Евсей Баренбойм - Крушение
— Что там еще, черт возьми? — раздраженно спросил Больхен.
— Радиограмма, господин капитан I ранга, — доложил вахтенный. — Шифровальщик просит разрешения подняться в рубку.
— Пусть поднимется. Сколько на румбе? — спросил командир у вахтенного офицера.
— Двести десять. Ход восемнадцать узлов.
— Так и держите. Я буду у себя.
Он плотно затворил дверь командирской рубки, сел в кресло. Перед ним на столике дымился кофейник, принесенный вестовым. Лежали в вазочке свежие булочки с корицей. «Еще одна радиограмма. Что теперь придумали нового стратеги в Берлине или в Бергене?» — недоумевал он.
Вошел шифровальщик и остановился у двери. Командир будто не замечал его. Погруженный в свои мысли, он смотрел на кофе, не притрагиваясь к нему.
— Прочтите, Гофман, вслух, — наконец заговорил Больхен.
— «Операцию продолжать любом случае. Окончание операции разрешаю наличии особо важных причин — аварии, нападения противника, вызывающих необходимость отхода. Если не предоставится других вариантов действий — бомбардируйте Амдерму».
«Почему адмирал Шнивинд, который в период планирования операции был ее активным противником и в какой-то момент даже требовал ее отмены, сейчас столь настойчиво и энергично требует ее продолжения? — размышлял Больхен, не спеша, небольшими глотками, наслаждаясь кофе. — Совершенно очевидно, что на него оказывают давление из Берлина от самого гросс-адмирала Редера. Для Редера же успех «Адмирала Шеера» не только военная победа, а вопрос престижа, подтверждение его весьма поколебленной доктрины рейдерской войны».
После потопления двадцать пятого августа у острова Медвежий эсминцами противника немецкого минного заградителя «Ульм», о чем Больхен узнал из перехваченных сообщений английского радио, верховному морскому командованию, видимо, очень хотелось сообщить в главную квартиру фюрера победную сводку об успехах «Адмирала Шеера». Но ему-то что за дело до этих хитросплетений высокой политики? Что он, командир корабля, должен делать в такой ситуации?
Уже более получаса Больхен маленькими шагами мерил ходовую рубку, непрерывно дымя трубкой, но так и не принял важного решения. Чтобы полностью внести ясность в обстановку и уточнить дальнейшие планы, следовало еще раз подробно проинформировать командование и получить четкие указания. Но как это сделать? Оставался единственный выход — нарушить приказ о радиомолчании в эфире.
После пятиминутного совещания со старпомом Бугой и старшим связистом Больхен приказал дать короткий сигнал без вызова. Такой сигнал уменьшал шанс, что корабль запеленгуют. Затем он сообщил свои координаты, обрисовал положение и попросил разрешения уйти к Шпицбергену. Шнивинд настаивал на продолжении операции в Карском море, пока она не даст ощутимых результатов. Только после повторного доклада Больхена, что в Карском море линкор уже ничего не сможет добиться, адмирал Шнивинд с видимой неохотой разрешил ему прекратить операцию. По тону его последнего лаконичного радио Больхен понял, что адмирал Северного моря недоволен его действиями. «Если ничего не можете, возвращайтесь», — говорилось в ней.
Шнивинд разочарован и считает, что «Адмирал Шеер» не оправдал возложенных на него надежд. «А что я еще мог сделать? — досадовал Больхен. — Один самолет-разведчик вместо двух и то с недостаточным запасом горючего. Просчет этих зазнаек из люфтваффе теперь свалят на меня. А ведь как они уговаривали! «Самолета с двумя экипажами будет более чем достаточно. Поверьте нашему опыту». И он, болван, поверил. Обещанная помощь от подводных лодок в действительности оказалась чистейшим блефом. И этот «Сибиряков», раструбивший о нем по всему свету!»
Больхен достал табакерку. Ее подарила ему Юта в день тридцатилетия. Набил трубку. Табак у него был ароматнейший, бразильский, презент одного южноамериканского негоцианта. Стоявший рядом обер-лейтенант Старзински что-то увлеченно рассказывал вахтенному офицеру. Он ни за что не отвечал и пребывал в великолепном настроении. Больхен примирился с его непрерывной болтовней. Избавиться от нее, видимо, можно было лишь послав Старзински на откидной мостик и оттуда сбросив в море.
Тускло светились выведенные в ходовую рубку циферблаты многочисленных приборов: репитеры гирокомпаса и гидролокатора, указатели оборотов главных машин, положения руля, приборы пеленгов и дистанций на противника, счетчики пройденного расстояния и многие другие. Сложный организм корабля функционировал нормально.
