Алексей Чупров - Тройная медь
Все-таки он встал.
— Нет! Я тебя, Федор, в таком виде никуда не лущу, — говорил Чекулаев, закрывая от него собой дверь. — Ты и погулял-то самую малость, а они тебя год будут грызть… Понял? Спать надо. Хочешь спать? Спи. Сейчас — кончен бал, погасли свечи…
И верно, выгнал ребят, заботливо уложил Федора на свою кровать…
На смену они с Чекулаевым опоздали, хотя ехали на такси. Голова у Федора болела. Но, встав к сверлильному станку, он постарался в полную силу делать эту утомительную и однообразную работу… Сверла входят в металл, вибрация… Вверх. Деталь убрал. Деталь поставил. Вниз… Вибрация… Вверх, вниз… Вверх, вниз… Вибрация. Он пытался забыться в монотонных движениях, не думать о том, как теперь объясняться с Аленой, не вспоминать, как все растрепал Чекулаеву… Он снова спасался работой.
Подошел Бабурин. Долго стоял рядом, смотрел в упор, раздражая чистым своим видом, свободными от труда руками, набриолиненным коком, наконец сказал:
— Вы, Полынов, сегодня работаете небрежно. Сверловка — операция несложная, но требует внимания и аккуратности…
В глазах у него мелькнуло какое-то торжество, когда он говорил это, и усмешка сорвалась высокомерная. Федор взорвался:
— Как-нибудь без советчиков… Чего над душой стоять!
— Фу… — сморщившись, помахал ладонью у своего носа Василий Гаврилович. — Передовой рабочий, а на смену в таком состоянии выходите… — И удалился, сожалеюще покачивая головой. За спиной Федора прошел еще кто-то, крикнул:
— Не забудь, после работы собрание!.. «Собрание, так собрание…»
В обед они с Чекулаевым взяли в буфете несколько бутылок пива. Плотно поели, выпили пива.
К концу смены снова появился около, него Бабурин, чертом подлетел.
— Вы что! — закричал он. — Вы что делаете, Полынов?
— Ослеп, что ли? Работаю, — грубо ответил на крик Федор.
— Это не работа. Безобразие. Брак идет сплошняком…
— Как это брак? — Федор остановил станок.
— Так, брак! — Жилы на морщинистой шее Василия Гавриловича набухли от яростного крика. — Черт знает что! Пьяный на смену выходишь и еще спрашиваешь: «Как это брак?»
— Что?! — надвинулся на него Федор. — Что ты сказал?
От ближних станков на них оглядывались.
— То, что слышите, Полынов… Совсем зазнались. Думаете, раз бригаду получаете, раз деньги бешеные, так все дозволено!
Собрание проходило в красном уголке цеха, куда привезли новый бильярд, стол которого, распакованный, стоял прислоненный к стене. Федор сел возле него, так что сидящих на маленькой сцене за столом, покрытым красным сукном, — Бабурина, Пожарского, представителя парткома завода — он видел через белое плетение обвисшей сеточки лузы.
Пожарский начал рассказывать, какие задачи стоят перед цехом, упомянул и о создании бригады на подряде и, говоря, посмотрел в сторону Полынова.
— Этой бригаде мы не будем создавать тепличных условий, и у нее будет старое оборудование. Но и на старом оборудовании, как показал Федор Полынов, работать можно отлично…
— Полынов, говорят, заработал очень много? — осведомился представитель парткома.
— Да. Он заработал, — делая ударение на «заработал», ответил Пожарский.
Сразу после Пожарского слово попросил Бабурин.
Федор понял, что и он будет говорить о нем. И не ошибся.
— Все это хорошо — новые методы труда, комплексные бригады на подряде… — энергично начал Василий Гаврилович. — Но такую бригаду надо не просто формально создать и табличку повесить, а людей сперва надо воспитать в духе новых принципов. Люди-то перестраиваются медленно. И, как воздух, необходимое дело можно загробить, доверив его неподготовленным людям. Вот руководство цеха любит козырять Полыновым. Да, он один из лучших. И речь идет о том, чтобы именно его поставить бригадиром. Но можно ли поручить руководство новым коллективом человеку, который сегодня, к примеру, дал на сверловке сорок процентов брака, а это финишная работа? И брак случился не по неумению, а потому, что Полынов вышел на смену в нетрезвом виде… Когда я подошел и сказал ему об этом, он в силу своей несдержанности отреагировал очень бурно… Скажи, Полынов, как ты до жизни такой докатился?
Что мог Федор сказать? Ему стыдно было молчания сидящих рядом товарищей, от одного удивленного и досадливого взгляда Пожарского бросило в краску, но он все-таки пробасил упрямо:
— Не мог я столько брака дать…
— Спроси у ОТК, — сказал Бабурин. — Конечно, ангелов никого нет, и я могу понять Полынова, у него семейные неурядицы.
