Минная гавань - Юрий Александрович Баранов
Пока Ледорубов ел оладьи со сметаной, а потом послушно держал под мышкой градусник, Ирина успела навести в комнате полный порядок. И в холостяцком жилье Захара Ледорубова будто стало веселее и уютнее. Каждая вещь не только встала на свое место, но и обрела особый смысл — к ней прикоснулись руки Ирины. Захар как зачарованный наблюдал за каждым ее движением. «Боже мой, ведь она должна была стать моей женой… Как же я тогда проглядел ее? Где были мои глаза? Где был мой разум?..» — казнил он себя.
Ледорубову было с Ириной, как ни с кем другим, легко и приятно. Хотелось поделиться с ней самым сокровенным, что накопилось у него на душе. А вместо этого начал рассказывать о том, как его уговаривали взяться за создание матросского конструкторского бюро, как он противился такой идее и как все-таки пришлось согласиться с доводами замполита. Ирина с готовностью поддержала разговор. И Захар вскоре уже сам увлекся. Он вдохновенно импровизировал, в голове яснее ясного вставали такие подробности всей предстоящей работы, какие еще вчера никак не могли прийти на ум. Ирина слушала внимательно, чуть склонив голову; в ее глазах затеплился тот самый глубинный свет, который удивительно преображал все лицо, делал его привлекательным. Это еще больше вдохновило Захара. Он понял, что небезразличен ей, что она, возможно, все еще любит…
Они вместе пили чай. За окном — ветер, снег. А в комнате — уютно и тепло. И если бы Захара в это время спросили, что такое счастье, он бы не задумываясь назвал счастьем то состояние, в котором сейчас пребывал.
— Ты знаешь? — сказал он. — Мне часто снится наш парк. Но не таким, какой он сейчас, а каким был десять лет назад. Ты можешь себе это представить?.. — Захар внимательно посмотрел на нее.
— Зачем? — Ирина мягко улыбнулась. — Все эти десять лет я хожу туда на работу, изо дня в день. Парк все такой же, только мы стали другими.
— Хотелось бы вернуться в то время. Правда?.. — Захар продолжал пристально вглядываться в ее лицо, надеясь уловить хотя бы тень надежды для себя.
Но свет в ее глазах тотчас померк, и она убежденно сказала:
— Нет. Слишком много воды утекло, да и машину времени еще не изобрели.
— Ирина, послушай, ты не п-представляешь, как я к-казнил с-себя за то, что между нами… — Он попытался взять ее руку, она же сама легко коснулась кончиками пальцев его плеча, как бы определяя необходимое расстояние между ними, и поспешно оборвала его готовую уже пролиться исповедь.
— Об этом ни слова. Зачем тревожить прошлое? Все образовалось само собой: именно так, как каждый из нас того хотел.
— Но ведь могло же все быть иначе!
— А стало как есть… И каждый из нас обязан по-своему быть счастливым. Все мои мысли занимает мой сын, мой Кирюшка.
— А Семен?.. — невольно вырвалось.
— Что Семен?.. — Она испуганно встрепенулась. — Семен мой муж и твой друг. Он же твой самый близкий друг?..
Ледорубов согласно кивнул.
«Она никому не изменит, никого не обманет и зря не осудит, — он обезоруженно откинулся на подушку. — Какое все-таки счастье, что есть на земле такая женщина — чистая, добрая, великодушная. Как же я мог ее так обидеть?»
Сравнивая Ирину со своей женой, Ледорубов окончательно успокоился: должен благодарить судьбу, что такая женщина встретилась на его пути. И пускай она теперь не его, но все же — любимая. А иначе кому тогда верить?..
Ирина вышла на улицу в сильной тревоге и смятении. Она торопилась поскорее и подальше уйти от дома, в котором жил Захар. Его страдающий, ищущий ответа взгляд преследовал ее, лишал душевного равновесия и покоя.
«Неужели я все еще люблю его?.. — испуганно спрашивала себя Ирина и готова была как девчонка разреветься от собственного бессилия.
Наклонив голову, пряча лицо в пушистый меховой воротник, она почти бежала. А снег, будто издеваясь, насмешливо скрипел под каблучками: «Жуть, жуть, жуть…»
«Но почему я такая невезучая и беспомощная? Другие же умеют жить: поступают, как сердце подскажет, а думают если уж не праведно, то хотя бы без угрызений совести, — корила себя Ирина. — Я же, глупая, готова раскаяться даже в том, чего еще не совершила… Но как забыть, как не думать о нем?..»
За поворотом улицы открылся Кирюшкин детский сад: старинный двухэтажный особняк, спрятавшийся в соснах и отгородившийся от соседних домов чугунной, изукрашенной фамильными вензелями оградой. К массивным дверям парадного входа вела расчищенная от снега дорожка.
После морозного воздуха на Ирину дохнуло обжитым, с привкусом парного молока теплом. От неугомонного детского щебета чуть закружилась голова. Ирина улыбнулась и широко развела руки, собираясь обнять подбежавшего Кирюшку.
— Мамочка, посмотри, — сын протягивал ей листок бумаги, на котором был нарисован кораблик с какими-то уродливыми человечками. — Вот видишь — это папа, а это я.
Ирина поцеловала его пухленькое серьезное лицо и в это мгновение почувствовала такое облегчение, будто с нее сняли тяжелые вериги…
По пути домой она вместе с сыном зашла в гастроном, Ирина набила продуктами авоську. Потом завернула в прачечную. Привычные заботы постепенно оттеснили недавние волнения. Порог своей квартиры переступила уже успокоенная и немного усталая.
Когда Семен уходил в море, заведенный порядок в их семье не менялся. Ужинали около восьми часов вечера. Затем играли в школу: со звонками на перемену и с отметками. Ровно в девять Ирина укладывала сына в кроватку и тогда могла заняться собственными делами. Чаще всего она усаживалась в кресло, стоявшее под высоким торшером в углу комнаты, и читала какую-нибудь книжку, прихваченную в библиотеке.
Но сегодня ей не хотелось читать. И хозяйством заниматься тоже было невмоготу. Закутав плечи в теплый пуховый платок, она допоздна просидела на кухне, глядя в окно, за которым разыгрался настоящий буран. Бешено кружились снежные вихри, жутковато-утробным голосом завывал ветер, и надоедливо погромыхивал жестяной карниз.
По радио передавали реквием Моцарта. Пел хор. Далекие голоса вещали о роковой безысходности, об угаснувших человеческих страстях
