Семен Бабаевский - Свет над землёй
— Ай-я-я, Иван, какой ты не хорош сосед, зачем запретил?.. Панкратов чаля даго…
— А ты, Анзор Абдулахович, не обижайся… Все для тебя сделаю, а Панкратова не дам…
— Завтра вечер, кино в Псаучеше, — сказал Анзор, склонив голову так, что шляпа упала на пол, — а Панкратов запретил, все пропало…
— Иван Кузьмич, — сказал Кондратьев, — а мы это дело решим так… Зови самого Панкратова. С ним все и обсудим.
Отыскать же Панкратова не удалось. Посланный за ним мальчуган вернулся и сказал:
— Везде бегал, а его все нету…
Печальным взглядом Анзор посмотрел в окно на своего дремавшего в тени коня, затем встал, сердито ударил плеткой о голенище, попрощался и вышел. Головачев и Кондратьев видели в окно, как Анзор с разбегу вскочил в седло, взмахнул плеткой, гикнул и прямо со двора погнал коня в галоп.
— Улетел, — проговорил Головачев, еще глядя в окно. — Ох, хитрый же, чертяка! Та динамика у них часто портится — это верно, а о главном предмете он же не сказал.
— Какой же это еще главный предмет?
— Дочка его — Фаризат… Там такая красавица, что во всей Черкесии такой не сыскать. Вот Анзор и метит нашего Панкратова себе в зятья — тут-то оно и главная собака зарыта… И, веришь, Николай Петрович, я сильно побаиваюсь. Та самая Фаризат дюже собой привлекательная. Подавно оно в Черкесске институт кончила. Теперь учительницей работает в школе… Идет по аулу, а две черные косы спадают на грудь, глаза темные, а сама стройная, — ну, одним словом, засмотришься. И Панкратов с нею через ту самую динамику уже познакомился…
— Что-то я этого Панкратова не знаю, — задумчиво проговорил Кондратьев. — Кто он такой?
— Да как же ты его не знаешь? — удивился Головачев. — Очень даже хорошо знаешь! Костя — комсорг!
— Костя! Комсомольский вожак?
— Он самый… Ну, парень голова! Действительно чаля даго!
— Костю-то я знаю…
Кондратьев склонился на подоконник и задумчиво посмотрел на широкую, заросшую травой улицу, по которой верхом на хворостинках мчались трое мальчуганов и две девочки.
39
Дом Головачева, куда Кондратьев был приглашен обедать, так надежно прятался за садом, что с улицы сквозь сочную листву чуть-чуть виднелись окна на белой стене, как на экране. Стеклянная терраса была обращена во двор, к западу, и солнце, опустившись довольно низко, уже полыхало в стеклах жарким полымем. Небольшой, с одним сарайчиком и сажком двор был покрыт пышными кустами «веничья» — красивого декоративного растения, из которого на Кубани делают метлы и веники. От калитки к дому вела дорожка, обсаженная гвоздикой и петушками.
— Жена дюже обожает эту зелень, — идя сзади и как бы в чем оправдываясь, сказал Головачев. — А вот и мой ангелочек!
В дверях террасы, как в рамке, стояла красивая женщина лет тридцати, невысокого роста, полногрудая, с голыми до плеч руками, которые она прятала под фартук.
— Иван, — сказала она сочным голосом, озорно поведя бровью, — ты хоть при людях не называй меня этой глупой кличкой!
— Алена, это я из любви… Чувство! — Головачев обратился к Кондратьеву: — Жена у меня молодая, так сказать, вторично нажитая… ну и за словечком в карман не лезет…
— «Чувство»! — передразнила Алена. — А разве оно у тебя есть?
— Ну, Алена, не шуми… Собери-ка нам обед.
Все три окна выходили в сад, листья там стояли темно-зеленой стеной, отчего в горнице было сумрачно и прохладно, пахло лесом, скошенной травой и гвоздиками. Обстановка в горнице была обычная: кровать на пружинной сетке, с горкой малых и больших подушек, с ковриком, на котором изображены непомерно грудастая русалка и плывущий лебедь; стол с фотографиями и баночками от пудры и помады, зеркало, обрамленное венком из живых цветов; стулья, диван, этажерка с книгами…
Рамы не закрывались ни днем, ни ночью. Ветка сливы с гроздьями еще зеленых, в сизой пыльце плодов свисала прямо на подоконник. Кондратьев сидел на диване, смотрел в сад, заметив на развилке ветки крохотный клубочек шерсти и ваты. Из этого клубочка выглядывали желторотые, совсем крошечные птенцы. Вскоре сюда прилетели две птички с червячками в клювах — игрушечно-маленькие, вполовину меньше воробья, но такие нарядные, с такой красочной расцветкой шеи, спинки и крыльев, что Кондратьев, любуясь ими, невольно улыбнулся… «И чего он так смотрит в сад и про себя усмехается? — подумал Головачев. — Неужели знает о моих делах на мельнице у Хохлакова… Наверно, знает, а то чего бы ему смотреть в сад и усмехаться…» С улицы доносился частый звон наковальни. Где-то жалобно заржал жеребенок. Вдали гремела бричка. Мимо окон проскакал мальчуган на коне без седла.
