Эльмар Грин - Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана
И пусть где-то там, впереди, продолжал подкарауливать меня тот страшный Иван. Я ускользал от него. Он высился там, неведомо где, над их полями и лесами, подпирая головой небо и высматривая меня своими гневными серо-голубыми глазами. А я не давался ему. Вот уже шесть дней он тянул ко мне свою страшную железную руку, чтобы вытряхнуть из меня душу. А я был цел и невредим и не далее как завтра готовился опять оставить его с носом.
И огромный Юсси Мурто, вздымаясь где-то над седыми туманами севера, смотрел на это с одобрительной угрюмостью. Да и мог ли финн смотреть без одобрения на успехи другого финна? И когда его светло-голубые глаза сталкивались нечаянно с глазами Ивана, в них загоралась такая непримиримость, у которой не виделось предела. И, глядя прямо в гневные глаза Ивана, он говорил своим спокойным басистым голосом: «Лучше без перешейка и без вас, чем с перешейком и с вами. Сто десять лет. Хватит с нас вашего внимания». А Иван отвечал ему на это: «Ништо! История скажет, когда это внимание шло от чистого сердца». И опять Юсси Мурто ронял в ответ с тем же спокойствием: «Чья история? Если ваша, то ее у вас нет. У вас только вывих истории». И снова железный Иван отвечал беззаботно: «Ништо. Слыхали мы и это. Зато ваша история понаставила памятники нашим царям. Не их ли включаете вы в те сто десять лет? И если их, то в чем суть упрека?». И опять умолкал угрюмый Юсси Мурто, подбирая в уме ответ. Но я не стал дожидаться его ответа и скоро заснул.
18
Проснулся я в семь утра и первым долгом включил утюг. Но провозился с ним недолго. Через час все на мне опять стало новым, и сам я, гладко выбритый и отдохнувший, уже шагал на юг, перейдя линию железной дороги. В одной руке у меня был пакет с древесными семенами, а в другой — триста граммов вареной колбасы и булка, купленные в ларьке у станции, где я еще раз проверил расписание поездов.
Перекусил я на ходу, а напился из ручья. Всего на моем пути оказалось три ручья, и из каждого я пил. Три ручья и две деревни, не считая тех, что виднелись в отдалении по сторонам дороги. Первая деревня стояла на моем пути в пяти километрах от станции. До нее я дошел за пятьдесят минут. Солнце не успевало пробиться сквозь белые облака, которые все гуще заполняли небо, и поэтому утренняя прохлада затянулась почти на все время моего пути до Таранкина. А в прохладе и ноги двигались быстрее.
Проходя деревню, я старался не смотреть по сторонам. Для какой надобности стал бы я смотреть по сторонам? Чтобы увидеть в окне одного из домов чье-нибудь лицо и услыхать вопрос? Но я торопился по важному поручению, и мне было не до вопросов. То есть нет, почему же? Мне было очень даже заманчиво услыхать вопрос, имея в виду советы Ивана Петровича. Но что ж делать, если обстоятельства заставляли меня торопиться? Экая досада! Я так мечтал о вопросах и не мог на этот раз, к сожалению, ими заниматься. Важные дела гнали меня вперед, не оставляя времени для вопросов, которые всегда доставляли мне столько приятного.
Вторая деревня находилась в трех километрах от первой. А пройдя еще четыре километра, я прибыл в село Таранкино. Школу я узнал сразу по ее размерам и по виду. Стояла она на высоком и открытом месте, выстроенная из белого кирпича. Вокруг нее тянулись в несколько рядов молодые деревца, над которыми высились окна ее второго этажа и зеленая крыша. Два мальчика и три девочки поливали перед школой цветы на клумбе и в то же время поглядывали на небо, где тучи все укрупнялись и темнели. Я спросил старшего мальчика насчет Симы Студниковой, и они всей гурьбой повели меня к ее дому, прихватив с собой пустые лейки.
Мать Симы кормила цыплят во дворе. Выслушав девочек, она окинула меня подозрительным взглядом и направилась в мою сторону. Весь вид ее показывал явное намерение задать мне вопрос. Ну и что же? Вопрос так вопрос. Разве я был против вопросов? Вопросы всегда полезны людям, ибо они способствуют установлению понимания и дружбы между народами. Правда, я украдкой покосился на открытую калитку и даже слегка попятился к ней. Однако женщина двигалась быстрее. Но тут же ко мне подбежала длинноногая белокурая девочка, похожая лицом на эту женщину. Быстро сообразив своим хитрым умом, что она и есть Сима Студникова, я вложил ей в руки сверток и попятился еще немного к открытой калитке. Девочка смотрела на меня с удивлением, хотя я кивал ей и улыбался. У меня тоже могла быть в скором времени такая же славная, удивленная девочка. Перед самой калиткой я все же остановился и сказал:
— Это вам из Каптюкина. Я узнал, что у вас нет леса, и вот привез. Пусть это будет красивый лес. Где красивый лес, там красивый коммунизм.
