Николай Погодин - Собрание сочинений в 4 томах. Том 1
Максим. Тут, брат, пошел такой диалектический материализм, что ты мог прямо ехать в ЦКК.
Гай. Приказ обо мне подписан?
Максим. Нет.
Гай. Так какого же черта?
Максим. Бросьте ваш темперамент! Вы до сих пор были начальником. Так. А Белковский был вашим заместителем. Так. За неделю до вашего приезда… Белковский приехал временно исполняющим обязанности. Зачем такой приказ, если ты возвращаешься через неделю? Это — с одной стороны. С другой стороны — дело о твоей работе передано в ЦКК. С третьей стороны — бюро райкома, при особом мнении Андрона, постановило требовать обновления хозяйственного руководства. А в-четвертых — все собаки знают, что Гай снят. Мне Андрон намекнул: «Максим, предупреди, мол, парня. Телеграфируй — тебе удобнее».
Гай. Андрон? Почему Андрон?.. Уж кого я бил больше всех, так это профсоюзников. У меня Андрон два месяца в правом уклоне ходил, еле выпутался… Максим, мы все-таки коммунисты!..
Максим. Мне, понимаешь, никто не верит, что я коммунист. В Сталинграде работал, был комсомолец, третий год в партии, а все считают комсомольцем и в бесклассовое общество переведут комсомольцем. Я вечный комсомолец.
Гай. Мы все-таки коммунисты, Максим, мы прошли революционную школу, мы кое-что понимаем. Я допускаю, что Белковскому самому захотелось пустить завод, допускаю, что он затеял грязные интриги, но дело не в Белковском.
Максим. Нет, в Белковском. Ух, это гад! Он теперь до меня добирается. Дает явно невыполнимое задание. Я отказываюсь. Он берет трубку и звонит Елкину: «Алло, Сеня! Это говорит Николай. Наш Максим опять у нас не хочет работать… Сеня, поговори с нашим мальчиком…» Буквально говорю, как стенографистка. Я раз хотел ему морду набить, но этика не позволила.
Гай. Неужели за восемь месяцев Колька Белковский так испортился?
Максим. Не испортился, а раскрылся. Аппарат… (указал на столы) вот это… весь в лучах его очарования. Ксения Ионовна разве… она ж в тебя влюблена. Страдает баба. Просто жалко девушку!
Гай. Не так. Не то.
Максим. Скажешь — не влюблена? Я письмо написал, обратно отдала.
Гай. Не дурачься! Здесь что-то поважнее, чем Белковский, а вы не умеете подняться выше мышиной возни. (Подумал.) Конечно, и корысть…
Максим. Гриша, умоляю, поднимайся, поднимайся выше меня! Разве я тебя один за этим сюда ждал? А ты на меня кричишь.
Гай. Вечный ты комсомолец. Скажи вот что… Как ведет себя жена?
Максим. Я с ней — гуд-бай. Не разговариваю.
Гай. Я у тебя спрашиваю — как она себя ведет?
Максим. В какой плоскости?
Гай. Ну как, по-твоему, о чем я спрашиваю?
Максим. Подумаешь, экзамен! Она, директор, ваш непримиримый и принципиальный противник… а по-моему — предатель.
Гай. Вот куда повернуло! Картина проясняется… Я вот что, Максимка… я, видишь ли… Я, видишь ли, сюда попал оттого, что у меня дом взаперти. Позвонил отсюда — не отвечают. Разве еще попробовать? (Взял трубку.)
Максим. Можешь не звонить. Ее дома нет.
Гай. Где же она в такое для нее время?..
Максим. Она сегодня поехала с бригадой по топливу. Дрова…
Гай. Дрова? Не понимаю. Ты разве ничего не видел?
Максим. Видел. Сегодня не видел. Она на грузовике поехала…
Гай (подумал о жене, ребенке, которого он ждал). Максимка…
Максим. Я…
Гай. Помолчи-ка ты, брат! Ты не уходи, а… Я, брат, пойду в кабинет, что ли, а… На грузовике — и ничего? Если поехала на грузовике, значит, ничего… Надо, брат, подумать… а только ты не уходи… (Уходит.)
Максим. Что это Григория так качнуло? Крепился, крепился — и качнуло.
Эпизод третий
Кабинет дирекции. Утро. Гай и Ксения Ионовна.
Гай (продолжает). Да-да… Как только Белковский приедет, просите его ко мне. Одеколону у нас тут какого-нибудь нет, Ксения Ионовна?
Ксения Ионовна. У меня есть, но душистый. Ничего?
Гай. Все равно. Мне надо фасад протереть.
Ксения Ионовна. А платочек у вас есть?
