Евгений Пермяк - Сегодня и вчера
Сашуня накануне читала черновик этого заявления матери и бабушке. Та и другая остались довольны не только тем, что Трофим Терентьевич прозрел под конец жизни, но и слогом заявления, в котором пело каждое слово.
Радовалась и Саша. Ей впервые в жизни довелось писать бумагу в такую высокую инстанцию. Саше было очень приятно, что она сумела сохранить правые поля страницы такими же ровными, как и левые, и от этого страницы выглядели почти что книжными.
Пробило восемь часов. «Шесть часов по московскому времени», — объявил репродуктор. В комнатах правления уже началась жизнь. Петр Терентьевич, наверно, уже давно объезжает участки. День наступил, а заявление все еще лежит на столе, как будто до него теперь нет никому никакого дела.
Зачем же ее торопили? Зачем же она проснулась до восхода солнца и бежала по росе, не жалея своих новых синих замшевых туфелек?
Ах, Сашуня, Сашуня, тебя очень оскорбит, когда ты узнаешь, что произошло этой ночью, но разве теперь до твоих семи аккуратно перепечатанных страниц! Послушай, что говорят в Бахрушах.
Алексей, отвозивший в город капусту, вернулся и рассказал о ночной встрече с Трофимом.
Бахрушин выслушал Алексея молча. Тудоиха уже побывала на зорьке у Петра Терентьевича.
— Иначе и не могло быть, Алексей, — сказал он, попросив водителя «замахнуть его» к Дарье Степановне.
Она, и только она, беспокоила Петра Терентьевича. Он, и только он, первым должен рассказать ей о случившемся. Всякий вестник не только приносит весть, но и смотрит, какое впечатление она произвела на извещенного. Дарья для Петрована не просто родня, но и знатный человек в колхозе. И без того все эти дни она была на языке у каждого.
Нужно внушить ей спокойствие и уверенность в неизбежности клятвоотступничества Трофима.
Рассказав Дарье о побеге, он повторил:
— Иначе и не могло быть, Дарья. И тебе незачем принимать все это близко к сердцу. Разве он имеет к тебе какое-то отношение!
— Имеет, — твердо сказала Дарья. — Я поверила ему.
Теперь она, не стесняясь и не отвертываясь от Петра Терентьевича, дала волю слезам. Молча, не мигая, она смотрела в открытое окно, за которым так недавно стоял Трофим и протягивал Сергуньке свои большие трясущиеся руки.
Не притворялся же он… Иначе как бы она могла разрешить ему брать в свои волчьи лапы такого любимого ею и Петрованом внука!
Пусть она в своем отношении к нему ничем, кроме разрешения видеться с внуком, не уронила себя в глазах односельчан. И пусть Петровану не нужно оберегать ее в этом. Людям нечего сказать о ней худого. Но ведь себе-то самой Дарья Степановна должна сказать, что она не поверила ни Тудоевой, ни Петровану, ни Тейнеру и наперекор всем хотела видеть лучшее.
— И одна ли она? А мы с вами разве не хотели? — спросим мы самих себя между строк.
Дарья не разглядела. Но виновата ли она в устройстве своих глаз, которые и в звере хотят видеть человеческое?
— Мне стыдно за себя, Петрован, но я не могу раскаиваться в этом. Все-таки хоть сутки, хоть всего лишь одни сутки, да просыпался в нем человек и побеждала наша правда. Это хорошее знамение… Не для него, а для других. Для того же Тейнера…
Ведь не все же, кого очеловечит наша жизнь, захотят вернуться в свою волчью или в какую-то другую — лисью там или в трусливую заячью — шкуру. Я не раскаиваюсь, Петрован, хотя мне и стыдно.
— Ну вот и хорошо. И очень хорошо, — сказал Бахрушин. — Выревемся дома, а на людях слез не покажем. И не потому, что мы прячемся, а потому, что и у нас, кроме добрых глаз, есть и злые. Зачем их радовать? Ни к чему. Главное, что ты все поняла и лучше меня объяснила все это… За что-то же я и люблю тебя, как родную сестричку, которой у меня никогда не было.
Поговорив так, они отправились по улице на виду всего села, ведя за руки Сергуньку в гости к тете Ляле, где он познакомится с другими, такими же, как и он, внуками дедушки Петра. Они приедут сегодня на большом автобусе.
Какое это будет веселье!
LII
Джон Тейнер, узнав о событиях минувшей ночи, позвонил Дудорову и сказал:
— Имею честь доложить, Григорий Васильевич. Четвероногое сегодня ночью приняло нормальное положение. Оно хотело подарить Сереже антикварные часы с музыкой, по забыло их отцепить при выходе из машины. Подробности можете узнать у Петра Терентьевича. Сожалею, что беглец не успел заплатить колхозу за гостиницу и рассчитаться за продукты с Пелагеей Кузьминичной. Но ничего. Это сделаю я. Америку населяют разные люди. Мысленно пожимаю вам руку.