У выхода из рубки молча сидел на разножке оператор телефонного коммутатора унтер-офицер Арбиндер. Этот жестокий грубый человек, со странно стекленеющими глазами при первых же услышанных выстрелах, родом из Аугсбурга. Несколько дней назад здесь же на мостике Больхен спросил его:
— Как бы вы, Арбиндер, распорядились отпуском, если бы я отпустил вас по возвращении в Нарвик?
Арбиндер усмехнулся:
— Я попросил бы вас немного повременить, господин капитан I ранга. Подождать, пока не падет Петербург. У ландсвера Арбиндера тоже есть заветная мечта — посмотреть на туалетный набор из сорока восьми предметов чистого золота. Его сделал в Аугсбурге два века назад мастер Беллер для русской императрицы Анны Иоанновны. Беллер мой далекий предок. Говорят, на набор можно раз посмотреть — и спокойно умереть.
«А в нем есть что-то человеческое», — подумал Больхен.
Сейчас Арбиндер сидел неподвижно, устремив взгляд в одну точку. Его застывшее лицо было страшно.
— Попросите старшего офицера подняться на мостик, — распорядился Больхен. И, когда Буга торопливо вошел в ходовую рубку, приказал: — Курс к острову Медвежий. Я буду у себя внизу.
Он спустился в салон. Оттуда не выходил ни к обеду, ни к ужину. Вестовой Краус носил командиру еду в каюту.
Тридцатого августа северо-восточнее острова Медвежий «Адмирал Шеер» встретили четыре эсминца. Отсюда до берегов Северной Норвегии оставалось меньше двухсот миль. Это было излюбленное место, где немецкие самолеты и подводные лодки наносили свои удары по конвоям союзников. Под эскортом эсминцев рейдер прошел через Хорстад и сейчас портовые буксиры осторожно подтягивали линкор к его причалу в Нарвике.
Стояло солнечное раннее утро. Встречающих на причале было мало. Среди немногочисленной группы одетых в черное морских офицеров Больхен узнал невысокую приземистую фигуру командующего второй группой кораблей вице-адмирала Кюмметца. Все базировавшиеся на Нарвик суда — карманные линкоры «Лютцов», «Адмирал Шеер», восьмая флотилия эскадренных миноносцев находились в его подчинении. После весьма холодного официального рукопожатия и короткого доклада Больхена Кюмметц сообщил ему, что адмирал Северного моря ждет их сегодня у себя в Тронхейме. Несколько часов спустя камуфлированный «оппель-адмирал» остановился у пирса, где стоял покрытый маскировочной сетью флагман немецкого флота линкор «Тирпиц», на котором держал свой флаг адмирал Шнивинд.
Знакомый адмиральский салон линкора. Персидский ковер на узорчатом красного дерева паркете. Мягкий, не раздражающий свет настенных бра, отраженный в полировке дубовых переборок. Легкое позвякивание хрусталя в буфете, тусклая кожа диванов и кресел. Доклад Больхена адмиралу длился долго. Шнивинд внимательно слушал его, часто перебивал, задавая вопросы. Затем в просторном салоне воцарилась тишина. С волнением Больхен ждал, что скажет сейчас этот человек, его начальник и покровитель, благодаря которому он избрал путь морского офицера вместо уготованной отцом духовной карьеры.
— Теперь для меня ясен весь ход операции. Я не вижу, Вильгельм, в ваших действиях особых просчетов, — наконец сказал Шнивинд. — Скорее их следует отнести к недостаткам планирования, скудости разведывательных данных и недооценке противодействия русских. Кроме того, очевидно плохое знание ледовой обстановки. Если вы помните, я указывал на это еще в самом начале и противился этой операции. Но мы с вами, Вильгельм, не только военные моряки, но и политики. Нынешняя летняя кампания развивается на редкость удачно. Наши сухопутные войска добились огромных успехов. Вот-вот падет Сталинград. Победно развивается и наше наступление в Египте. Фюрер считает, что в этих условиях, когда все силы рейха напряжены до предела, наши надводные корабли действуют слишком пассивно и робко.
Шнивинд на мгновение умолк, налил в бокал воды, стал жадно, большими глотками пить. Говорили, что у него появились признаки сахарной болезни. Будет очень жаль, если он уйдет на береговую должность. «А насчет мобилизации всех сил рейха он прав», — подумал Больхен. Еще перед походом он читал в газетах, что в рамках организованной Герингом кампании по сбору металлолома, сам фюрер сдал в фонд обороны медные ворота рейхсканцелярии.
