Антонина Коптяева - Том 5. Дар земли
Груздев тогда работал начальником цеха нефтеперерабатывающего завода. Отстукивал ему тридцать четвертый год, и он искренне считал себя человеком пожилым, уже отжившим для нежных чувств, поэтому в толк не мог взять, как это люди влюбляются, женятся и разводятся, в то время когда на долю народа выпало столько тяжких испытаний. Однако, несмотря ни на что, жизнь текла своим ходом; одни оплакивали горестные утраты, другие радовались, найдя личное счастье. Дошла очередь и до Груздева…
Все началось с пустяков: попала соринка в глаз. Поневоле «наплакавшись», он подался в ближний госпиталь к глазному врачу. Приняли его быстро… но ему показалось, что у него язык отнялся, когда, деловито постукивая каблучками, подошла женщина в белом, с гладким обручем зеркала, надетым, как корона, на белокурую голову, отягощенную узлом густых волос. Взяла за щеки теплыми ладонями, повернула и так и этак, лицом к свету, близко, в самую душу, посмотрела серыми глазами, в глубине которых, словно в прозрачных родничках, вспыхивали солнечные искры. «И пропал казак!..»
Соринку из глаза Рита удалила шутя, зато сама, как заноза, засела в сердце, закружила Груздева сразу и тоже увлеклась без оглядки. Нежная и смелая, замечательный врач и своевольница-хохотунья, такой она осталась в его памяти после года совместной жизни. Все оборвалось страшно.
Оказалось, что у Риты был муж, командовавший полком на Южном фронте. После недолгого раздумья она сообщила ему о своем решении остаться с Груздевым. Он ответил заносчивым письмом: дескать, не дорого плачено и не больно жаль. Но потом затосковал и, нарушив воинскую дисциплину, попал в штрафной батальон.
Когда пришло известие о том, что он, тяжело раненный, умирает в одном из тыловых госпиталей, Риту точно подменили. Не слушая уговоров, она металась как безумная, отчаянно рвалась в дорогу.
С тяжелым сердцем дежурил Груздев в ту ночь в цехе: нефтяники гнали горючее для фронта, не считаясь со временем. Он знал: перед рассветом Рита уедет. Командир зенитной батареи, бывший студент нефтяного института Борис Барков, согласился подбросить ее на воинской машине к аэродрому.
Перед этим был большой налет. Повсюду остались воронки, затопленные в низинах речным разливом. Барков вел машину с потушенными фарами; на полпути она, юркая, как козел, влетела в громадную воронку и затонула. Борис распахнул дверцу кабины, вынырнул и опять погрузился в воду, чтобы вытащить Риту, сидевшую позади. Но она успела открыть дверцу с другой стороны, вывалилась и тут же захлебнулась. Барков нырял много раз… Но только утром, когда собрался народ, Риту нашли на дне ямы, вдавленную в размякший грунт колесом запрокинувшейся набок осевшей машины. Барков тоже попал в штрафной батальон. Но он, искупив вину в боях, остался жив и сейчас ворочал делами на нефтеперерабатывающем заводе в Грозном.
«Говорят, женился и куча детей у него, только я опять один!»
Бойкая Глендем, отнюдь не равнодушная к тому впечатлению, которое производила, продолжала незаметно наблюдать за директором. Очень сковывал он ее своей серьезностью, ну, хоть бы пошутил когда, посмеялся бы!
4Возвращаясь в Камск с местного аэродрома, Груздев иногда останавливался на полпути в Светлогорске. Заезжал он не в гостиницу, а в особняк для приезжающих — уютный деревянный дом из нескольких комнат, окруженный зеленью молодого сада.
Заехал он туда и на этот раз, собираясь побывать с утра на заводе пластмасс у Мирошниченко. В особняке было тихо, чисто, во всех углах сторожила прохладная дрема.
Сбросив плащ, Груздев нащупал в кармане письмо отца, полученное перед поездкой в обком. Перечитал. Нахмурился.
«Когда женишься, сынок, не замедля приеду, если не окажется при тебе такой злющей тещи, как у Сережки, — писал отец. — Охота мне потетешкать внучонка. До каких это пор будешь ты околачиваться на положении вдовца? Потосковал, погоревал, и хватит, а то дотянешь до поры, когда ни одна путная бабенка за тебя не пойдет. Разве только найдется охотница до стариковской мошны, которых немало теперь развелось по дурости кавалеров, выживших из ума. Ведь другая за воротный столб готова выскочить, лишь бы ей пенсион подходящий назначили».
Это отцовское брюзжание больно задело Алексея. Конечно, тосковал он по женской ласке, иногда посматривал на женщин внимательнее, чем требовало простое знакомство, бывало, и грешил, а решиться на женитьбу не мог, все ждал. Но сильное чувство не приходило.
