Варткес Тевекелян - За Москвою-рекой. Книга 1

— А как же! — Леониду показалось, что при этом восклицании шофер выпрямился, расправил плечи. — До самого Берлина дошел, лично от маршала Рокоссовского награду получил! — Бывший солдат расстегнул телогрейку и показал орден Славы. — Во многих боях участвовал, трижды был ранен. Словом, прошел полный курс!.. Я так думаю: куда легче самому страдать, чем на чужое горе смотреть! Тут есть у нас такие, про которых романы можно написать. Они ради нас с тобой подвиги совершали, рук и ног лишились, а теперь вот живут здесь…

Шофер остановил машину у решетчатых ворот и, показывая на большой двухэтажный дом с белыми колоннами в глубине занесенного снегом сада, сказал:

— Это главный корпус. Там справишься у дяди Миши, сторожа. Он покажет тебе, в какой палате живет отец.

Леонид поблагодарил и зашагал по очищенной от снега широкой аллее.

Дом, окрашенный в розовый цвет, выглядел веселым, красивым. Окна с белыми наличниками, решетчатые балкончики и высокие колонны оживляли фасад. Каменные ступеньки вели к массивным дубовым дверям парадного входа. Возле дома, под навесами, стояли койки, на них лежали спальные мешки, как в большинстве подмосковных санаториев. Только множество колясок, стоящих рядом, напоминало о том, что здесь живут инвалиды.

В вестибюле навстречу Леониду поднялся однорукий пожилой инвалид-сторож.

— Вам кого? — приветливо спросил он.

— Я хочу видеть Ивана Васильевича Косарева.

— Кем вы ему приходитесь? — Инвалид пытливо разглядывал Леонида.

— Сыном.

Сторож покачал головой.

— Ну и дела! За четыре года не было никого, а тут вдруг сын объявился!

— Я его сын. Хотите — покажу документы! — Леонид полез было дрожащими пальцами в карман за студенческим билетом.

Но сторож остановил его:

— Не надо. Здесь не штаб, чтобы пропускать по документам. Я просто так, удивился малость… Подниметесь на второй этаж, завернете влево — он там, в девятой палате.

Одним духом взбежав по лестнице, Леонид постучал в высокую дверь с цифрой «9» на медной дощечке.

— Войдите! — раздался хриплый голос.

Комната, куда вошел Леонид, была светлая, чисто убранная. Вдоль стен стояло пять кроватей. На двух спали, на третьей, ближе к окну, худой, коротко остриженный человек, полулежа на высоких подушках, читал книгу, которая лежала перед ним на деревянной подставке. За квадратным столом, покрытым вышитой скатертью, двое в халатах играли в домино. Один из них сидел в коляске, спиной к двери, другой — против него, на стуле.

— Булкин, переверни, пожалуйста, страницу, — попросил читавший.

Человек в коляске положил на стол косточки и, проворно работая руками, подкатился к кровати, перевернул страницу и опять вернулся на свое место. На Леонида никто не обращал внимания. Он стоял, растерянный, у дверей и не знал, что делать. Сердце бешено колотилось, дрожали колени. Как встретит его отец, что скажет?

— Мне хотелось бы видеть… Ивана Васильевича Косарева, — с трудом проговорил Леонид и сделал шаг вперед.

— Я Косарев, — отозвался читавший у окна и поднял глаза.

Миг — и Леонид оказался у кровати отца. Горячая нежность, жалость, любовь захлестнули его. Он упал на колени, приник лицом к груди отца и расплакался.

— Леня! Ты?.. — Бледное лицо Косарева задергалось. Он поднял с подушки голову, расширенные глаза его тоже наполнились слезами. — Ну что ты, что ты, перестань! — бормотал он, стараясь справиться с собою.

— Прости, прости, отец! Но я ведь не знал, ничего не знал. Говорили, будто ты погиб, пропал без вести…

Леонид поднялся, сел на кровать. Губы его дрожали, слезы слепили глаза.

— Знаю, все знаю! Успокойся, расскажи, как живешь, как Милочка… А вырос-то ты как, совсем мужчина!

За столом перестали играть, проснулись спящие. Четверо обитателей палаты молча наблюдали за встречей отца с сыном. На их лица легла тень печали. Кто знает, о чем и о ком вспоминали они…

— У нас дома все хорошо… Скажи, папа, почему ты скрывался от нас? Как ты мог?!

— Так надо было… Теперь это уже не важно. Я ведь всегда думал о тебе, о Милочке, это помогало мне жить. — Иван Васильевич попросил сына достать из ящика тумбочки папиросу, зажечь спичку и закурил. — Молодец, что пришел, хорошо сделал!

— Я теперь тебя буду часто навещать, папа, а как поступлю на работу, устроюсь, тебя к себе возьму.