Гай. Есть! (Вынул платок, посмотрел.) Ну дайте и платок.
Ксения Ионовна. Сейчас, Григорий Григорьевич. (Уходит.)
Гай (шумно). Фу, чертова работа! (Напевает.)
«Одинок и заброшен,Позабыт от людей…»[51]
Постой! С какого года я в партии? Примкнул в девятьсот пятнадцатом, вступил в девятьсот семнадцатом.
Входит Ксения Ионовна, поставила на стол одеколон, подала платок и зеркальце.
Правильно. (Взял зеркало.) По роже подумаешь — пил неделю… Теперь несите ваш платок стирать.
Ксения Ионовна. Где же будет сидеть Белковский? Он уже вчера ваш несгораемый шкаф открыл. В бумагах рылся… Я его боюсь! Как человек, он ярко выраженный злодей, ломброзовский тип[52]. Как хотите… Ногти кусает. Нехорошо!
Гай. Да, это более или менее опасно.
Ксения Ионовна. Я не знаю, Григорий Григорьевич, почему вы принимаете меня за дурочку. Только я веду управление делами и вижу, как все ваши распоряжения ставятся вверх ногами. Помните пятьдесят импортных станков? Их нет. Помните крановые устройства? Их нет. А воду до сих пор по наружным трубам подают. А, да что, лишь бы наоборот! Лишь бы не так, как вы говорили!.. Я ведь все заседания веду… а вы смеетесь.
Гай. Нет станков? Как же их нет?.. Этого, Ксения Ионовна, не может быть. Клянитесь — не поверю.
Ксения Ионовна. Подождите — поверите. Я все помню, что вы говорили. Я теперь здесь не останусь ни одного часа! (Слезы.) Из меня сделали бессловесную куклу. Мне не позволяют даже дать фактическую справку на заседании. Я хотела предъявить ваши письма из Америки о станках, но меня Белковский вежливо выгнал с заседания. Может быть, я беспартийная советская барышня, но я сюда мобилизована как лучшая ударница, и для них не бессловесный холуй.
Гай утирает лицо перед зеркалом. Ксения Ионовна плачет. Входит Элла Пеппер, она в валенках и треухе.
Пеппер (возбужденно). Неверно, неверно, невер… Ах, товарищ Гай! Уже на работе? Что это за сцена на работе? Слезы, зеркальце, одеколон… Ты, может быть, будешь пудриться, Григорий, так я выйду.
Гай (оглядывая жену). Спасибо, Ксения Ионовна. Пока не пускайте к нам никого.
Ксения Ионовна. Только я повторяю — я для них не останусь советским холуем! (Уходит.)
Гай. Элла, что случилось? Ребенка нет? Не будет?
Пеппер. И что из этого? Ну не будет.
Гай. Что-нибудь произошло? Тебе запретили врачи?
Пеппер. Чтобы сразу покончить этот супружеский разговор, сообщаю, что я сделала аборт.
Гай. Это как же?.. А я…
Пеппер. А он? Тебе хотелось качать люльку. Ты об этом писал из Америки. Из-за твоих сентиментальностей я бы не хотела превращаться в мать семейства. Вот она — пожалуйста! Она тебе может родить десять штук. Мне пока двадцать один год, я член партии. Ты в мои годы не думал о люльках.
Гай. Восемь месяцев назад ты рассуждала не так.
Пеппер. И с этим надо сразу покончить. Тогда я считала тебя авторитетным учителем, а потом поняла, что ты…
Гай. …неавторитетный учитель?
Пеппер. По-моему, плохой учитель. Людей надо проверять по их делам, а не по тому, какое инстинктивное чувство тебя к ним влечет.
Гай. И ты уже проверила?
Пеппер. Проверила… Но дальше, Григорий. Может быть, тебя устраивают трагедии, а меня — никак. Я решила изменить наш образ жизни.
Гай. Это я вижу. Муж не видел жены почти год, а она…
Пеппер. …уезжает с бригадой, потому что проблема топлива для жены важней, чем поцелуи мужа. У нас в больницах нет дров.
Гай. Значит, ни черта не умеете работать! Значит, гнать вас надо отсюда в шею! И я буду вас гнать отсюда, не считаясь ни с женами, ни с друзьями!
Пеппер. Товарищ Гай, кого ты будешь гнать? Опомнись! Неужели тебя не информировали?
Гай. Тебя буду гнать за твои дурацкие мысли, Белковского немедленно выгоню за шарлатанство, разоблачу елкиных… Буду бить направо и налево! Так и передай своим друзьям.
Пеппер. Чтобы бить направо и налево, надо самому находиться на центральной линии.
