Александр Кутепов - Знойное лето
На этом бы остановиться, но Егора Харитоновича, как часто с ним бывает, уже занесло.
— Если в цене сойдемся, — ляпнул он, — могу для такого дела и подводную лодку построить.
— Трепло! — не громко, но отчетливо сказал Лаврентий Родионов, и на последние слова Басарова собрание ответило откровенным смехом.
Кутейников пока был доволен ходом собрания, но искоса поглядывал на Дубова: как тот реагирует. Зная Дубова много лет, Николай Петрович научился по одним лишь жестам почти безошибочно определять его мнение и оценки.
Виталий Андреевич хоть и поморщился после выступления Басарова, но слушает внимательно. И начальника молочного комплекса Сухова, и тракториста Петракова, и директора школы Ваганова. Все они дали правильную оценку сложившейся обстановке, своей работе и предстоящему делу.
Сам Дубов тоже выступил. В левой руке зажат листок бумаги, правая в такт словам энергично рубит воздух. Он похвалил за организованность, предостерег от беспечности, ответил на вопросы… Говорил азартно, даже весело.
После собрания Виталий Андреевич заглянул в кабинет Кутейникова, больше похожий на мастерскую. На шкафах лежат рулоны старых стенгазет, в углу банки с краской, два стола завалены кусками ватмана, журналами и газетами. На старом продавленном диване тоже ворох бумаг.
— Ну и обстановочка у секретаря партбюро! — не удержался от замечания Дубов. — Выбрось ты этот хлам.
— Да все не соберусь, — Кутейников виновато улыбнулся.
— Так соберись! — нахмурился Дубов. — Сюда же народ ходит, культуре труда учится… Собрание, считаю, в общем правильно определило задачи партийной организации и всех колхозников. Постановление дельное и, главное, конкретное. Теперь нужны действия и контроль за этими действиями. Повторяю: действия и строжайший контроль! Только при этом условии мы можем сделать что-то реальное Хотелось бы услышать об этом на пленуме райкома. Или от тебя, или от Глазкова. Обязательно.
— Будем готовиться, — отозвался Кутейников.
— А это что за плакат? — Дубов подошел к столу и принялся разглядывать большой лист ватмана. По верху на нем красной тушью крупные слова «Заготовка кормов — ударный фронт!» Ниже черным и мельче: «Питательная ценность камыша». — Что это такое?
— Видишь ли, Виталий Андреевич, — Кутейников опять смущенно улыбнулся. — Как только мы заводим речь о том, что на корм скоту нынче придется собирать все подряд, сразу же возникает вопрос о целесообразности заготовки того же камыша. Убедить людей можно конкретными сравнениями. Пришлось покопаться в книгах и журналах. Цифры получаются интересные. — Николай Петрович открыл одну из папок и взял оттуда листок бумаги. — Вот что я выбрал для нашей пропаганды и агитации. Прочитать?
— Валяй, — вдруг изменившимся и сдавленным голосом отозвался Дубов.
Николай Петрович удивленно обернулся к нему. Жадно хватая воздух широко раскрытым ртом, Дубов прижал руки к груди и мнет побелевшими пальцами рубаху. На лбу частым бисером высыпал пот. Кутейников подхватил уже падающего Виталия Андреевича, смахнул с дивана на пол газеты и журналы, уложил Дубова и метнулся к двери: сказать кому-нибудь, чтобы позвали фельдшера.
— Не надо, — остановил его Виталий Андреевич. — Валидол вот здесь, в кармашке… Не бойся, это быстро проходит.
Кутейников суетливо открыл тюбик с таблетками, налил из графина стакан воды. Положив таблетку под язык, Виталий Андреевич закрыл глаза и замер. Николай Петрович придвинул стул к дивану, присел на краешек и стал смотреть, как постепенно сходит бледность с лица Дубова.
— Бить тебя некому, а мне некогда, — вполголоса сказал Кутейников. — Догеройствуешь, парень!
Когда-то Кутейников знал его как Витальку Дубова, секретаря комсомольской организации МТС. Был живчиком, вечно носился по деревням на разбитом мотоцикле. А теперь вон как раздобрел, обрюзг, неповоротлив стал…
— А ты, Николай Петрович, уже совсем старик, оказывается, — заговорил вдруг Дубов. — Вон как снежком-то тебя припорошило… Я как-то все не обращал внимания. Прости…
— За что? — не понял Кутейников.
