Илья Гордон - Вначале их было двое (сборник)

Да и то сказать — пора было Ольге Никандровне привыкнуть к неожиданным отъездам мужа: частенько приходилось ему уезжать в колхозы или совхозы, в обком партии. Мало помнила она дней, когда они обедали за одним столом, говорили о семейных делах. И сейчас перед ее глазами встали картины их совместной, полной тревог и скитаний жизни. Вспомнила она, как вскоре после их женитьбы Дмитрий Емельянович, взволнованный и запыхавшийся, вошел в комнату и уже с порога спросил:

— Меня посылают в политотдел. Поедешь со мной в село?

Им предстояло уехать в страшную глушь, но глушь эта манила Дмитрия Емельяновича. Он чувствовал, что кипят в нем нерастраченные силы, ему хотелось броситься в бой с подстерегающей на каждом шагу опасностью, с кулаками, прячущими в ямах хлеб и с обрезами в руках нападающими из-за угла на коммунистов и комсомольцев. Ему хотелось преодолеть все трудности, которые ждали его там, куда посылала партия. С мыслью о том, что в борьбе он должен выстоять, победить, двинулся Шулимов в путь в те далекие годы. Большевистским словом зажигал он в сердцах бедняков веру в торжество новой жизни.

И вот теперь, после Сентябрьского Пленума ЦК, он снова почувствовал себя мобилизованным…

Уже в пути Шулимов вдруг вспомнил, что договорился встретиться с корреспондентом, но в суматохе забыл о нем.

«Как знать, в какой колхоз попадет корреспондент и что он о нем напишет», — досадуя на свою забывчивость, подумал секретарь. А ведь это не шутка — статья в центральной газете: хороший очерк мог бы создать славу району, да и ему, Шулимову, как руководителю местной партийной организации.

Заседание обкома было напряженным, даже бурным. Шулимову дважды пришлось объяснять членам обкома партии причины отставания ряда колхозов в его районе. Он понимал, что предъявленные к нему, как руководителю районной парторганизации, требования обоснованны, и все же пытался оправдаться ссылками на разные обстоятельства, мешавшие отстающим колхозам встать в один ряд с передовыми. Но даже для него самого оправдания эти звучали малоубедительно.

«Уж не для того ли направили к нам корреспондента, чтобы вскрыть недостатки нашей работы, о которых так много говорили на заседании?» — думал на обратном пути Шулимов и вконец расстроился.

Да и как было ему сохранить спокойствие? Случалось, конечно, и раньше за те годы, которые он проработал в этом районе, что в обкоме давали ему те или иные советы, делали замечания или даже внушения, но до такого разноса, как в этот раз, дело не доходило. Да и не за что было: работал он не покладая рук, помогал колхозам чем только мог, болел за каждую голову скота в колхозном хлеву, за каждый колос на колхозном поле.

Маша давно уже изучила характер Шулимова, и когда тот, вернувшись из области, проходил через приемную, сразу же поняла, что он не в духе. Она встретила секретаря привычной приветственной улыбкой, но тот молча кивнул в ответ, окинул взглядом приемную, будто рассчитывая в ней кого-то найти, а затем быстро вошел в кабинет.

Рабочий день приближался к концу, и Маша аккуратно сложила бумаги, заперла ящик письменного стола, взглянув в зеркальце, попудрилась и совсем было собралась уходить, как вдруг Шулимов, который только что говорил с кем-то по телефону, приоткрыл дверь кабинета и спросил:

— До моего отъезда в обком ко мне заходил корреспондент центральной газеты. Не знаете ли вы, куда он уехал?

— Точно не скажу, — ответила Маша. — Как будто в «Надежду».

— В «Надежду»?!

— Наверняка не знаю, — смутилась Маша, — а только я видела его с Журбенко.

— С Журбенко?! — повторил Шулимов. — Ну, значит, так и есть — поехал в «Надежду». Да что это, все тут с ума посходили, что ли? Неужели не сообразили, куда надо его направить?

— Да вы же никакого распоряжения не оставили, — попыталась объясниться Маша. — А корреспондент как раз и осведомлялся о вас.

— Ну да, я просил его еще раз зайти, но ведь вы знали, что меня срочно вызвали. Почему не напомнили мне о нем? — недовольно заметил Шулимов.

Не зная, что ответить, Маша с виноватым видом молча смотрела на Шулимова.

— Кто из инструкторов сейчас на месте? — спросил он, так и не справившись с раздражением.

— Никого. Все разъехались по району, — тихо ответила Маша.

— Как только кто-нибудь из них появится, сразу же ко мне, — сказал Шулимов резко.