Повесив трубку, Тейнер принялся звонить Стекольникову.
— Федор, алло, дорогой Федор! Держись за стул, на котором ты сидишь… Слушай последние известия…
Далее началась информация об исчезновении Трофима, выдержанная в манере газетной информации о происшествиях.
— Если сегодня ночью я тоже сбегу и прихвачу кое-что из ценного имущества отеля де Бахруши, это уже никого не удивит. Он скомпрометировал и меня. Теперь в Бахрушах никто не поручится, что я, вернувшись, не напишу антисоветскую книгу… Пожалуйста, пожалуйста, пусть все думают самое худшее обо мне… Я люблю делать сюрпризы. Извини, я иду фотографировать разбросанные вещи в комнате сбежавшего мистера и позвоню тебе еще.
Знатный свинарь Пантелей Дорохов после появления большой статьи о нем в областной газете стал еще более уверен не только в правильности выращиваний свиней своим методом, но и во всем остальном.
О побеге Трофима он своему сыну говорил так:
— Значит, передумали его засылать в глубокий тыл… Или его раскусили наши… Недаром же почтальонша Ариша сказывала о шифрованной телеграмме, которую он получил вчера ночью и тут же бежал.
Кирилл Андреевич после известия о побеге раздавил «маленькую» перцовой.
— Я теперь опять высвободился из-под ига капитализма, — радовался он, — и ни за что не отвечаю.
Бдительный, как и Дорохов, и осторожный в, словах, главный агроном Сергей Сергеевич Сметанин оценивал побег как «нечто», заслуживающее пристального изучения.
Машинистка Сашуня, узнав, что ее работа пропала даром, хотела переслать напечатанное ею «куда следует», но потом ограничилась тем, что первый экземпляр отдала Петру Терентьевичу, второй — Дудорову, а третий — милиционеру, который квартировал в Бахрушах.
Борис, внук Дарьи, созвав сверстников, назначив тайный и секретный разговор в лопухах, рассказывал о том, как беглец тайными тропами сквозь джунгли пробирается на свою ферму. Вскоре возникла игра. Сначала тянули жребий, кому быть фермером, а потом, закрыв глаза и считая до ста, давали фермеру убежать… Убежавшего искали и, найдя, снова тянули жребий.
А Сергунька все-таки ждал «гренд па». Его не отвлекло веселье в бахрушинском доме, связанное с приездом новых маленьких знакомых. Настоящая живая белка, подаренная ему дедом Петей вместе с клеткой, где она презабавно бегала в колесе, хотя и заставляла его весело смеяться, но время от времени Сережа поглядывал на Ленивый увал. Поглядывал и ждал: не покажется ли там «гренд па»?
Сережа, верящий всем бабушкиным сказкам, не мог поверять, что «гренд па» был волком, притворявшимся человеком, снова обернулся волком и убежал в свое заморское логово. Если бы он был волком, то Сережа заметил бы когти, или зубы, или хотя бы злые глаза. А они были добрыми и хорошими глазами.
Нет, Сережа не мог поверить этому. Он ждал «гренд па»…
Детская острая память не хотела расставаться с тем хорошим, что врезал в нее Трофим. Почти настоящая доменная печь… Часы, в которых сидел маленький музыкант, наигрывавший на крохотных гусельках… Настоящая щука, которую мог поймать и мог пожалеть только он… И вдруг теперь все его называет волком! Даже веселый дядя Джон, который приходил прощаться с бабушкой…
Бабушка добавила к белке четырех белых голубей, которых хотел подарить «гренд па». А дядя Андрей сколотил очень хорошую голубятню. Это они сделали затем, чтобы Сережа не ждал больше «гренд па». А он все равно будет ждать… Потому что Сережа не может не ждать его. Потому что он не может поверить даже маме, будто «гренд па» плюнул ему в сердечко…
А дни шли. Дни шли, но он не приходил…
LIII
Настал день отъезда Тейнера. Перед Домом приезжих собралось много колхозников. Стихийно возник маленький митинг. Такого рода самодеятельность радовала Григория Васильевича Дудорова.
— Не организовано, а лучше и не придумаешь! — делился он своим впечатлением с Петром Терентьевичем.
Выступавшие Тудоиха, Андрей Логинов, зоотехник Володя, брат Андрея Логинова — Алексей желали приятному гостю счастливой дороги и выражали уверенность, что так хорошо начатое знакомство не будет омрачено.
В эти дни в печати и по радио много говорилось о предстоящей поездке Никиты Сергеевича Хрущева в Америку… Поэтому «шибко беспартийная» Пелагея Кузьминична Тудоева не позабыла наказать Тейнеру в своей речи:
