сейчас вам! К апрелю во всех домах радио заговорит! А на промысел оборудование для новой электростанции присылают!
— Слышали, слышали... Опоздал со своей новостью! — улыбнулась Маша.
Катерина, оглядев с головы до ног сына, покачала головой:
— И в кого ты растешь непутевым? Ну, разве можно так ходить, долго ли простыть?
— Что ты, мам, мне жарко! — усмехнулся Егор, нетерпеливо сбрасывая с себя пиджак.
— Обожди раздеваться. Иди Алешку-пострела разыщи, — напуская на себя строгость, сказала Катерина. — Попрошу ужо Мареюшку написать отцу, как от рук оба отбиваетесь, тогда узнаете.
— А разве от папы письмо получили?
— Иди, тебе говорят!
— Нет, правда получили?
— Потом узнаешь! — Катерина взмахнула рукой и, не сдержавшись, засмеялась: — Жив наш отец, жив!
Егор, подхватив пиджак, бросился к двери. Проводив взглядом сына, Катерина вздохнула:
— Давно ли на руках пестовала?.. А теперь вон какие стали! Егор семилетку по весне закончит. И уж о работе на промысле поговаривает, а пострел Алешка будущей осенью в школу пойдет... Так и ты, Мареюшка, не заметишь, как большим станет Колечка!
Маша прикрыла рукой лежавшую на столе руку Катерины и, запинаясь, сказала:
— Хочу тебя попросить... Я так тебе обязана, Катюша! Тебе, конечно, надоело возиться с Коленькой...
— Тоже мне придумала, — перебивая Машу, покачала головой невестка. — Да я, Мареюшка, если хочешь знать, страсть как люблю нянчиться с маленькими! Меняю Колечке рубашечку или купаю когда, так и кажется, будто со своим вожусь.
— Посиди уж завтра с Коленькой, — снова заговорила Маша. — Завтра все наши комсомольцы на промысел пойдут. На днях новую скважину должны начать бурить. А рабочие-вышкомонтажники не успеют ее к сроку сдать, если им не помочь... Не могу же я дома сидеть в такой день, Катюша!
Катерина подняла на Машу глаза.
— Иди, ну разве мне жалко? Тяжелого смотри остерегайся поднимать. И от простуды берегись. А то долго ли опять свалиться. — Помолчав, она ворчливо добавила: — Тоже, начальники. Дите у женщины малое, а им иди, и знать ничего не хотят!
— Меня никто и не заставляет. Наоборот даже, — мягко сказала Маша. — Но пойми, Катюша... У меня ребенок, у Вали Семеновой мать болеет, а у третьей еще какая-нибудь причина найдется. Не поможем мы завтра монтажникам, тогда и буровая бригада не начнет вовремя бурение. А нефти сейчас требуется много. — Она поправила волосы и улыбнулась. — Ну зачем это я все говорю? Ты и сама все понимаешь!.. А Коленьку утром я покормлю грудью, а потом ты кашки манной сваришь. Ладно, Катюша?
— Ладно, ладно. Это ведь я так, — невестка махнула рукой. — Раздевайся... Вон и сорванцы наши, кажись, с дедушкой идут. Обедать сейчас будем.
VII
Начинало светать. Скованная льдом Волга и громады Жигулей вырисовывались пока еще неясно, сквозь густую лиловую дымку. Но дымка эта постепенно бледнела и таяла, уступая место робко льющемуся с востока свету. И скоро уже можно было разглядеть и далекую желтеющую полоску противоположного берега, и вздыбленные в два-три яруса стеклянно-синие льдины на Волге, и снежные склоны гор с тонкими графитно-черными стволами деревьев, и обрывистые, отливающие багрецом, оголенные утесы.
Уже совсем рассвело, когда шумная толпа девушек подходила к Яблоновому оврагу. Прямо в лицо дул холодный ветер, но девушки всю дорогу пели песни, и Маша, шедшая под руку с Валентиной Семеновой, изредка тоже подтягивала.
— Ты не озябла? — спрашивала Машу подруга. Семенова была в теплом пуховом платке и длинном овчинном полушубке.
— Нет! — со смехом отвечала Маша. — У меня телогрейка толстая, а под ней кофта шерстяная.
А в это время звонкие голоса дружно выводили:
Орленок, орленок, товарищ крылатый,Далекие степи в огне...
Маша закрыла глаза, и ей показалось, что она видит, как над пустынной, притихшей Волгой несется быстрокрылая птица, поднимаясь все выше и выше, к самым вершинам хмурых гор. Набрав полную грудь воздуха, Маша тоже запела.
