Л. Пантелеев - Том 4. Наша Маша. Литературные портреты
Позже появился и ленинградский Машин приятель Саша Хагемейстер. Недолго гостил у нас маленький Сережа, внук «тети Нины», лужанки, о которой говорилось выше.
Ребята долго сидели за столом, угощались. Потом играли в саду – со мной и с Сашиной мамой.
Маша никогда еще не выступала в роли хозяйки. И не привыкла к такому большому обществу своих сверстников. Это сказалось на ее поведении. За столом то и дело слышался ее голос:
– А мне?
Впрочем, среди гостей (если не считать промелькнувшего как метеор трехлетнего Сережи) она была самая маленькая.
К концу вечера немного развинтилась, куролесила свыше меры, но, в общем, была счастлива, весела и вела себя на пятерку с минусом.
7.8.60.
Мама и тетя Ляля ездили в город и получили на почте посылку – подарок от дяди Пети и тети Лели Морозов. Этот довольно объемистый ящик папа привез от автобусной остановки на велосипеде.
Ящик вскрыли. В нем оказался медицинский набор «Доктор Айболит». Таких наборов у Маши скопилось уже пять или шесть комплектов. Всё дарят и дарят. Странные подарки. Мне в детстве такого не дарили. Но этот комплект оказался всем комплектам комплект. Над ним поработали золотые руки дяди Пети. В парусиновой сумке с красным крестом – кроме положенных предметов – Машка обнаружила: поильник, мисочку, косынку медсестры с красным крестиком, миниатюрную клизмочку, набор медицинских «банок»…
В косынке медсестры и с повязкой на рукаве Машка ходила со мной в деревню, где Любовь Ивановна сделала мне последний укол.
. . . . .
Когда возвращались домой, на небе уже сияла огромная, полная луна, появлялись одна за другой звездочки. Я рассказал Маше о звездах, то есть сказал, что их много и у каждой есть свое имя. Обещал позже, когда стемнеет, выйти с ней еще раз и рассмотреть как следует звездное небо.
Очень огорчилась, когда узнала, что звезды ночью не спят. Ей казалось, что, когда она спит, и все должны спать.
9.8.60.
Вечером была у Маши соседская девочка Таня. Машка почему-то не хочет называть ее по имени. Говорит просто:
– Ко мне девочка пришла. Ой, это моя девочка! Девочка, давай, ты будешь мама, а я буду дочка…
Я спросил у нее:
– Ты разве не знаешь, как зовут эту девочку?
Сначала сказала:
– Забыла.
Потом подумала и говорит:
– Знаю.
– Как?
– Таня.
– Так почему ж ты ее по имени не зовешь?
Не ответила. И я не мог понять (и сейчас не могу), чем ей эта «девочка» приятнее «Тани».
Впрочем, нет, кажется, понял. Таня, Люся, Катя, Оля, Тамара – так зовут Машкиных кукол. Все это уже было. А тут – моя девочка! Не «моя кукла», а «моя девочка», живая, всамделишняя, говорящая, бегающая, по-настоящему радующая и по-настоящему обижающая тебя.
Вот именно: не «Таня», а «девочка».
. . . . .
Играли «в поездки». Ездили из Луги в Ленинград, в Разлив, в Сибирь, во Владивосток.
Тане семь лет, она в сентябре пойдет в школу. Жизненный опыт ее богаче, отец ее – полковник, девочка много где побывала… Машка в ее четыре года сильно отстает, многого не знает, но все-таки и у нее есть кое-что за плечами…
Таня. Я – в Сибирь на самолете!
Машка в Сибири не бывала, на самолете не летала. Она пользуется своим опытом и своими познаниями:
– А я – в Разлив на лодке!..
И плывет на лодке, вовсю гребет понарошными веслами.
В Луге у обеих девочек «квартиры». Приехав, они обстраивают их. Машкино воображение и тут не отстает от Таниного. Работает, пожалуй, даже активнее. Но, может быть, это как раз свойство возраста. Ведь от двух до пяти – это самый расцвет таланта. Может быть, потом это гаснет, человек становится серьезнее, стесняется играть, выдумывать, упиваться фантазией?
Я тоже принимал посильное участие в игре. Играю до тех пор, пока чувствую, что не мешаю…
Потом Машу позвали ужинать.
– Девочка, идем со мной ужинать, – говорит она Тане, которая все еще летит на самолете во Владивосток.
. . . . .
Во время игры Таня вдруг спрашивает Машу:
– Тебе кто больше нравится: я или Оля?
Машка, святая душа, отвечает не задумываясь:
– Оля.
Пришлось вмешаться в этот разговор мне:
– Таких вопросов, Таня, не задают.
– Почему?
Давать семилетней девочке урок лицемерия мне тоже не захотелось, я не ответил ей, а сказал:
– Маша тебя и Олю любит одинаково.
