Леонид Пасенюк - Люди, горы, небо
К озеру, впрочем, не дошли, там мелко было, в той ключевой, несказанной прозрачности воде — истинном раздолье для нерестующей нерки. Впереди, у самого входа в протоку, тянулась от берега сеточка, белея наплавами.
— Обождем, может, кто явится? — предложил Шумейко. — Не оставили же ее на произвол судьбы?
Гаркавый заглушил двигатель.
— Хозяин завсегда найдется. Вот дайте я наплава на всякий случай помечу, чтобы след остался.
Он высунулся из рубки с ружьем и бухнул утиной дробью — кучно шмякнуло по воде свинцом, наплава вздрогнули, покачались.
Но и до обеда никто за сеткой не пожаловал, а длинная, дорогая была сеточка.
— Ну, тогда я догадываюсь, чья она, — сказал Потапов. — Рыборазводская. Они тут, видимо, подошли пешка, посмотрели на нас из талины и обратно почимчиковали. Им это очень удобственно — из кустов.
— Не идет гора к Магомету, — огорчился Шумейко, подергивая мускулом рта — живчик этакий проклюнулся у него. — Что ж, пойдем мы к горе. Саша, подними сеточку, предъявим как вещественное доказательство.
К домикам рыборазвода, построенным в уютной ложбинке между холмами, довольно выположенной для того, чтобы вполне могло здесь улечься раскоряченное лягушкой озеро, вела утоптанная тропа. Пахло здесь лиственничной смолой, свежескошенным ранним сеном, лошадиным навозом, отрадой уединенности. Непривычно глазу вспыхивали в мелкой воде алые туловища рыб, алые до странности, — Шумейко всякий раз поражало зрелище призывно пламенеющей рыбы, уже помеченной печатью тлена.
Директор рыборазвода встретил инспекторов приветливо — за водкой, правда, не побежал, но велел вынести молока с белым хлебом домашней выпечки.
— Значит, новый у нас представитель рыбнадзора, — сказал он раздумчиво. — Что ж, очень приятно, будем знакомы. Все–таки, считайте, работники одного фронта.
Шумейко сказал с намеком:
— Но ведь и старый инспектор никуда не ушел. Так что грехи, если они у вас были, в его кондуите записаны.
— Да что о старых грехах, — засмеялся директор: он был высокого роста, плечист, строен, легок в шагу; седина основательно подбелила виски. — Вы наше хозяйство представляете? Производство в общем?…
— Конечно. В принципе. Теоретически.
— Хотите на практике полюбопытствовать?
— Что ж, давайте, если это нетрудно.
— Сейчас в самый раз, — сказал директор, — начали заниматься искусственным оплодотворением.
У окошечка в преддверии инкубатора стояла немолодая женщина в телогрейке, резиновом фартуке и нарукавниках. Одно точно рассчитанное, как бы даже касательное движение острого ее ножа — и брюхо нерки, предварительно оглушенной там, за окошком, вспарывалось снизу доверху, освобождая густой ливень лаково–алой, влажной, пахнущей сыростью и дремучими истоками бытия икры. Тут же, следом, лаборантке подавали в окошко самца; она энергично давила, соскальзывая пальцами, подбрюшье, так что струйкой брызгало молочко. Перемешать икру с молоками было делом одной–двух минут, и оплодотворение состоялось почти на все сто процентов, причем в условиях полной безопасности. Из четырех тысяч икринок нерки в естественных условиях оплодотворяется и вылупливается едва ли мальков сорок, то есть сотая часть, а сколько хищников и невзгод подстерегает каждого из этих счастливчиков!
Шумейко наблюдал, как сосредоточенная — взгляда не кинет ‑ лаборантка промывает икру, ровняет ее по плоскости решетчатой рамки. Эти рамки, сложенные в стопку, выглядят как соты в улье. Выклюнувшийся из икринки малек проваливается в дырочки решетки раз за разом сквозь все «этажи», сквозь все десять рамок — он такой шустрый, что даже не заденет своего нежно просвечивающего раздутого пузца — желточного пузыря.
Заглянули и в инкубатор, куда рабочие сносили рамки с икрой. Здесь стоял полусумрак, окна были затянуты черной кисеей. Икра не любит света, не зря ведь и рыба зарывает ее на тридцать–сорок сантиметров в грунт: это боязнь фотосинтеза.
Стопки рамок стояли теперь опущенные в деревянные ванны — секции с чистейшей проточной водой. Здесь икре стоять долго, месяца четыре, а чуть начнется выклев, все это хозяйство перенесут в мальковый питомник. Провалится этакий бутуз с желточным пузырем сквозь решетки, а уж в питомнике его и подкормка ждет, чтобы скорей набирал в весе.
