Владимир Малыхин - Наследник
то невидимой силой. Его дрожащая тень на стене напоминала прыгающего чертика, приставившего к
длинному носу растопыренную пятерню... Где-то в углу негромко пиликал знакомый сверчок.
Засыпая, Виктор слышал, как покашливал, ворочаясь на печке, Медведенко, как на покрытых
зеленоватым льдом стеклах окон слегка потрескивал морозец.
Его разбудил громкий стук. Дверь открыл соскочивший с печи Медведенко. Дежурный по
дивизиону лейтенант вручил Виктору телеграмму. Он зажег лампу, быстро пробежал ее глазами.
Прочитал еще и еще раз. Мать сообщала, что 5 января при исполнении служебных обязанностей
погиб его отец. До сознания Виктора долго не доходила эта страшная весть. Он ходил взад и вперед
по комнате, сжимая телеграмму в кулаке.. Он не мог представить себе, что на свете больше нет его
отца, которого он всегда чувствовал где-то рядом, как строгого судью и самого верного друга. И
теперь его больше нет?! Нет, он не желал в это верить...
Медведенко молча наблюдал, как он ходил по комнате, сжимая в кулаке бумажку, чувствовал, что у
Виктора случилось больше горе, но не решался ни о чем спрашивать. Вдруг Виктор всунул ноги без
портянок в валенки, накинул на плечи полушубок и выбежал из хаты. Следом за ним, одеваясь на
ходу, выбежал и Медведенко. Он шел от Виктора на расстоянии десятка шагов и зорко за ним
наблюдал. А Виктор ходил кругами по снежному полю. Вдруг он остановился, достал кисет и долго
сворачивал цыгарку, потом стал шарить по карманам. Медведенко понял: ищет огонька. Он быстро
достал огниво, подбежал к Виктору, высек искру и протянул ему тлеющий фитиль. Виктор сначала
недоуменно поглядел на Медведенко, потом взгляд его стал осмысленным, он прикурил, глубоко
затянулся и, помолчав, глухо сказал:
— Худо мне, Кузьмич. Очень худо... Отец...
— Да я ж так и почуял, — тихо произнес Медведенко. — Война она и есть... война...
Виктор положил руку ему на плечо:
— Пошли в хату, холодно... В хате он лег на койку, закрыл глаза и замер. Мысли путались, перед
глазами проплывало лицо отца, строгое, задумчивое, улыбчивое... Вдруг дверь приоткрылась и вместе
с крутой волной голубых снежинок в хату кто-то вошел, бесшумно, как приведение... Но он это
почувствовал, до его лица долетели снежинки. Приподнялся на локте:
— Кто там?
Увидел:
— Ирина. Она остановилась посреди хаты и скрестив руки на груди, прошептала:
— Это ... я.
Он вскочил и подбежал к ней:
—Вы?!
— Я, — тихо сказала она.
— Я все знаю..., я знаю, как это ужасно... Я хочу сейчас быть с Вами рядом.. — она, глядя на него
широко раскрытыми, полными слез, глазами, положила)руки на его плечи. — Извините..., но я... не
могла иначе...
Виктор прижал голову к ее груди, его плечи дрогнули. Она, сдерживая слезы, молча гладила его по
голове, тяжело дыша, прошептала:
— Я... побуду. . с тобой..., можно? — Он глухо спросил: — Тебя кто-нибудь видел? — Она вдруг
преобразилась, гордо подняла голову и громко сказала: — Не знаю! Может быть! Мне наплевать! —
Он обнял ее, поднял на руки и понес на койку. В голове мелькнуло: "Медведенко!", но Медведенко в
хате давно не было. Виктор не знал, что Медведенко после их "прогулки", незаметно исчезнув,
побежал к Ирине, вызвал ее на крыльцо и прошептал:
— Слышь, Ирина, беги до него... У него отец убитый...
* * *
Замели февральские метели. Солдатская молва принесла весть о том, что скоро их армию двинут
на Крым. Солдатская молва на фронте — дело не шуточное, она нередко угадывала замыслы больших
штабов...
И вскоре на рассвете дивизион покинул гостеприимную деревушку. Все ее жители вышли на
широкий выгон. Женщины плакали и крестили солдат. Многие провожали колонну до околицы. А дед
Пискарь пошел дальше. Он долго шел рядом с Виктором, который из-за него не садился в кабину
тягача. Когда деревня уже скрылась за дальним снежным косогором, Виктор остановился:
— Ну, дедуля, пора!
Он обнял старика и они крепко трижды поцеловались.
