До последней строки - Владимир Васильевич Ханжин
— Мне в голову не приходило, что возникнут сомнения.
— Да, да... Ляпсурд!
— Ну зачем этот тон! В конце концов, ты мог бы ясно написать.
— Все выяснилось только перед моим отъездом. До этого, как ты уже изволишь знать, я был не очень посвящен. Ей всегда не до меня. Вниманием не избалован.
— Что поделаешь…
— Да, да, что поделаешь. Я не в обиде. Как муж и хозяин очага я оказался далек от идеала. Прозрев на склоне лет, отмечаю сие.
— Мама всей душой в театре, это ей очень помогает.
— Сущая правда… Но насчет всей души изволите заблуждаться.
— Не понимаю.
— Представьте, половина ее души — в сыне. Даже значительно больше.
— Конечно. Мама — это мама. — Орсанов несколько оторопело посмотрел на отца.
— А мы не отвечаем, может она приехать или нет. Зачем терпеть неудобства?
— Я просто не придавал значения.
— Именно, именно.
— Ты неправильно понял. У меня много работы. И потом, ее письма… В них только о театре.
— Представьте, ее длинные письма о театре — единственная возможность говорить с вашей милостью. Коротко писать она не может, кроме писем, ей ничего не осталось.
— Ты преувеличиваешь. Поверь, ты преувеличиваешь. Она прислала с тобой что-нибудь?
— Нет. Видит бог, нет.
— Ни строчки?
— Как раз на эту прискорбную тему и был между нами разговор. Перед моим отбытием.
— Но она знала, что ты хочешь повидаться со мной?
— Для верности сальдо заменим слово «хочешь» словом «вынужден»… Нет, она не знала.
— И не знает?
— Не печалься так. Она не выдержит долго. Простит. Напишет длинное письмо о театре.
И вдруг с неожиданной, несвойственной ему задумчивой горечью добавил тихо:
— Иначе она умрет.
Посадка на поезд давно закончилась. Пассажиры, что вышли пройтись, уже возвращались в вагон. Некоторые из них задержались возле проводников, но то и дело поглядывали на часы.
— Отец, останься! Сделай здесь остановку!
— Благодарствую.
— Но ты же собирался. Не хитри. Зачем ты захватил из вагона портфель?
— А мы что, уже построили такое общество, что в нем воры перевелись?
— Ты же не побоялся оставить чемодан?
— Мой чемодан украдут — не разбогатеют. А здесь, в портфеле, дела людские. Старушенция одна о пенсии хлопочет. Передала мне документы. Целая папка. Сосед по кварталу насчет протеза попросил. Инвалид. Чертежи сделал. Дожили, что инвалид сам себе протез проектирует. Зайду в столице на протезный завод. Надеюсь, возьмут, облагодетельствуют.
Прозвучал долгий паровозный свисток. Отец ткнулся рукой в руку Орсанова, и вышло так, что Орсанов ухватил лишь его пальцы, не получив ответного пожатия. Тогда, торопливо освободив руки, они подались было друг к другу, но не обнялись, а лишь как-то толкнулись один о другого.
Глава восьмая
I
У Рябинина было два альбома, которые он сам сшил из чистой газетной бумаги: один хранился на работе, другой дома. Два абсолютно одинаковых экземпляра с абсолютно одинаковым содержанием: в альбомы Рябинин вклеивал свои опубликованные статьи.
Он завел альбомы не тщеславия ради. Как-никак они помогали Рябинину следить за ростом своего профессионального умения. И еще это был отчет перед самим собой. И это был дневник, или, как Рябинин сам по старой флотской привычке любил выражаться, «Корабельный журнал».
Пришел черед и статье о путейцах.
В обычный час сентябрьским утром Рябинин вошел в свою комнату в редакции. В комнате было свежо — уборщицы оставили форточку открытой, — и поэтому особенно остро пахло типографской краской от только что выпущенной газеты. Она дожидалась Рябинина на столе.
Подвал на второй странице. Федотов, Ногин, Вера — люди, проблемы, сражения — жизнь Ямсковской дистанции пути.
И хотя статья была для Рябинина уже завоеванным рубежом, хотя он думал этим утром уже не столько о ней, сколько о странице писем читателей, которую готовил сейчас, Рябинин начал рабочий день с того, что вы резал статью и достал из тумбочки стола свой «корабельный журнал»…
Вечером он проделал то же самое. На этот раз дома.
Екатерина Ивановна хлопотала у обеденного стола: ждали гостя — путейского мастера из Белой Выси Василия Евграфовича Ногина.
Судьба статьи решилась вчера. Вообще вчерашний день был на редкость стремителен и насыщен событиями. Главным событием был, конечно, разговор у секретаря обкома.
Рябинин пришел вчера в редакцию уже после обеда, из мастерской по ремонту квартир и мебели. Был там в связи с письмами читателей.
Лесько сообщил:
— Подкрепление прибыло, витязь, башибузук твой приехал.
— Ногин?!
Это было совершенной неожиданностью. Рябинин настоял, чтобы отделение железной дороги вызвало из Ямскова Федотова: с ним он намеревался пойти к секретарю обкома. Рябинин не допускал мысли, что не добьется приема. Но Федотова не оказалось на месте, он уехал на шпальный завод, в соседнюю область. И вдруг — Ногин, который, по всем расчетам, должен быть еще на курорте.
Не застав в редакции Рябинина, мастер спросил, кто тут повыше. Ему назвали Лесько. Так случилось, что Лесько, направляясь в машинописное бюро, встретил коренастого человека в железнодорожной шинели, который, чуть прихрамывая, решительно шагал по коридору и пробегал глазами таблички с фамилиями сотрудников редакции на дверях… Финал встречи ответственного секретаря газеты и путейского мастера был таков: «Статья подготовлена, товарищ Ногин, но вопрос изучается дополнительно». — «Когда напечатаете?» — «Можете не сомневаться в нашей объективности». — «Напечатаете-то когда?» — «Точно дату назвать нельзя», — «Понятно. Значит, и здесь тормозит. Понятно»,
С этим и ушел.
А в конце рабочего дня стало известно, что секретарь обкома вызывает на восемь вечера Ежнова, Тучинского, Волкова, Рябинина, начальника отделения железной дороги Угловых и Ногина. Встречая приглашенных, Бородин подольше задержал в своей руке руку мастера. Проокал, растягивая слова:
— Прошу прощения, что не мог принять днем. Но мне, как видите, доложили. Вы вроде должны быть в санатории?
— Приехал уже…
— Удрал, — уточнил Угловых.
Бородин улыбнулся:
— Надоело?
— Участок без хозяина. Скоро зима. — Голос у мастера негромкий, но удивительно низкий и чистый — этакая концентрированно басовая, без единой трещинки и фальши нота.
— А что врачи? Выписали на работу?
— У меня больничный. А то как бы я сюда в будний день приехал?
— Во какой, а! — рассмеялся Бородин. Прошел к своему столу.
Угловых доложил: сейчас отделение вплотную изучает предложение Федотова.
— Где раньше были?
— Рубите голову, Игорь Иванович…
— Почему сейчас вдруг занялись?
— Редакция помогла.
Бородин повернулся к Тучинскому:
— Вы что же, Евгений Николаевич, согласовываете статьи с теми, кто в них критикуется?
— Игорь Иванович, в статье товарища Рябинина отделение не упоминается.
— Хозяйство-то на отделении едино, и командующий один.
Сидящий за Тучинским Волков пояснил:
— Это я
