Земля - Григол Самсонович Чиковани
Сиордия буравил Бачило своими колючими, холодными глазками.
— Сегодня в Белоруссии болота машинами осушаются: бульдозерами, землечерпалками и экскаваторами. Осушат одно — принимаются за другое, — продолжал Бачило.
— Ты от чьего имени говоришь, дружок? — перебил его Эрмиле Джакели. — От имени своего Полесья или Ланчхутского участка?
Сиордия оживился.
— Я говорю от имени Ланчхутского участка, Эрмиле Михайлович, — со свойственным ему спокойствием, как ни в чем не бывало продолжал Бачило. — После осушения болот я собираюсь здесь поселиться. Сегодня Важа Джапаридзе этого вот паренька подручным ко мне привел, — Бачило протянул руку в сторону Учи Шамугия. — За него родители дочь свою не отдают. И все из-за того, что он на болоте живет. И я точно в таком же положении. Я собирался было на девушке из Натанеби жениться, но родители ее за меня не отдают.
— Да захоти девушка, дружок, удержу на нее не будет.
— Так-то оно так, да вот я сам не хочу ее на эти болота приводить, комарам да лихорадке на съеденье, — ответил Бачило на выкрик Джакели. — И в таком положении много наших ребят и на Чаладидском участке.
— Верно говорите, Антон Васильевич, — поддержал Бачило начальник управления.
— От чьего имени говоришь ты, товарищ Антон Бачило?! — пронзительно заверещал Сиордия.
— От своего и Учи Шамугия имени, — улыбнулся Бачило. — Я уже сказал, что таких, как я, полным-полно и на Ланчхутском, и на Чаладидском участках. А еще я говорю от имени покинутых деревень, от имени людей, похороненных на их кладбищах. — Бачило чувствовал, что сбивается на патетику, но ничего не мог с собой поделать, иначе сейчас бы и не получилось. — Мы не имеем права не думать о детях, женщинах и стариках, убитых лихорадкой. Да, лихорадка, болото, бедность и голод убили этих людей, — он взглянул на Сиордия. — Ведь и отца вашего, Исидоре Татачиевич, болото убило. Вы не раз, мне помнится, грозились отомстить болоту!
— Как я сказал, так тому и быть! — выкрикнул Сиордия.
— Так скажешь ты наконец, кто поручил тебе выступать здесь? — не унимался Джакели.
— На этот вопрос я тебе отвечу, Эрмиле, — встал секретарь Ланчхутского райкома партии Шота Имнадзе. — Можно? — обратился он к парторгу.
— Прошу, — разрешил Коршия.
— А тебе кто поручил, Эрмиле? — повернулся Имнадзе в сторону Джакели. — По чьей подсказке ты говоришь «прощевайте»? Кто тебя подбил? Кириле Эбралидзе и Тенгиз Керкадзе, может быть? А ведь они сбежали от Сиордия, оставив его в одиночестве, видишь?
— Никто от меня не бегал, товарищ секретарь. И вовсе я не один. Меня многие поддерживают.
— Кто из вас, товарищи, поддерживает Исидоре Сиордия и Эрмиле Джакели? Кто из вас собирается сказать нам «прощевайте»? Прошу поднять руку, — обратился к народу секретарь райкома.
Никто не поднял руки.
Сиордия так и впился узкими глазками в лицо секретаря райкома.
— Может, на этом и закончим? — наклонился парторг к начальнику управления.
— Не будем торопиться. Еще кто-нибудь желает выступить?!
— Товарищи, продолжаем прения, — обратился парторг к собравшимся.
— Хватит, наговорились уже.
— Не о чем говорить больше.
— Итак, все ясно, — раздалось со всех сторон.
— А мне не все ясно, — опять встал Джакели.
— Не давайте ему слова!
— И Сиордия тоже не давайте!
— Они сюда воду мутить пришли!
Кричали собравшиеся.
— Я не позволю затыкать мне рот, — взвизгнул Джакели.
— И я не позволю, — поддержал Сиордия.
— Никто и не собирается вам рты затыкать.
— Может, для белоруса и все равно, где поселиться, — ехидно сказал Джакели, не глядя на Антона Бачило. — Пусть сушит болота в своей Белоруссии, там и селится. Кто его сюда звал?
Коршия встал, постучал карандашом по столу, требуя тишины.
— Злой как пес. Все норовит побольней укусить, — сердито обернулся к Джакели сидевший перед ним старик. — Твой аршин — лишь деньги да выгода. Всех этим аршином ты и меряешь.
— Эрмиле, тебя много раз просили прекратить свою безответственную болтовню, — едва сдерживался парторг. — Не мальчик уже вроде, а все ума-разума никак не можешь набраться. Антон Бачило приехал сюда по нашей просьбе. У нас не хватало драгеров, и Антон бросил свою землю, чтобы помочь нам болота осушить. Да разве один только Антон. И нам на подмогу пришли русские и украинцы, армяне и азербайджанцы.
— Пусть он сейчас же просит прощения у Антона, — потребовал секретарь парткома Ланчхутского участка Акакий Тохадзе.
— Да ничего такого не говорил Эрмиле, — попытался вступиться за дружка Сиордия. Лицо его густо побагровело. — Здесь у нас не заседание партбюро...
— Вот именно, здесь у нас собрание, и дай людям говорить. А на партбюро нам еще придется встретиться, — резко сказал ему начальник управления.
— Исидоре, — сказал перетрухнувший Джакели, — кто тебя спрашивает, извиняться мне или нет перед Антоном? Тоже мне, начальник нашелся. Язык мой — враг мой, Антон. По глупости сболтнул я, не со зла.
— А может, по Сиордиевой подсказке, а? — спросил Акакий Тохадзе.
— Дурость — моя подсказка, вот кто.
— Ну, дурости тебе всегда было на занимать, — бросил Михако Джалагонидзе.
Раздался дружный смех:
— Что правда, то правда.
— Твоими устами да мед пить, Михако.
— Что там дурости, и злости ему не занимать.
— И вредности тоже.
Когда собрание закончилось, дело шло к вечеру. Люди стали расходиться. Кто пошел в столовую, а кто остался тут же в клубе, чтобы продолжить разговор. Одни были довольны решением собрания, другие не довольны, но согласились с мнением большинства.
Тариел Карда, Коча Коршия, Важа Джапаридзе и Серова вышли из клуба вместе.
Машина ждала их тут же, у выхода, но они предпочли немного пройтись пешком. У Тариела болела голова. Он просил шофера