— Посыльный помчался, — пояснил Головачев. — Зараз сойдутся. У нас народ любит собрания… И бухгалтерия все приготовит… «Дружба земледельца», ежели что государству нужно, то постарается и завсегда будет впереди…
Головачев тоже посмотрел в сад, но не увидел ни гнезда, ни птичек, сжал в кулаке усы и подумал: «Молчит, а глазами опять уставился в сад… И чего он все туда смотрит?.. Может, ему собрание для другой цели требуется… Выйдет перед народом и скажет: «Иван Кузьмич, а почему вы не уплатили Хохлакову гарнцевый сбор?» От этой мысли ему стало грустно, и, чтобы не показать эту грусть гостю, он улыбнулся и сказал:
— Николай Петрович, а тихо у нас… Покой… Сюда бы умственных людей на поправку… Тут любую нерву легко вылечить — лучше всякого курорта.
— Да, живете вы тихо, — сказал Кондратьев, продолжая смотреть в сад. — Трактор не загудит, комбайн — тоже… Тишина!
— Намекаешь? А я же знаю, на что намекаешь, — сказал Головачев. — Не загудит, верно… Обходимся… без моторов… Все подымем тяглом да руками…
— И долго будете так… обходиться?
— Как само дело покажет… Пока есть расчет.
В светлых больших глазах Головачева таилась одна ему известная и скрытая от всех мысль… «Зачал разговор с тракторов да с комбайнов, — думал он, — а потом к мельнице доберется: «А как там вы с Хохлаковым гарнцевый сбор собирали?..»
— О каком же расчете идет речь?
— Ну, сказать, своя выгода, хозяйственная выгода… У соседей как? Не будем же скрывать истину… Трактор вспахал — плати, поборонил — плати, посеял — плати, за культивацию — само собой плати… Комбайн вышел на загонку, косил или только портил, — а платить плати… И все не деньгами, а натурой. А мы обходимся без метесе, и вся эта натура идет на трудодни… Во оно, какая выгода!
В дверях показалась Алена. Она вытирала тарелку рушником, который висел у нее на плече, — очевидно, накрывала на стол и, услышав разговор, не удержалась и вошла.
— Опять ты, Иван, за свою дурацкую выгоду! — сказала она, обиженно взглянув на мужа. — Товарищ Кондратьев, хоть вы его хорошенько постыдите да на правильную дорогу поставьте… Завсегда о выгоде печалится, машины отвергает, а баб наших прямо заморил на работе… Механизации никакой, все вручную, как у допотопных единоличников… Стыдно даже говорить! А ты чего ус крутишь! Скажешь, неправда? У соседей мы это каждый год видим: комбайны придут — и в какую-то там неделю вся уборочная и закончена. А мы на своих токах чертуемся до поздней осени…
Алена, не дождавшись, что скажет муж, ушла.
— Слыхал? — спросил Кондратьев.
— Не привыкать, — угрюмо проговорил Головачев. — Каждый день слышу, еще и похлеще бывает, когда бабам на язык попаду… Но все это один напрасный разговор. Ну, скажи, Николай Петрович, разве хлеборобское занятие уморительно? Это ж не то что в шахте или на плавильной печи — жара, пыль. А мы завсегда на солнце, дышим свежим воздухом! К тому же настоящий хлебороб крестьянской работы не боится. Она ему не в тяготу, а на пользу, и у нас именно такие хлеборобы! Работать мы умеем, труда не боимся, зато и погляди, как мы живем! В доме у каждого полная чаша! Свои коровы, свои свиньи, куры… Живем, можно сказать, сыто, при достатке…
— Разве только в этом и счастье жизни?
— А в чем же еще? — удивился Головачев. — Скажешь, есть еще государственные интересы?.. Верно, есть, и мы их соблюдаем… Первую заповедь завсегда первыми выполняем, никаких нарушений устава не допускаем, в кладовой порядок, общественное добро бережем… А чего ж еще? А без метесе обходимся потому, что есть свое тягло, да и народ у нас работящий, ему и без трактора только подавай… Или зараз ты говоришь насчет того, чтобы взяться за природу — леса сажать, пруды прудить, дороги строить. Пожалуйста, «Дружба земледельца» все мероприятия партии и правительства выполняет… Денег отпустим, людей дадим… Чего еще?
— Все это хорошо, но этого еще мало, — проговорил Кондратьев. — И если уж говорить откровенно, не для этого мы колхозы строили…
— А для чего ж еще?
— Чтобы не стоять на одном месте, а идти вперед… Да, вперед!.. Ты погоди… Вот я гляжу на ваш хуторок. Стоит он в балке, люди, как ты говоришь, живут сыто и при достатке, а жизнь в нем напоминает заводь вблизи бурной реки. На реке половодье, вот как сейчас на Кубани, вода бурлит, а в заводи зеленеет тина… По старинке живете, Иван Кузьмич, вот в чем твоя беда! Трактора тебе не нужны, комбайны — тоже, а скажи: библиотека есть в колхозе? Нету? А почему ж ее нету? Значит, и книги тебе не нужны? Живете при достатке, а библиотеки нету?