Бесцеремонное вмешательство отца, ничего не знавшего о второй трагедии в жизни Алексея, оскорбляло и обижало: не мог старый Груздев простить Елене то, что она как будто унесла в могилу счастье его сына.
Приняв душ, Алексей напился чаю и в пижаме, в шлепанцах на босу ногу — благо дома, кроме давней знакомой, пожилой уборщицы, никого не было, — вышел на открытую веранду.
Погожий майский вечер дохнул на него разнеженной теплынью, горьковатым ароматом черемухи, свежестью молодой травы. Гладко утоптанная, словно из каучука сделанная черноземная дорожка убегала между грядками и цветущими яблонями под косогор, где за невысоким забором и зарослью кустарника блестело водное зеркало.
Предзакатное небо источало желто-розовый свет, постепенно густевший и, как прозрачное вино, заполнявший чашу межгорья. Окна трех — и четырехэтажных домов, дружно поднимавшихся на отлогую возвышенность, горели червонным золотом: усталое солнце, сбросив сияющую корону лучей, ложилось на покой.
Юному городу не было и пяти лет. Его асфальты, деревца аллеи, трогательные своей молодостью, и естественный парк на ближней горе, у подножия которой тянулся каскад недавно устроенных прудов, — все дышало радостью становления. Белая каменная лестница уходила с берега одного из прудов в парк на кручу, покрытую могучим дубняком и липами, среди которых светлели колонны гигантских берез. К главному входу, украшенному гипсовыми статуями, вели с плотины нарядные перекидные мостики, и катился туда сплошной людской поток: ярко одетые девчата, крепкие парни, женщины с тяжеловесными мужьями, шустрые ребятишки.
Груздев, присев на перила веранды, с безотчетной жадностью всматривался в толпы идущих на гулянье.
Хорошо там!.. А когда умолкнут людской гомон и гром оркестра на танцплощадке, темные рощи наполнятся звоном соловьиных песен; вот соловьи уже посвистывают, щелкают в кустарнике над прудами, как бы пробуя голос.
Четырехкомнатные особняки, построенные для ответственных работников, и дом для приезжих тоже затея Семена Тризны: городская квартира и дача одновременно. Нефтяники не в обиде: у всех работающих на промыслах хорошее жилье. Там и сям сплошные массивы индивидуальных садов; нынче они впервые покрылись сплошной кипенью нежных цветов, и кажется, будто бело-розовые облака лежат в объятиях молодого города.
«Красивая жизнь идет! — подумал Груздев. — Не то что в землянках! Но ведь должен был кто-то начинать жизнь на голой земле!..»
Женские возгласы, собачий лай, чей-то заливистый смех привлекли неожиданно его внимание: по соседнему дроновскому огороду шла домой еще шустрая жилистая бабка, несла на плече пустую раму, а только что она проходила с нею вниз, и тогда казалось, будто само солнце плыло среди зелени, — так плавилось золото заката в оконных стеклах.
— Хотела ополоснуть на пруду, окунула, а вода выдавила все стекла, — досадовала бабка.
И снова смех за молодыми яблонями, звонкий, грудной, на который тепло откликается душа.
«Кто там у них?»
Дмитрий, как и Груздев, жил на строительстве в Камске, а единственная дочь Дроновых, Надя, окончившая московский институт, второй год работала на Новокуйбышевском нефтеперерабатывающем заводе.
— Оставь его, не дразни! Разорвет он тебя!
Алексей обернулся на испуганный крик и увидел, как тоненькая женщина, ни дать ни взять девчонка лет восемнадцати, летела по дроновскому дворику. Это Дина Ивановна, главный геолог управления «Светлогорскнефть». Есть же люди, над которыми время не властно!
Груздев, тяжело, но проворно сбежав с крыльца, перемахнул через заборчик к соседям.
— Что случилось?
Дина Ивановна отозвалась на бегу:
— Господи, теперь он на тебя набросится!
И тут Груздев увидел девушку в белом платье, державшую за ошейник грудастого кобеля с острыми, как у волка, ушами.
— Не набросится! Я его не выпущу. Не бойся, мама, мы с Юконом успели подружиться, пока вы были в Казани.
— Надя! — Дина Ивановна не сумела выдержать сурового тона. — Ты ведешь себя, как неразумная маленькая девочка. А если бы собака искусала тебя?
— Что ты! Ему скучно на цепи, он так обрадовался, когда я его отвязала. С ним хорошо купаться. Он два раза перетащил меня на буксире через пруд туда и обратно. А лаять начал, когда тетя Маша запричитала. Юкон, на место! Ну что? — Золотисто-карие глаза Нади засветились торжеством.