Федор посмотрел на Чекулаева, сидевшего напротив, тот отвернулся.
— …Семья в наше время вообще — фактор повышенного риска, — с удовольствием продолжал Бабурин. — Кто с кем, кто от кого, разобраться трудно…
Послышался смех. Все глядели на Федора. Он опустил голову.
— …Людей надо упорно воспитывать. Мы говорим о светлом будущем — ах, техника, ах, роботы, — а спотыкаемся о сегодняшний день. Элементарной дисциплины не умеем потребовать. Продукция у нас экспортная. Мы должны быть конкурентоспособны с известнейшими фирмами и не когда-то там — сегодня! А если начнем с бухты-барахты новыми методами старые наши грехи закрашивать, то очередная потемкинская деревня получится…
Федор встал и сказал:
— Не мог я сделать столько брака. Ты врешь!
— Вот иллюстрация к тому, что мы говорим, — горестно вздохнул Василий Гаврилович. — «Ты врешь»… И это — бригадир?
Не слушая больше, Федор шагнул к двери.
— Полынов, вернитесь! — крикнул Пожарский.
— Рабочий день кончился, — ответил Федор и вышел.
Он поднялся на третий этаж в бытовку, медленно разделся, сходил под душ… Все привычное, что доставляло удовольствие — душ, чистая одежда, медленно оставляющая тело усталость, — было сегодня не тем…
Когда он оделся уже, в бытовку стали заходить рабочие после собрания.
Федор дождался Чекулаева, поманил в проход между металлическими, окрашенными в шаровый цвет ящиками бытовки, с навешенными на них разнокалиберными замочками и, стараясь говорить спокойно, спросил:
— Ты трепанул Крокодилычу?
— Ну как, трепанул… Ты же его знаешь. Подходит, сочувственно вроде спрашивает, что это Полынов не в себе. Я и говорю, день рождения вчера у меня гуляли, с похмелья, а потом…
— Ну! — поторопил Федор.
— …Семейные, говорю, у Полынова неурядицы… то да се…
— И ты ему выложил все?.. Я тебе, как другу… — Федор схватил Чекулаева одной рукой и начал трясти. — Продал! Да тебя удавить мало… Что же ты за человек такой?!
В отсек стали заглядывать другие рабочие.
— Кончай, Полынов!
— Тебе драки только сегодня и не хватает…
— Его утихомирить — пожарная команда нужна…
— Да идите вы… — махнул рукой Чекулаев, не пытаясь вырваться от Федора. — Я тебе чего скажу… Погоди ты!.. Насчет брака, — понизил он голос.
— Что еще? — перестал его трясти Федор.
— Фух ты… — вздохнул Чекулаев. — Не было никаких сорока процентов брака.
— Как?! — совсем отпуская Чекулаева, воскликнул Федор.
— Просто. Ты запорол от силы пару деталей, а остальное… У Крокодилыча, — перешел он на шепот, щекоча чубом щеку Федора, — у него в инструменталке лежали бракованные детали по сверловке… Мне Валька из инструменталки сказала, а сегодня с утра он их вывез… Семнадцать штук… Небось, держал для своих дел, а тут под твое похмелье и списал…
— Что же ты на собрании рыло под крыло сунул?!
— Знаешь: хоть глуха, да без греха. — Чекулаев принялся расстегивать свою рабочую одежду. — Как ты докажешь? Он твои детали, небось, заховал так… Да сами разбирайтесь с вашими подрядами, рекордами, премиями. А мне одно надо — накопить на машину и хоть любительские права да получить. С машиной я — свободный человек…
Он стоял перед Федором, худой, с мосластыми, по локоть грязными руками.
— Эх ты, свободный человек… — Федор взял его за чуб и слегка дернул. — Живи…
— Голенький плох, да за голеньким бог, — облегченно засмеялся Чекулаев.
Федор приехал домой, но долго не заходил — прохаживался под окнами, придумывая, что скажет Алене. И было муторно на душе оттого, что надо сочинять какую-то ложь, ловчить… Словно стеной окружало его чувство к Алене. И, ища выход, он каждый раз мысленно устремлялся к самому простому: сесть и уехать, тем более теперь, когда об обстоятельствах его любви знало столько людей, но жгучая ревность к тому, как она будет жить без него, отбрасывала его…
Наконец он решился подняться на восьмой этаж.
Алена открыла ему. Он прошел в комнату, она молча — за ним. Он остановился у окна.
— Обедать будешь? — спросила Алена. — Все готово…
— У меня неприятности, — проговорил он, страдая от ее обычных, домашних слое. — И вчера я… В общежитии… Так получилось…