Немного успокоившись, Шулимов стал думать о заседании обкома партии, о выступлении первого секретаря.

Они должны двинуться в стремительное наступление «за изобилие и за счастье народа», как сказал в своей речи первый секретарь обкома. Перед внутренним взором Шулимова встали бескрайние просторы полей с шумящими на ветру хлебами, с рядами склонивших к земле тяжелые золотые головки подсолнухов, с широкими нивами гречихи и льна. Шулимов видел виноградные лозы, гнущиеся под непомерными гроздьями, погреба, в которых рядами стоят крепко сбитые бочки с вином, пасеки с полными золотистого меда ульями, хранилища овощей и ароматных плодов, снятых в колхозном саду. Сколько раз в трескучие морозы, под проливными дождями и в знойные дни засушливого лета поднимался он, Шулимов, вместе с колхозниками района на трудные бои за всеобщее изобилие. И пусть не всегда сопутствовал ему успех, пусть совершал секретарь ошибки, которые оборачивались провалами и поражениями, — совесть его была спокойна: он всю сбою жизнь старался настойчиво и честно выполнять свой долг перед партией и народом.

С того дня, как журналист уехал, побывав в колхозе «Надежда», Шулимов потерял душевный покой. За годы своего пребывания на посту первого секретаря райкома Шулимов не помнил такого случая, чтобы в центральной прессе появился материал о работе какого-нибудь из колхозов его района. И тут на тебе — подвернулся случай, а он, секретарь, оплошал, не позаботился, чтобы корреспондента направили в лучший колхоз. И надо же было случиться такому недоразумению! И досадовать-то не на кого — сам виноват. А впрочем, быть может, и обойдется — говорил же корреспондент, что хочет ознакомиться с повседневной жизнью самого обыкновенного колхоза. А что с него, с рядового колхоза, возьмешь? Так почему же он, Шулимов, должен так беспокоиться? И все же первое время он жадно пробегал страницы центральных газет — не появилась ли статья или хоть заметка о «Надежде»? Но дни проходили за днями, неделя за неделей, но ни слова об этом колхозе Шулимов в газете не находил. Он даже начал понемногу забывать неприятное происшествие и, получив с утренней почтой газеты, не набрасывался уже на них с прежним пылом.

Но вот однажды, когда Шулимов совсем перестал ждать появления статьи московского корреспондента, в его кабинет вбежал взволнованный инструктор и, едва переступив порог, выпалил:

— Ну, что вы скажете о нашей «Надежде»? Какова? — И, увидев недоумевающее лицо секретаря, добавил, не сумев скрыть своего изумления: — Как, вы еще не читали?

Тут пришел черед изумляться Шулимову:

— Что вы говорите? Напечатано? Покажите! — и он порывисто выхватил газету из рук инструктора. — Где же это? — глухо бормотал Шулимов, в то время как глаза его лихорадочно перебегали со страницы на страницу, с заголовка на заголовок, пока, наконец, в середине одного из столбцов второй полосы он не заметил взятого в кавычки слова «Надежда».

Он сосредоточился и начал обстоятельно читать статью. Инструктор, не сводя с Шулимова глаз, следил за впечатлением, которое произведет на секретаря чтение ожидавшейся с таким тревожным нетерпением статьи. Он заметил, что Шулимов покраснел до корней волос, на лбу выступили капельки пота, словно он поднял что-то неимоверно тяжелое.

— Да, — выдохнул наконец Шулимов. — Ну, что скажете?

Пораженный, он недоуменно размышлял.

Ведь все то, о чем пишет корреспондент, он, Шулимов, давно знал, давно видел, в глубине души давно понял. Как же это он не придал всему этому должного значения? Как будто пелена какая-то закрыла его всегда такой пристальный, такой зоркий ко всем явлениям жизни взгляд. Да полно, видел ли он все это своими глазами? Может, он просто слышал легенду о двух раненых солдатах, которые вернулись с фронта в свой край и застали пустыню на том месте, где оставили, уходя, поля, сады, дома, семьи, полную до краев чашу счастливой жизни? Тяжела, невыносимо тяжела была вначале их жизнь среди полного запустения и разрухи. Потом вернулись в родные дома другие жители поселка, помогли соседи, вновь появилась всякая живность, ожили и стали опять плодоносить одичавшие деревья, и там, где было мертвое запустение, опять вырос поселок с полями и пасеками, садами и огородами, виноградниками и прудами, полными рыбы.

— А что бы он написал о «Маяке», — спросил инструктор, — если пришел в такой восторг, побывав в отстающем колхозе?