С началом паводка питомник будет затоплен, и в мутной воде мальки уйдут в озеро. Малек нерки — существо нежное, рисковать не торопится, до года–двух в свое удовольствие поживет в озере, затем пойдет в реку, где тоже основательно обживется, никак не меньше года и, лишь достаточно окрепнув, приобретя иммунитет едва ли не на все случаи жизни, скатится в океан. А вот малек горбуши, например, сразу скатывается в океан — в стихию неведомую и грозную: авось благодаря махоньким размерам и некоторому нахальству никто не заметит, никто не уследит.
— Это все более или менее понятно, — сказал Шумейко, лишь только они вышли наружу; Потапов с Гаркавым в инкубатор не ходили, занялись чем–то своим, и ему. представилась возможность потолковать с директором наедине. — Процесс выверенный, как ход часов. Брака, вероятно, не бывает?
— Да знаете, по–всякому… мальки — они тоже внезапным болезням подвержены, случаются потери…
— Допустим. Хотя возможность этих потерь вы тоже, вероятно, учитываете. Но я сейчас не об этом хочу… Меня меньше интересуют мальки, чем зрелая рыба. Так вот, в связи с этой рыбой, какие у вас отношения с рыбкоопом?
Директор смутился, взглянул на него, на сопки, полукругом сбегающие к реке; рыборазводный завод за их отрогами был истинно как за каменной стеной; было чем полюбоваться — пейзаж лечил душу, радовал глаз, питал надежды на предстоящий охотничий сезон: утка там, глухарь, а то и медведь… Бывший фронтовик, солдат, директор, конечно, умел обращаться с оружием и охоту уважал. Да и кто на Камчатке не уважает охоту, не любит утиного мяса либо там глухаря, тушенного в сметане! Нагульный медведь — штука тоже лакомая.
— Это вам Потапов нажаловался?
— Не имеет в конце концов значения. Важен сам факт.
— Было, было, — ссутулился директор, — попутал черт… Да и рыбкооп не частники все же, солидная организация. Мы это законно оформили, за деньги, не даром…
— А право вы на это имели?
Директор хотел смолчать, но не утерпел, криво усмехнулся.
— Право… Много вы вокруг замечаете, чтобы по правам жили?
— Но, может, кто–то должен и пример показывать? Вы лично хотя бы?.. А к вам, допустим, и я без лишних слов примкну.
Стороной прошла женщина — тоже высокая, не полная и даже не склонная к полноте, но и не худая: при тонкой талии грудь казалась тяжеловатой, крупно вырисовывались под платьем бедра… («Жена, — решил Шумейко, отметив с завистью: — Славная пара. Да и сохранились как, при таком–то изобилии еды, всякой дичи и не дичи. А кофточка на ней действительно, если не шерсть, то нейлон, японская, крупной вязки».)
Прошли к берегу, где лежало что–то прикрытое куском брезента. Шумейко сдернул брезент.
— Сетка ваша?
Помедлив, директор сказал:
— Нет.
— Напрасно отказываетесь. Больше никто в протоке не поставит, у рыборазвода на виду.
— Да подумайте, зачем нам рыба? У нас ее вон сколько, лови руками.
— Там, во–первых, сразу с реки — посвежее. Икра помягче. Но я как раз не вас имею в виду. Жить на рыбе, возиться с рыбой и не есть рыбы — так не бывает, ни к чему этот искус. Я имею в виду, что лишь сетка — ваша. А поставил ее кто–то другой — полагаю, не без вашего ведома.
— Всего–навсего ваши догадки это…
Шумейко развел руками.
— Ну, как знаете. А документик придется составить. Сеточку возьмите пока на хранение — у вас все–таки производство, авось пригодится для дела.
Нет, не преступник здесь жил, не злостный браконьер, но человек, явно поступившийся принципами, а раз так, то и злоупотребляющий служебным положением.
Но кто же все–таки пользовался сеткой?
15
Шумейко с Сашей пришли в баню, когда народу поднабралось уже основательно. Было здесь душно, мыльно, осклизло, у приоткрытой форточки клубился пар — словом, как всегда в субботу. На них почти и внимания не обратили, а старшего инспектора никто еще толком не знал в лицо. Он взял таз и присел на свободное место с краю лавки, где вовсю что–то такое вещал намыленный с головы до ног яростно растирающий себя мочалкой некто жилистый и поджарый.
— Игорь Васильевич, пока места нет, я в парную…
— Ага, давай, я тоже сейчас, только вот намылюсь разок.
Постепенно Шумейко притерпелся к знакомости голоса под боком, как бы мальчишеского, но с сиплотой. А притерпевшись, все же вспомнил: сидел он бок о бок не с кем иным, как со Шлендой–браконьером, похожим на Челкаша. Так сказать, герой первой стычки старшего инспектора с нарушителями порядка на реке.
