Иван Шевцов - Во имя отца и сына
- У этого разговора нет конца, - ухмыльнулся Посадов.
- Будет. Непременно будет, Алексей Васильевич, - твердо сказал маршал. - Не вешайте нос.
- Вы оптимист, я вижу, - улыбнулся Посадов.
- Военные всегда были оптимистами, - бросил Климов. - В этом их сила.
На дворе лениво падал невесомый снег. До улицы Горького шли гурьбой. Там простились.
Пастухов, Ключанский и Белкина, отделившись от группы, сразу начали спорить. Молчавшие в мастерской, они тут спешили выговориться. Юрий Пастухов был поражен увиденным в мастерской Климова: работами, самим ваятелем и, конечно, маршалом. Он искренне радовался и открыто выражал свои чувства:
- Вот за такое искусство голосую и я, без всяких ярлыков. Это, старики, впечатляет! За душу берет.
- А ты знаешь, что о тебе говорил покойный Бисмарк? - брезгливо скривил толстую отвисшую губу Ключанский. Он шел, сутулый и длинный, приподняв плечо, засунув руки в карманы. - Не знаешь? Он говорил: "Глупость - дар божий, но не следует им злоупотреблять". - И глухо рассмеялся.
- А знаешь, что сказал Карел Чапек о тебе? - парировал Юрий. - Он сказал, что одно из величайших бедствий цивилизации - ученый дурак. А ты последняя модель цивилизованного осла, у которого конструкторы убрали две ноги, хвост, совесть и половину мозгов. Своего рода, облегченная модель.
В конце концов они поругались. Белкина, поддержавшая Юру, вначале пыталась примирить их взгляды. Ей это не удалось. И вдруг Ключанский остановился и, презрительно глядя на Белкину, спросил:
- У вас что, любовь или физиологическая потребность? - И, не дожидаясь ответа, удалился.
Воздвиженский, Капарулина, Вероника и Маринин решили вместе поужинать. Возле ресторана "Астория" на улице очередь.
- Воскресенье - везде так, - разочарованно сказала Вероника.
Воздвиженский предложил ресторан Центрального Дома литераторов. Маринин сделал встречное предложение - ресторан ВТО. Последнее было принято. Шли вверх по улице Горького и ругали Климова, Посадова, а заодно и маршала. Маринин был недоволен: идеологическое сражение не состоялось. Он чувствовал себя неловко перед поэтами. А Воздвиженский с упреком брюзжал:
- Ваши заводские слюнтяи молчали, как караси, уткнувшиеся мордой в ил.
- Оробели, увидев маршала, - оправдывался Маринин за Ключанского, Пастухова, Белкину и Веронику.
- Тоже мне авангард! - укоризненно добавила Новелла и, увлекая за собой Воздвиженского, прошла вперед.
Александр Александрович, подхватив Веронику под руку, допытывался:
- Ты чем-то расстроена? Недовольна, что побывала в доме будущего свекра? Он тебе не понравился?
- Оставьте, Александр Александрович, какой он мне свекор. Без мужа свекра не бывает… А на ребят, по-моему, обижаться незачем. Действительно, первый раз попали в мастерскую скульптора, столько всего интересного увидели.
- Тебе понравились его работы?
- Очень. Особенно портрет Лугова, - с восхищением ответила Вероника.
В ее голосе зазвучал такой непосредственный восторг, что Маринин не решился разубеждать ее.
- Да, как портретист Климов, несомненно, талантлив. А его памятники скучны, традиционны. Понимаешь, не нужно ему браться за монументальные вещи, это не его стезя.
В ресторане ВТО Александр Александрович был свой человек. Метрдотель услужливо "организовал" для них свободный столик. Когда официант принял заказ, Вероника вдруг заговорщицки сообщила, глядя в арку другого зала:
- Мальчики, а здесь наши… Посадов с Юлькой и Глебов. Лакают коньяк.
- А почему ты решила, что Законникова с Посадовым, а не с Глебовым? - озадачил ее вопросом Маринин. - Посадов старик. Он - ширма. А с Глебовым у них наклевывается роман.
- Это у них давно, - как бы нехотя обронил Воздвиженский.
Вероника приняла его слова всерьез, так, как того и хотел Воздвиженский.
- Может, он и на завод ее устроил, когда в райкоме работал? Иначе как ее приняли с такой биографией и тут же общежитие дали? Теперь все ясно.
- Узнала б его жена, что он сидит в ресторане с молодой и довольно приятной особой… - продолжал Маринин.
- А для этого всего лишь нужно две копейки, - сказал Воздвиженский и бросил на стол монету.