— Ты, сынок Витя, того... не дюже подставляй свою грудинку-то под вражьи пули... Ты их бей с
умом. А мне письмо отпиши... — говорил дед, шмыгая носом и смахивая варежкой предательскую
слезу.
— Обязательно, — сказал Виктор, с трудом сдерживая волнение.
Они еще раз обнялись и круто отвернулись друг от друга. Дед долго махал своей фуражкой с
красным околышем вслед колонне.
...И вот Виктор, уже покачиваясь в тесноватой, пахнувшей бензином, теплой кабине трудолюбиво
урчащего тягача, поглядывает на сверкающие бисером под лучами нежаркого февральского солнца
приднепровские снежные дали, пытается угадать конечный пункт назначения. Он вспоминает
прочитанные когда-то книги о геройском штурме Перекопа и Сиваша, альбом "Плакаты Гражданской
войны", который отец однажды подарил ему в день рождения. Особенно ему понравился тогда плакат,
на котором был изображен скачущий в атаку герой кавалерист в буденновке, с пикой в одной руке и с
поднятой шашкой в другой. Его большой и зубастый квадратный рот был яростно скошен в крике:
"Даешь Крым? Смерть барону!".
Артиллерийский полк длинно растянулся по заснеженному зимнику. Вик-гор выглянул в окошко.
Негромко урчавшие тягачи чем-то напоминали могучих буйволов, которые, опустив широкие лбы и
выгнув крутые шеи, упрямо тянут свою тяжкую лямку. Он достал из планшетки карту, сверил на
всякий случай маршрут по местности и, устроившись поуютнее, закрыл глаза. Пока можно было
вздремнуть. Впереди предстоял трудный ночной марш-бросок куда-то на юг. .
* * *
Конечным пунктом их долгого пути оказалось большое село в нескольких километрах от Сиваша.
Оно было окружено высокими пирамидальными тополями и издали напоминало оазис в снежной
пустыне. В том селе разместился весь артполк.
Наутро командир полка собрал командиров дивизионов и батарей в просторной избе и ознакомил с
обстановкой. Они узнали, что в ноябре сорок третьего наши войска форсировали Сиваш, захватили
плацдарм на его южном берегу, но дальше продвинуться не смогли..
— Сегодня, — продолжал подполковник, — задача состоит в том, чтобы, сосредоточив на
плацдарме силы, ударить отсюда, а также со стороны Перекопского перешейка на юг, а с Керченского
плацдарма — вдоль побережья. Прорвать оборону, разгромить их семнадцатую армию и освободить
Крым.
... Через сутки полк переправился на южный берег Сиваша и занял огневые позиции. Виктор
выбрал свой НП на той высотке, где был командный пункт командира батальона. Здесь и видимость
была хорошей и связь с пехотой самая родственная...
Вдруг началась снежная круговерть. Она мела день, другой, третий... Казалось, не будет ей ни
конца, ни края...
* * *
Прекратилась пурга неожиданно ночью.
Настали теплые весенние дни. Закисли сугробы, окопы, дороги. Облысели песчаные холмы и
пригорки. Забулькали серебряные ручейки. Воздух наполнился запахом тающего снега, влажной
земли и чего-то еще, очень похожего на аромат срезанной дольки свежего огурчика...
Все ждали решающего часа. И этот час настал.
На рассвете 8 апреля пришел наконец приказ Военного Совета фронта. В нем говорилось, что эта
земля полита кровью их отцов и братьев в 1920 году и что надо сегодня разгромить врага, увеличить
их мировую славу, славу воинов Фрунзе, славу русского оружия.
Начался штурм. Артиллерийская канонада потрясала землю и воздух. Батарея гвардии старшего
лейтенанта Дружинина, как и вся артиллерия, вела огонь по заранее намеченным целям. Виктор не
видел разрывов своих снарядов, но чувствовал, что батарея работает четко.
Горизонт сначала запылал, потом окутался плотной стеной огненно-черного дыма. Над головами
волнами, одна за другой, спокойно и неудержимо шли сотни бомбардировщиков. Бойцы в окопах
радостно приветствовали их криками "ура", махали шапками, потрясали автоматами и винтовками.
Артиллерия перенесла огонь в глубь немецкой обороны, а вскоре послышались частые глухие удары
гигантских молотов — это вступила в дело авиация.
* * *
10 апреля оборона немцев была прорвана. В тот день артполк переместился влево вперед, фронтом
в сторону Джанкоя. Их пушки должны были поддерживать танковый корпус, который фронтовое
командование вводило в прорыв.