— Да мало ли, — Виталий Андреевич тяжело приподнялся на локте, часто заморгал заслезившимися глазами. — Вот живем, работаем. Людей учим, сами учимся у людей. Порой оглянуться некогда, осмотреться, все торопимся, спешим… Я вот что сейчас вспомнил. Ты как-то упрекнул меня, что взъелся я на Глазкова и отношусь к нему предвзято. Я еще удивился тогда: почему Николай Петрович Кутейников стал такой недогадливый? Понимаешь, из Алексея пыль выколачивать надо, хорошего хозяина из него делать… Хозяина! Коваленко, к примеру, учить не к чему, а Глазкова есть к чему. Ты понимаешь меня, Николай Петрович?
— Понимаю… Часто схватывает сердчишко?
— В этом году частенько, — признался Виталий Андреевич.
— В больницу лег бы… А?
— Сейчас что ли? — вроде бы усмехнулся Дубов. — Нет, дорогой Николай Петрович, нельзя. Буду терпеть до зимы.
— Какой смысл? — спросил Кутейников. — Какой смысл знать и чувствовать болезнь и ждать?
— Видишь ли, мы как-то редко или почти не употребляем теперь суровые слова: выстоять любой ценой. А мы подошли как раз к этому. И мы выстоим. Так ведь, Николай Петрович?
— Должны выстоять, — согласился Кутейников. — Тут и разговора быть не может.
— Это хорошо, что уверен… Если бы все так.
Дубов сел, раскинул на стороны руки, опять прикрыл глаза. Несколько минут они молчали.
— Так в чем, говоришь, питательная ценность камыша? — с некоторой строгостью спросил Дубов. — Перебил я тут тебя, извини.
— Может, потом, — замялся Кутейников.
— Ты это брось! Видишь — сижу, значит здоров уже.
— Тогда слушай, прочту… Значит, камыш. Камыш, или тростник обыкновенный, содержит 7,2 процента протеина, 6,7 — белка, 2,4 — жира. Это в полтора раза больше, чем в пшеничной соломе. Переваримость всех питательных веществ камыша более высокая. На кормовую единицу расходуется 2 килограмма камыша, а пшеничной соломы — 4,5 килограмма. Себестоимость одной тонны силоса из камыша почти в два раза ниже, чем из кукурузы и подсолнечника.
— Что ж, убедительно. Весьма даже, — заметил Дубов. — Факт всесилен, как говорится… А другие корма?
— Есть кое-что о водной растительности, — Кутейников опять потянулся к папке с бумагами. — Тоже интересное получается сравнение. В наших озерах полно элодеи, роголистника и телореза. Оказывается, они очень богаты нужными скоту микроэлементами. А использовать их можно в свежем виде, готовить витаминную муку, силосовать вместе с другими кормами… Так что будем агитировать. Сделаем плакаты, каждый в нескольких экземплярах.
— Допиши еще про веники, — сказал Дубов. — Ветка березы по переваримости питательных веществ мало отличается от лугового сена… И про болотные кочки еще, про хвойную лапку.
— Так ты все знаешь! — удивился Кутейников. — А я думал Америку открыть.
— Тоже искал в журналах и книжках… Дай-ка мне свои листочки. Попробуем в типографии размножить эту агитацию. Для всего района. Подключим газетчиков. Чтоб с выдумкой, внимание людей привлекало.
— Тогда другое дело, — Кутейников улыбнулся своей извечной виноватой улыбкой.
…Домой Дубов ехал уже в темноте. Как сел в машину, так сразу откинулся на сиденье и закрыл глаза. Шофер не гнал, думая, что Виталий Андреевич спит. Но Дубову было не до сна. Он подводил итог прошедшего дня, выполняя своеобразное арифметическое действие: плюс — минус — плюс — плюс — минус. Плюсы — это какое-то положительное действие, движение, скорость, энергия. Минусы — тормоз. Он всегда по-детски радовался, если в итоге дня плюсов получалось больше. Значит, было пусть незаметное, в полшага, но все равно движение. За то, что выбрался нынче в Хомутово и побыл на собрании, Дубов поставил себе большой плюс. Все последнее время ему не хватало твердой веры той же крикливой доярки Лебедевой, того же старика Глазкова, того же тракториста Кости Петракова, просто и спокойно сказавшего в своем коротком выступлении: «Считайте меня мобилизованным на заготовку кормов и давайте любую работу».
Виталий Андреевич не постыдился признаться себе, что сам он был настроен менее оптимистично. Это день сегодняшний. Он прожит, уже принадлежит прошлому, и человек не в силах что-либо изменить и поправить. Пройдет время, думает теперь Виталий Андреевич, и кто-то, возможно, станет придирчиво проверять наши нынешние действия. Если окажется, что работали мы немного не так, как надо бы, загодя принимаем этот упрек. Только пусть не забывают судьи из будущего: мы на полную совесть делали все — как умели, как могли, как считали нужным. Это, думает он, я могу сказать о себе и о большинстве людей, с которыми встретился за весь долгий-долгий нынешний день.