Вероника не догадалась, чего от нее хотят. Была пауза. Ждали, испытующе глядя на Веронику. А она не понимала. Тогда Новелла, презрительно ухмыльнувшись захмелевшими глазами, взяла монету и вышла к телефону-автомату…
А "молодая и довольно приятная особа" в это время говорила о Капарулиной и Воздвиженском, о библиотекарше и директоре Дома культуры:
- Заграница, заграница… А что они о ней знают?
- Ну как же, поэты частенько там бывают, - напомнил Посадов, взглянув туда, где сидел Маринин с приятелями.
- Ну и что? Бывают… - Юля посмотрела на Глебова, который исподволь наблюдал за ней. - А ничего не видят, ничего не знают. Я бы им рассказала, что такое заграница.
Она закончила фразу шепотом под сочувственным взглядом Глебова. Ей вдруг показалось, что он увидел ее насквозь.
И она подумала: только тот способен понять душу другого, кто сам много пережил и выстрадал. Посадов ее не понял, не мог понять, потому что слишком был занят собой. Роман Архипов, может, и хотел, да недостаток жизненного опыта помешал ему. И то, чего Юля не смогла доверить ни Алексею Васильевичу, ни Роману, она может рассказать только ему, Емельяну Глебову. На протяжении полутора часов, которые они провели в мастерской Климова, Юлия, быть может сама того не желая, подсознательно отдавала все внимание не гостеприимному хозяину, не легендарному маршалу, не знаменитому и уважаемому ею артисту, а Емельяну Глебову, человеку, о котором она ничего не знала и видела, в сущности, второй раз.
Мы часто склонны выдавать желаемое за действительное, предпочитая радость самообольщения горькому разочарованию. Юле казалось, что Глебов подчеркнуто уделяет ей внимание. На самом же деле он в мастерской был занят исключительно Климовым и его творчеством. Ничто его больше не интересовало. И теперь у него было такое ощущение, как после прочтения содержательной книги. В ответ на Юлины слова он говорил совсем не то, что ожидала Юля. Она думала, Емельян попросит ее рассказать рабочим, что такое заграница, или хотя бы ему с Алексеем Васильевичем. Но Глебов задумчиво сказал:
- По-моему, он чем-то встревожен и огорчен. Что-то подорвано в нем, нарушено. Чувствуется внутренняя неуверенность.
Посадов догадался: речь идет о Климове.
- Подлинный талант, в отличие от преуспевающей посредственности, всегда полон сомнений, душевных тревог, переходящих иногда в надлом, - ответил он Глебову.
Глебов допил вино и поставил фужер. Его глаза встретились с проницательным взглядом Юли. Она пыталась понять Глебова. Но понять настоящее человека, не зная его прошлого, невозможно.
Природа наградила Емельяна многими хорошими чертами: честностью, прямотой, человеколюбием и темпераментом. Жизнь ломала его характер, волю, стремилась подмять под себя, раздавить. Избыток темперамента заменился трезвостью аналитика. Вопросы, на которые трудно было найти ответы, сушили его душу, постоянно причиняя боль, чувство собственного бессилия перед несправедливостью, с которой нередко приходилось сталкиваться, разрывало его сердце. А рядом была непреклонная вера в торжество справедливости: все перемелется, будет так, как должно быть. Удивительный сплав противоречий: бездумного лихачества и трезвого расчета, почти детской доверчивости и холодной подозрительности, доброты и злопамятства. Многое переменилось в характере Емельяна Глебова. Появились новые черты во внешнем облике. Жестче стала складка у рта, настороженней взгляд, печальней глаза.
Емельян тоже видел Юлю как бы сызнова. Если на вечере поэзии в Доме культуры он обратил внимание на Юлины глаза, то теперь он неожиданно увидел ее губы, крупные, мягкие, едва тронутые помадой. Они выражали горячее желание и угасшие надежды, усталую покорность и безграничное упрямство. "Почему она здесь? А я? - думал Емельян, спокойно разглядывая ее. - Ах, да. Алексей Васильевич, это он пригласил. Но почему именно ее? Какая-то драма, Юля жила где-то в Африке, была замужем. Она хотела рассказать об этом. Это интересно. Надо напомнить ей".
- Вы хотели рассказать о загранице.
- Вас это интересует?
Слова ее звучат тихо, замирают на губах вместе с грустной улыбкой.
- Любопытно, - подтвердил Емельян.
- Долгая песня. Чтобы все рассказать, и дня не хватит. А сейчас уже поздно. - Она откидывается на спинку полумягкого кресла. Она уже понимает, что влюблена. От этой догадки ей становится не по себе. Что-то давно знакомое и в то же время неизведанное наполняет радостью ее сердце.
Посадов взглянул на часы:
- Что вы, милые, только девять часов. Солидные люди начинают к этому времени съезжаться, а вы уходить собрались.