А через минуту слышу опять:
– Нет, правда, Машенька, кого ты больше любишь?
– Я же тебе сказала: Олю!
. . . . .
До появления Тани мы с тетей Лялей ходили на колодец за водой, поливали хозяйские огурцы, свеклу, малину, яблони… Машка работала ловчее и охотнее других.
11.8.60.
Вчера проводили тетю Лялю и тетю Иру. Гости шли пешком, а провожающие ехали в автобусе. Такая невежливость объясняется тем, что с гостями был Синдбад, которого в автобус не пускают; а с провожатыми была Маша, которая не очень-то может спешить, а спешить надо было…
Впечатлений у Машки много. Она была в настоящем железнодорожном вагоне, видела настоящий паровоз, была на вокзале и видела колокол, о существовании которого знает из стихов Саши Черного.
Тут же на вокзальной площади купили билеты на ленинградский автобус. Сегодня в 14. 20 мама и Маша едут делать Машке очередной укол. Папа собирается провожать их.
Маше со мной расставаться не хочется. Она уговаривает и меня ехать:
– Купи тоже билетик и приезжай.
Потом говорит:
– Можешь с нами в одном автобусе ехать.
Я говорю:
– Билетов больше нет.
– А может, еще принесут билеты?
12.8.60.
Ехать Машка очень хотела и в то же время очень боялась. Ведь ей не что-нибудь, а укол должны были сделать.
Это я очень хорошо понимаю. Это все равно как если бы мне предложили поехать, скажем в Венецию или в Париж, где я должен был бы подвергнуться серьезной операции. Тут и Монмартра, и гондольеров не захочешь.
13.8.60.
Вчера ездил встречать своих путешественниц. Машкину белую панамку увидал и узнал издали – в окошке автобуса. И она меня сразу узнала, когда я постучал по стеклу палкой.
. . . . .
Вчера же показал ей несколько хорошеньких сыроежек, которые нашел накануне во время своей одинокой прогулки в лесу.
Она расспрашивала меня:
– Ты где был? Когда? Далеко? А ты, когда ходил, взял с собой… как это… я забыла… который вертится…
И нетерпеливо:
– Ну скажи!!
– Что сказать?
– Скажи: как? Как называется!
– Что?
– Который Тбилиси показывает. Термос?
– Какой термос?
– Нет… не термос. Ну, как его? Ну, скажи (то есть подскажи)… Который вот так делает (показывает, как вертится и колеблется стрелка).
Тогда я пожалел ее и понял:
– Компас?
– Да, да, компас? Брал с собой?
– Сегодня брал, а вчера без компаса ходил.
. . . . .
О том, что такое дождь, уже давно забыли.
14.8.60.
Время летит на реактивном самолете. Давно ли Машке не было четырех, а вот уже пошел десятый день на пятый год!
. . . . .
Вечером уложили в девять, но до половины одиннадцатого она не могла уснуть.
Плакала. Даже вспотела вся. Пришлось мне прилечь рядом. Поговорили немножко шепотом. Держал ее за потную ручку и рассказывал какую-то ерунду.
Она прислушивалась к голосам мамы и тети Минзамал, которые работали на веранде и очень громко говорили. Я прикрыл дверь и сказал:
– Не кричите, пожалуйста!
– Нет, нет, – встрепенулась Машка. – Пусть кричат!
15.8.60.
Ходили вчера по-над берегом Луги в сторону Киевского шоссе.
Перед уходом мы с Машей сорвали с грядки огурец, взяли несколько кусочков хлеба и все это заначили в карманы. Я сказал ей:
– В лесу мамочка захочет есть, скажет: «Эх, хорошо бы сейчас огурчика съесть и хлебцем закусить…» А ты скажешь: «Тук-тук-тук. Пожалуйста!» А мама: «Ах!».
Машка несколько раз просила повторить эту сценку. Но условий игры не поняла. Еще в саду стала вынимать из кармана пакет с хлебом.
– Можно? – спрашивает у меня.
Пришлось сказать:
– Рано, рано.
В лесу я давал наставления уже не ей, а маме. Попросил ее громко сказать:
– А неплохо бы сейчас закусить, хлебца поесть или огурчика!..
Мама, надо признаться, тоже не сразу поняла условия игры. Но потом все пошло как по маслу. И когда мама сказала: «Ах, откуда здесь огурец?! И хлеб!!!» – Машка возликовала.
Закусывали, сидя на свежем пахучем сене. Потом лежали недолго.
Потом, уже в виду Киевского шоссе, по которому бежали маленькие машины и автобусы, встретилось неожиданное препятствие: заболоченный ручей, впадающий в Лугу, и заболоченные берега его. В кустах на берегу этого ручья нашли очень красивые белые цветы: маленькие на высоких стеблях.