Сказав это, я опять улыбнулся девочке и, выходя из калитки, помахал ей рукой. Она тоже улыбнулась и помахала. И ее мать улыбнулась, довольная тем, что я не похитил ее дочурку. И все остальные девочки и мальчики тоже улыбались, махая мне вслед руками. Конечно, я привез им не бог весть что, не каптюкинские моды, знаменитые на весь мир, а всего лишь каптюкинские семена для леса. Но и это они приняли с радостью, насколько я мог судить, оглядываясь на их улыбки, по мере того как ноги мои уносили меня все дальше и дальше в сторону Ленинграда.
Так быстро и ловко я выкрутился из этой новой западни, в которую едва не попался. Но поручение, данное мне, я выполнил, и теперь уже никакие силы не могли меня остановить. Погода позволяла мне идти обратно к станции тем же скорым шагом, ибо солнцу так и не удалось пробить своими жаркими лучами плотный слой облаков. Они надежно оберегали меня от зноя, неслышно ворочаясь где-то там, над моей головой, все туже сдавливая друг друга и становясь от этого все более темными. А кое-где по горизонту ползли уже настоящие дождевые тучи, волоча за собой свисающие книзу широкие завесы дождя, такие же густо-синие по цвету, как сами тучи, их проливающие. Но на моем пути в небе теснились все те же безобидные, светлые облака.
Однако, пройдя первую деревню после Таранкина, я обратил внимание на то, что двигались тучи в одном направлении со мной и двигались быстрее меня. Боковые тучи, льющие вдали свои синие дожди, изрядно ушли вперед за это время, не пытаясь, впрочем, заступать мне дорогу. Зато одна из туч волокла свою темную завесу прямо вслед за мной. Она раздувалась и росла, занимая на небе все больше места, и свисающая с нее завеса тоже набухала и ширилась, обмывая своим нижним краем запыленную поверхность земли. И временами от нее исходил глухой рокот грома.
Я прибавил шагу, пытаясь уйти от этой тучи. Но у второй деревни она уже довольно основательно дала о себе знать прохладой, тронувшей мне затылок, и первыми редкими каплями, подпрыгнувшими на дорожной пыли. Все же я прошел насквозь всю деревню. В конце концов какая беда, если меня даже заденет немного дождем? Не такое это страшное препятствие, чтобы сбить меня с пути.
Выходя из деревни, я увидел у крайнего дома под навесом легковую машину, а на крыльце дома — седого человека в очках. Перехватив мой взгляд, он повел рукой в сторону настигавшей меня грозы и покачал головой, как бы предостерегая от столь неразумного поступка. Но я только кивнул ему в ответ и продолжал идти. Зачем стал бы я останавливаться? Чтобы дать ему повод задать мне вопросы? Поздновато он спохватился меня задерживать. Последняя деревня была пройдена. До станции оставалось всего пять километров, и пролегали они открытыми полями, где уже не предвиделось никаких ловушек. Мог ли меня при таких выгодных обстоятельствах остановить какой-то там дождь? Никак не мог. И я даже не прибавил шага, выходя за пределы деревни.
Но в полусотне метров от крайнего дома по моей спине хлестнула новая волна дождевых капель — на этот раз более частых. А в сотне метров это повторилось. Все же я отмерил ногами еще около полусотни метров, замечая попутно, как все беспокойнее ведет себя рожь по обе стороны дороги. Она была пока еще зеленая, несмотря на то, что уже давно выпустила колос и вытянулась почти в полный свой рост. Однако покрасоваться во весь рост хотя бы передо мной ей не удавалось. Ветер колыхал ее с такой силой, что она едва не ударяла по земле колосьями. Не успевая распрямиться, она снова и снова пригибалась к земле, передавая свое колыхание от стебля к стеблю, от одного зеленого гребня волны к другому по всему уделенному ей огромному пространству.
Но и беспокойное по ведение ржи не могло меня остановить. Не могло также дать к тому повод наступление прохладных сумерек среди светлого летнего дня. Даже близкие раскаты грома позади еще не означали, что гроза непременно должна коснуться меня. И только какой-то новый, ни с чем другим не схожий звук заставил меня внимательно прислушаться и оглянуться. А оглянувшись, я тут же торопливо зашагал обратно к деревне, ибо увидел своими глазами причину этого звука.
Ничего особенного в нем, правда, не было. Он походил на обыкновенный шорох. Но какой силы был этот шорох, если доносился он до моего уха за километр! А издавали этот громоподобный шорох потоки небесной воды при своем падении на землю. Они надвигались на деревню с той стороны, откуда я только что в нее входил, и теперь готовились поглотить ее, как уже поглотили все позади деревни, объединив там в одно серое влажное месиво и небо и землю. Блеск молний утопал и таял в глубине этого месива, представляясь глазу не пронзительными, слепящими нитями, какими знаменита молния, а бледными, расплывчатыми отблесками. Но гром гремел вслед за молнией в полный свой голос, и раскаты его с каждым разом нарастали, двигаясь мне навстречу. Отдельные темно-серые лохмы тучи тоже тянулись оттуда ко мне через всю деревню и уже клубились вверху над моей головой, грозя пролиться влагой.