— Об этом подождем говорить. Учись, кончай институт, а там видно будет. Мы тут на судьбу не ропщем… А почему Милочка не пришла с тобой? — Ивану Васильевичу явно хотелось переменить тему разговора.

— Она еще ничего не знает…

— Раз уж ты узнал, то скрывать больше не имеет смысла, расскажи девочке, пусть и она приедет ко мне. Знал бы ты, как часто мне хотелось хоть одним глазком посмотреть на вас!

— Хорошо, папа, она приедет!..

Волнение первых минут встречи постепенно улеглось, и до позднего вечера они тихо беседовали. О себе отец не говорил. Леонид подробно рассказывал о своей жизни, об учебе, о том, что делается на комбинате. Ему доставляло огромное удовольствие хоть чем-то помочь отцу — достать папиросу, зажечь спичку, поправить подушку, одеяло. Он заметил, что отец ни единым словом не обмолвился о матери.

— Тебе очень тяжело, папа? — спросил Леонид.

— Человек ко всему привыкает… Мне-то еще ничего: видишь, лежу, даже книжки читаю. Другим хуже. Вот товарищ рядом, Александр Александрович, он в горящем танке ворвался на фашистский аэродром, раздавил три истребителя, а сам лишился зрения и потерял обе руки.

— И тоже не ропщет на судьбу, — прозвучал глуховатый голос.

— Таков уж закон жизни! Кто-то должен пострадать, чтобы остальным жилось хорошо, — вмешался третий, сидевший на койке.

Леонид молчал. Он был потрясен спокойным мужеством этих людей и не знал, что сказать.

— Ну, сынок, поздно, пора тебе домой, — мягко сказал Иван Васильевич.

— Хорошо, папа! — Леонид поднялся. — Завтра сдам экзамен и послезавтра приеду опять. До свидания, товарищи.

— До свидания…

Он нагнулся, поцеловал отца в лоб и побежал вниз по лестнице.

Сдав смену, Сергей принял душ, переоделся и пошел в лабораторию — предупредить Никитина, что сегодня не сможет остаться. Его встретила лаборантка Галя.

— Ах, это ты, Сергей Трофимович! Здравствуй! Тебе, конечно, нужен Николай Николаевич?

— Угадала.

— Несчастный случай: в механическом забраковали чертежи одного знаменитого изобретателя, и Николай Николаевич побежал туда.

— Язычок же у тебя, Галочка!

— А что, не нравится? — Галя села на стол. Болтая ногами, она продолжала: — Возможно, для творческих натур я вообще неподходящая, а так, говорят, ничего!

— Насчет творческих натур — не знаю, не берусь судить, а для меня лично очень даже подходящая! С удовольствием сходил бы с тобой в «Арктику» поесть мороженого, да вот некогда.

— Все изобретаешь? Прославиться хочешь?

— Очень.

— Люблю честность. Ладно, расскажу, как все было… С полчаса назад прибежал Таракан, ну, Тихон Матвеевич, механик, — пояснила она. — И закатил форменный скандал. Чертыхается, шевелит усами, как и полагается настоящему таракану, и кричит: «Черт знает что такое! Не фабрика у нас, а детский сад на лужайке!» В общем, говорит, что в тесной мастерской, с допотопными станками образца тысяча восемьсот семьдесят восьмого года, хотят изготовлять новые барки, а чертежами грамотными снабдить не могут. «Скажите, говорит, кто будет платить за детали, которые мы запороли по милости вашего помощника? Раз ты красильщик, то занимайся своим делом, тряпки крась, а за чертежи не берись, иначе чехарда получится!..» Николай Николаевич с трудом успокоил его и вместе с ним пошел в механический цех.

— Спасибо, Галочка, за точную информацию! Пойду посмотрю, в чем там дело. Ты ведь знаешь, Тихон Матвеевич любитель пошуметь и всегда все преувеличивает. — Сергей был огорчен, но постарался скрыть это от девушки.

В механической мастерской действительно было тесно. Половину помещения занимали старые, громоздкие станки, на второй половине за верстаками работали слесари, а рядом, в уголке около дверей, ремонтники собирали узлы машин.

Вокруг каркаса барки, загораживающей проход, двое сварщиков подгоняли листы нержавеющей стали. В самом конце мастерской, возле стола, Никитин и главный механик, нагнувшись, рассматривали чертеж.

— Вот и сам Полетов. Подойди-ка сюда, Сергей, — окликнул его Николай Николаевич. — Посмотри, с жесткой передачей ерунда получается. Тихон Матвеевич прав, под таким углом шестеренки и сутки не проработают — раскрошатся. Здесь узел придется рассчитать заново. Возьми и срочно займись этим! — Никитин свернул чертежный лист в трубочку и протянул Сергею.

— Николай Николаевич, сегодня я не могу остаться, — сказал Сергей, когда они вместе вышли во двор.